Сегодня нашла два бонусных рассказа к "Анне! Урааа

So-chan пишет:

Дорогая ты нас и так радуешь такой теплой и романтической историей теперь еще и бонусы

Самое смешное, что один бонус про "Звездный путь".

So-chan пишет:
Это тот про Кирка, Спока Даааа Ти Джей был бы доволен

Да-да, Спок и Кирк.


А ты ничего из этого не видела?

"Звездный путь" быстро не пересмотришь (это же целая дофигища сезонов и фильмов), а "Крестного отца" еще можно и почитать.

Просто я эти фильмы чуть ли не с девства смотрела, так как они любимы моими родителями.

So-chan пишет:
Звездный путь видела частично, а Крестного отца именно читал, но не смотрела. Но все это было очень давно, поэтому сильные пробелы

Ааа, я нашла человека, который читал "Крестного отца"

Зато какие фильмы и книги упоминаются в "Анне"! Сразу чувствуешь пробел в культурной образовании

So-chan пишет:
О да, хотя кто скрывает я книгоман А по поводу Ани, книги я беру на заметку , что не читала.

*Глава, в которой происходит "драка за самку у водопоя"*



— Ун плейс силь ву плэ.
Одно место, пожалуйста. Перепроверяю своё произношение, прежде чем подойти к кассе и протянуть в окошечко евро. Кассир не моргая отрывает билет и передаёт мне. Любезно принимаю билет и благодарю дрожащим голосом. Перед залом контроллер проверяет билет, чуть его надрывает. Я знаю по примеру друзей, что должна передать ей небольшие чаевые за эту бесполезную традицию. Касаюсь канадского флага, но больше не нуждаюсь в нем. Удача уже со мной.
Я справилась. Справилась!
Моё облегчение настолько сильно, что я едва замечаю, как ноги ведут меня в любимый ряд. Театр почти пуст. За спиной три девочки примерно моего возраста, а впереди пожилая пара лакомится коробкой конфет. Некоторые не любят ходить в кинотеатр в одиночку, но не я. Как только гаснет свет, во всем мире остаются лишь я и происходящее на экране.
Опускаюсь на пружинистый стул и растворяюсь в трейлерах. Межу ними вставлена французская реклама, и я веселюсь, пытаясь угадать продукт, прежде чем его покажут. Двое мужчин преследуют друг друга по Великой китайской стене, рекламируя одежду. Полураздетая женщина трётся о крякущую утку, чтобы продать мебель. Раздаётся ритм техно, и танцующий силуэт хочет от меня?.. Пойти в клуб? Напиться?
Понятия не имею.
А затем начинается «Мистер Смит едет в Вашингтон». Джеймс Стюарт играет наивного идеалиста, который отправился в Сенат, где все полагают, что смогут обмануть его. Они думают, что он потерпит неудачу и потеряет своё место, но Стюарт показывает всем, где раки зимуют. Он сильнее, чем они считали, круче, чем они. Мне он нравится.
Я думаю о Джоше. Интересно, какой сенатор его отец.
Диалоги переведены в нижней части экрана жёлтым цветом. Театр тих, почтителен до первой шутки. Парижане и я смеёмся вместе. Проносятся два часа. Я моргаю под уличным фонарём, забывшись в приятном оцепенении, думая, что посмотреть завтра.


— Снова ходила в кино?
Дэйв проверяет номер моей страницы и открывает учебник на главе о семье. Как обычно, мы разделились на пары для отработки диалоговых навыков.
— Да. «Техасская резня бензопилой». Чтобы почувствовать праздничный дух.
В эти выходные Хэллоуин, но нигде не висит соответствующих декораций. Должно быть, праздник с размахом отмечают только американцы.
— Оригинал или ремейк? — Профессор Гиллет проходит торжественным маршем мимо нашей парты, и Дэйв тут же добавляет: — Жэ те презант ма фамий. Жан-Пьер э... л’онкля.
— Гм. Что?
— Ква, — поправляет профессор. Я ожидаю, что она задержится, но она проходит дальше. Фух!
— Оригинал, конечно.
Но я впечатлена, что Дэйв знает про ремейк.
— Забавно, но я и подумать не мог, что ты фанатка ужастиков.
— Почему нет? — ощетиниваюсь я. — Для меня важнее качество фильма, а не его жанр.
— Да, но большинство девочек брезгуют подобным.
— Как это понимать? — я повышаю голос, и мадам Гиллотайн поворачивает к нам голову с другого конца комнаты. — Марк э мон… фрэр, — говорю я, мельком взглянув на первое попавшееся французское слово. Брат. Марк мой брат. Упс. Прости, Шон.
Дэйв трёт веснушчатый нос.
— Ну, знаешь. Девчонка предлагает парню сходить на ужастик, чтобы пугаться и вешаться на него весь фильм.
Из моего горла вырывается стон.
— Пожалуйста. Я видела столько же испуганных парней, выходящих из кинозала, сколько и девчонок…
— Кстати, сколько фильмов ты посмотрела на этой недели, Олифант? Четыре? Пять?
На самом деле, шесть. В воскресенье я смотрела два. Я приспособилась к порядку дня: школа, домашняя работа, ужин, кино. Медленно изучаю город, кинотеатр за кинотеатром.
Пожимаю плечами, не желая ему признаваться.
— Когда пригласишь с собой, а? Может, мне тоже нравятся страшилки.
Делаю вид, что пристально изучаю семейное древо в своём учебнике. Дэйв не впервые посылает подобные намёки. Он симпатичный парень, но мне не нравится его поведение. Трудно отнестись к парню серьёзно, когда он всё ещё откидывается на спинку стула, только чтобы позлить учителя.
— А вдруг мне нравится ходить в кино одной. Вдруг это даёт мне время подумать над рецензиями.
Это правда, но я воздерживаюсь от упоминания, что обычно я не одна. Иногда со мной ходит Мередит, иногда Рашми и Джош. И да, иногда Сент-Клер.
— Точно. Рецензии.
Он выдергивает мой блокнот на пружинах из-под учебника.
— Эй! Отдай!
— Снова для вебсайта?
Дэйв пролистывает страницы, пока я пытаюсь вырвать блокнот. Я не делаю заметок при просмотре, а откладываю на время. Но мне нравится кратко записывать первые впечатления.
— Кому говорю, отдай.
— И, кстати, зачем так заморачиваться? Почему ты не ходишь в кино ради веселья, как нормальный человек?
— Мне весело. И я уже говорила, это хорошая практика. Дома я не могу посмотреть классику на большом экране, как здесь.
Не говоря уже о том, что я не могу посмотреть её в такой великолепной тишине. В Париже никто не говорит во время кино. Да помогут небеса человеку, что проносит в зал хрустящие чипсы или мятый целлофан.
— А зачем тебе практика? Писать о кино ведь несложно.
— Да? Хотела бы я увидеть, как ты напишешь рецензию объёмом шестьсот слов на какой-нибудь фильм. «Мне понравилось. Фильм клёвый. Были взрывы».
Снова вцепляюсь в блокнот, но Дэйв поднимает его выше головы.
Он смеётся.
— Пять звёзд за взрывы.
— О-т-д-а-й т-е-т-р-а-д-ь!
На нас падает тень. Мадам Гиллотайн возвышается над нами, ожидая продолжения. Остальная часть класса тоже пялится на нас. Дэйв отпускает блокнот, и я сажусь на место.
— Гм... тре бьен, Давид, — говорю я.
— Как ви закончить милую беседу, поз’алуйста, воc’враcайтесь к заданию. — Она сощуривает глаза. — И ду страниц’ о ву фамий о франсе пур ланди мата.
Мы робко киваем, и каблучки цокают обратно.
— До ланди мата? Какого черта это означает? — шикаю я на Дэйва.
Мадам Гиллотайн отвечает, не останавливаясь:
— Утро понедельника, мадемуазель Олифант.

С грохотом опускаю поднос на стол. Чечевичный суп расплёскивается на один край, а слива убегает с тарелки. Сент-Клер ловит «беглянку».
— Какая муха тебя укусила? — интересуется он.
— Французский язык.
— Всё плохо?
— Всё плохо.
Он возвращает сливу обратно на мой поднос и улыбается.
— Ты прорвёшься.
— Легко тебе говорить, месье билингвист.
Его улыбка угасает.
— Прости. Ты права, это нечестно. Я иногда забываю.
Зло размешиваю суп.
— Профессор Гиллет всегда выставляет меня дурой. А я не дура.
— Конечно, нет. Безумие ожидать сразу беглого языка. Нужно время, чтобы что-то выучить, особенно язык.
— Я так устала выходить туда… — указываю на окна, — … и чувствовать себя беспомощной.
Сент-Клер удивлён моим заявлением.
— Ты не беспомощна. Ты выходишь каждый вечер, часто одна. Уже нет тех стенаний как вначале. Не будь так строга к себе.
— Гм.
— Эй! — тут же одёргивает он. — Помнишь то, что говорила профессор Коул, когда рассказывала о нехватке переводной литераторы в Америке? Она объяснила, что важно знакомиться с другими культурами, иными ситуациями. И именно это ты и делаешь. Ты выходишь на улицу и проверяешь брод. Ты должна гордиться собой. Наплюй на уроки французского, как сквозь дёрн прорываешься.
Я выдавливаю из себя улыбку на его англицизм. Упоминая о переводе.
— Да, но профессор Коул говорила о книгах, а не действительности. Есть большая разница.
— Разве? А как же кинематограф? Неужели ты не считаешь кино отражением жизни? Или это говорил другой известный кинокритик?
— Молчи. Это другое.
Сент-Клер смеётся, зная, что поймал меня.
— Думаешь? Ты должна меньше волноваться о французском и больше...
Он замолкает, переключив внимание на что-то позади меня. На его лице растёт отвращение.
Поворачиваюсь и вижу, что Дэйв стоит на коленях на полу кафетерия. Его голова склонена, он протягивает мне маленькую тарелочку.
— Позволь подарить тебе этот эклер в знак моих искреннейших извинений.
Моё лицо начинает гореть.
— Что ты делаешь?
Дэйв поднимает взгляд и усмехается.
— Прости за дополнительную домашку. Это я виноват.
Теряю дар речи. Когда я не принимаю десерт, он поднимается и ставит его передо мной с элегантным размахом. Весь кафетерий смотрит на нас. Дэйв выдвигает стул из-за стола позади нас и втискивается между мной и Сент-Клером.
Сент-Клер скептически произносит:
— Чувствуй себя как дома, Дэвид.
Дэйв, кажется, его не слышит. Он опускает палец в липкую шоколадную глазурь и слизывает. Он мыл руки?!
— Итак. Сегодня вечером. «Техасская резня бензопилой». Никогда не поверю, что ты не боишься фильмов ужасов, если не возьмёшь меня с собой.
О, мой Бог. Дэйв же НЕ спрашивает меня о свидании перед Сент-Клером. Сент-Клер ненавидит его; я помню, как он говорил о нем перед просмотром «Это случилось однажды ночью».
— М-м-м... прости. — Судорожно придумываю оправдание. — Но я не иду. Планы изменились.
— Да ладно. Что такого могло произойти в вечер пятницы?
Он сжимает мою руку, и я в отчаянии гляжу на Сент-Клера.
— Проект по физике, — вмешивается он, впиваясь взглядом в руку Дэйва. — Задали в последнюю минуту. Загружены по макушку. Мы партнёры.
— У вас на домашку целые выходные. Расслабься, Олифант. Раскрепостись.
— Ты так говоришь, — замечает Сент-Клер, — словно у Анны нет дополнительной домашней работы в эти выходные. Благодаря тебе.
Дэйв наконец поворачивается к Сент-Клеру. Они обмениваются сердитыми взглядами.
— Мне жаль, — говорю я.
И мне действительно жаль. Мне плохо от того, что я отшиваю его, особенно на глазах у всех. Он хороший парень, несмотря на мнение Сент-Клера.
Но Дэйв снова смотрит на Сент-Клера.
— Прекрасно, — отвечает он через секунду. — Я всё понял.
— Что?
Я смущена.
— Я не знал...
Дэйв указывает на нас с Сент-Клером.
— Нет! Нет. Между нами ничего нет. Совсем. В общем, увидимся. Сегодня вечером я просто занята. Физикой.
Дэйв выглядит раздражённым, но пожимает плечами.
— Ничего страшного. Эй, ты собираешься на завтрашнюю вечеринку?
Нейт устраивает гулянку в общежитии в честь праздника. Я не планировала идти, но вру, чтобы поднять Дэйву настроение.
— Да, наверное. Увидимся на вечеринке.
Он встаёт.
— Круто. Буду ждать.
— Хорошо. Конечно. Спасибо за эклер! — кричу я ему вслед.
— Не за что, красавица.
Красавица. Он назвал меня красавицей! Но постойте. Мне не нравится Дэйв.
Или нравится?
— Задрот, — говорит Сент-Клер через секунду, как Дэйв оказывается вне пределов слышимости.
— Не груби.
Он смотрит на меня с непонятным выражением лица.
— Ты не жаловалась, когда я придумывал оправдание.
Отодвигаю эклер.
— Он поставил меня в неловкое положение, вот и всё.
— Ты должна благодарить меня.
— Спасибо, — саркастически отвечаю я.
Знаю, что на нас смотрят. Джош откашливается и указывает на тронутый пальцем Дэйва десерт.
— Ты есть будешь? — спрашивает он.
— Угощайся.
Сент-Клер встаёт так внезапно, что грохочет стул.
— Куда ты? — спрашивает Мер.
— Никуда.
Он уходит, оставляя нас в удивлённой тишине. Через секунду Рашми поддаётся вперёд и изгибает тёмные брови.
— Знаете, мы с Джошем видели, как они поругались пару дней назад.
— Кто? Сент-Клер и Дэйв? — уточняет Мер.
— Нет, Сент-Клер и Элли. Вот в чём дело, понимаете.
— Правда? — спрашиваю я.
— Да, он был на грани всю неделю, — говорит Рашми.
Задумываюсь.
— Это правда. Я слышала, как он расхаживает по комнате. Он никогда раньше так не делал.
Не то чтобы я специально подслушивала, но теперь, узнав, что Сент-Клер живёт надо мной, я не могу не отмечать, когда он приходит и уходит.
Джош окидывает меня странным взглядом.
— Где ты их видела? — спрашивает Мер у Рашми.
— У станции Клюни. Мы хотели поздороваться, но увидев их лица, решили обойти стороной. Определённо не та беседа, которую хочется прерывать.
— О чем они спорили? — спрашивает Мер.
— Не знаю. Я не расслышала.
— Дело в ней. Она теперь другой человек.
Рашми хмурится.
— Она думает, что стала намного лучше нас, поступив в Парсонс.
— А как она одевается, — говорит Мер с необычно горькой интонацией. — Словно возомнила себя настоящей парижанкой.
— Она всегда была такой, — дуется Рашми.
Джош всё молчит. Он кончает с эклером, вытирает белый крем с пальцев и достаёт альбом. Сосредотачивается на рисовании, игнорируя разговор Мередит и Рашми... умышленно. У меня такое чувство, что он знает о ситуации Сент-Клера больше, чем делает вид. Парни говорят о личном друг с другом? Это возможно?
Сент-Клер и Элли расстались?

Спасибо со-Чан за чудесный перевод! С каждой главой становится только интереснее следить за героями!!! Особенно )))) за успехами в нелегком французском

И это сюжет только закручивается. На 20-тых главах там вообще все так завертится, что мне крышу сносит

*Глава, в которой празднуют Хэллоуин и приходят убийственные новости*




Не находите ли вы, что немного банально устраивать пикник на кладбище в день Хэллоуина?
Мы пятеро — Мер, Рашми, Джош, Сент-Клера и я — тащимся через кладбище Пер-Лашез¹, расположенное на склоне холма, с которого открывается чудесный вид на город. Хотя кладбище само по себе миниатюрный город. Широкие тропинки словно дороги вдоль районов замысловатых могил. Они напоминают мне крошечные готические особняки с арочными дверными проёмами, скульптурами и цветными витражами. По периметру — каменная стена с гвардейцами и железные ворота. Высокие каштаны машут ветками над головами и сбрасывают последнюю золотую листву.
Здесь тише, чем в Париже, но не менее впечатляюще.
— Эй, ‘се слышали, что Анна сказала «‘се»? — спрашивает Джош.
— О мой Бог, я так не говорила.
— Говорила, — подтверждает Рашми. Она поправляет лямку рюкзака на плечах и следует за Мер по очередной тропе. Я рада, что мои друзья знакомы с этим местом, потому что я бы уже давно заблудилась. — Я же предупреждала, что у тебя акцент.
— Это могильник, а не кладбище, — замечает Сент-Клер.
— Есть разница? — спрашиваю я, благодарная за возможность проигнорировать Пару.
— Могильник — это участок земли, отведённый специально для погребения, в то время как кладбище всегда располагается на церковном дворе. Конечно, теперь слова фактически взаимозаменяемы, так что в действительности не имеет значения…
— Ты знаешь столько бесполезного дерьма, Сент-Клер. Тебе повезло, что ты чертовски мил, — замечает Джош.
— Думаю, это интересно, — говорит Мер.
Сент-Клер улыбается.
— По крайней мере, «кладбище» звучит привычнее. И вы должны признать — это место классное. Иначе извиняйте. — Он поворачивается ко мне. — Или ты предпочла бы тусовку в Ламбере? Слышал, Дэйв Хиггенботтом обещал принести пивной кальян.
— Хиггенбаум.
— Я так и сказал. Хиггенбам².
— Боже, оставь его в покое. Кроме того, мы ушли недалеко, так что ещё успеем заскочить на вечеринку.
Я закатываю глаза на последнем слове. Ни у одного из нас нет желания туда идти, несмотря на то, что я сказала Дэйву вчера за ленчем.
Сент-Клер подталкивает меня высоким термосом.
— Может, ты расстроена, что у него не будет возможности поразить тебя удивительным знанием городских уличных гонок.
Смеюсь.
— Перестань уже.
— А ещё я слышал, что у него утончённый вкус в кино. Возможно, он поведёт тебя на полуночный сеанс «Скуби-Ду 2».
Бью Сент-Клера сумкой, и он со смехом уклоняется от меня.
— Ага! Вот это подойдёт! — кричит Мер, найдя подходящий участок растительности. Она разворачивает одеяло на небольшой лужайке, а мы с Рашми достаём крошечные яблоки, бутерброды с прошутто³ и вонючие сыры из рюкзаков. Джош и Сент-Клер бегают друг за другом вокруг соседних памятников. Они напоминают мне маленьких французских школьников из нашего района. Не хватает только соответствующих шерстяных свитеров.
Мер разливает всем кофе из термоса Сент-Клера, и я счастливо потягиваю ароматный напиток, наслаждаясь приятной теплотой, разливающейся по всему телу. Раньше я думала, что кофе горький и отвратительный, но теперь как и все остальные пью по несколько чашек в день. Мы набрасываемся на еду и, как по мановению волшебной палочки, перед нами вырисовываются ребята. Джош садится со скрещёнными ногами рядом с Рашми, в то время как Сент-Клер стремглав запрыгивает между Мередит и мной.
— У тебя листья застряли в волосах.
Мер хихикает и вытягивает один из коричневых «скелетиков» из локонов Сент-Клера. Он берёт листочек, растирает в труху и сдувает его в волосы Мередит. Они смеются, и у меня всё переворачивается внутри.
— Возможно, тебе стоит надеть Шапку, — говорю я.
Он попросил меня захватить её до нашего ухода. Я бросаю сумку ему на колени. Выходит немного грубор. Сент-Клер охает и сгибается напополам.
— Осторожней. — Джош откусывает розовое яблоко и говорит с набитым ртом. — А то внизу ему всё отобьёшь.
— O-o-o! — откликаюсь я. — Заинтриговал. Поведай, что я там могу отбить.
Джош печально улыбается.
— Прости. Секретная информация. Распространяется только среди тех, кому есть что отбивать.
Сент-Клер вытряхивает оставшуюся часть листьев из волос и надевает Шапку. Рашми корчит гримасу.
— Ты серьёзно? Сегодня? При всём честном народе? — спрашивает она.
— Каждый день, — говорит он. — Пока ты со мной.
Она фыркает.
— Так чем сегодня занята Эллен?
— Тьфу. Решила переться на ужасную костюмированную вечеринку.
— Ты не любишь костюмированные вечеринки? — интересуется Мер.
— Я не умею шить костюмы.
— Только шапки, — замечает Рашми.
— Я и не знала, что кто-то за пределами школы празднует Хэллоуин, — замечаю я.
— Некоторые празднуют, — отвечает Джош. — Владельцы магазина пытались коммерциализировать праздник несколько лет назад. Он не завоевал популярности. Но дайте студенточке шанс нарядиться как распутная медсестра, и она за него уцепится.
Сент-Клер кидает козий сыр в голову Джоша, и кусок ударяет ему в щёку.
— Задница. Она не собирается идти как распутная медсестра.
— Всего лишь как обычная? — невинно спрашиваю я. — С декольтированным бюстом и реально большими грудями?
Джош и Рашми лопаются от смеха, и Сент-Клер стаскивает Шапку на глаза.
— Гррх, ненавижу вас всех.
— Эй! — обиженно отзывается Мередит. — Я ничего не говорила.
— Гррх, ненавижу вас всех кроме Мер.
Позади нас топчется небольшая группа американских туристов. Они выглядят смущёнными. Бородатый парень лет двадцати открывает рот, чтобы задать вопрос, но Рашми его опережает.
— Джим Моррисон⁴ там.
Она указывает вниз по тропе. Бородатый парень облегчённо улыбается, благодарит, и группа уходит.
— Откуда ты узнала, чего они хотят? — спрашиваю я.
— Им всем нужно одно и то же.
— Тогда им стоит искать Виктора Нойра, — говорит Джош. Все остальные смеются.
— Кого?
Грустно пребывать в потёмках.
— Виктор Нойр был журналистом, застрелен Пьером Бонапартом, — говорит Сент-Клер, как будто это что-либо объясняет. Сент-Клер поднимает Шапку с глаз. — Статуя на его могиле, как предполагается, помогает... увеличить фертильность.
— Его бугорок просто сияет, — уточняет Джош. — На удачу.
— Почему мы снова заговорили о том, что можно отбить? — спрашивает Мер. — Мы никогда не можем поговорить ни о чём другом?
— Правда? — восклицаю я. — Прям сияет?
— Очень, — отвечает Сент-Клер.
— Я должна это увидеть. — Проглатываю гущу, вытираю хлебные крошки со рта и быстро поднимаюсь. — Где Виктор?
— Позволь проводить.
Сент-Клер вскакивает на ноги и убегает. Я за ним. Он прорезает рощу голых деревьев, а я застреваю в ветках. Мы смеёмся, выпрыгиваем на тропу и врезаемся прямо в охранника. Он хмурится на нас из-под кепки в военном стиле. Сент-Клер улыбается и слегка пожимает плечами. Сторож качает головой, но позволяет нам пройти.
Сент-Клеру всё сходит с рук.
Мы прогуливаемся с преувеличенным спокойствием, и он указывает на область, занятую фотографирующимися. Мы встаём в конец и ждём своей очереди. Худая чёрная кошка выбегает из-за алтаря, усыпанного розами и винными бутылками, и мчится в кустарник.
— Признаю. Это было довольно жутко. Счастливого Хэллоуина.
— Ты не знала, что это место является родиной трёх тысяч кошек? — спрашивает Сент-Клер.
— Конечно, знала. Записано в мозгу в файле «Животные из семейства кошачьих, Париж».
Он смеётся. Туристы уходят к следующей достопримечательности, и мы оба улыбаемся, поскольку подходим к Виктору Нойру⁵. Его статуя в натуральную величину лежит плашмя на земле над могилой. Глаза закрыты, рядом цилиндр. И несмотря на то, что скульптура, покрытая серо-зелёной патиной, прилично одета, на штанах заметна выпуклость, которая действительно натёрта до сверкающей бронзы.
— Если я его коснусь, то смогу загадать желание? — спрашиваю я, вспомнив Нулевую Точку.
— Нет. Виктор отвечает только за фертильность.
— Ну же. Потри его.
Сент-Клер пятится к другой могиле.
— Нет, Спасибо. — Он снова смеётся. — Мне не нужные такие проблемы.
Мой собственный смех застревает в горле, когда до меня доходит смысл сказанного. Полегче, Анна. Это не должно тебя беспокоить. Не позволяй ему увидеть, как это тебя беспокоит.
— Ладно. Если ты не хочешь трогать, я сама. Мне такая проблема не грозит. — Понижаю голос до театрального шёпота: — Знаешь, я слышала, чтобы забеременеть, нужно сначала заняться сексом.
Вижу, как в голове Сент-Клера тут же рождается вопрос. Бли-и-ин! Возможно, я была слишком поспешна со своей шуткой. Взгляд Сент-Клера наполовину смущённый, наполовину любопытный.
— Так, эм, ты девственница?
А-А-А! Я И МОЙ ДЛИННЫЙ ЯЗЫК.
Желаю соврать, но правда сама слетает с губ:
— Я никогда не встречала никого, о ком бы так сильно заботилась. То есть, я никогда не встречалась ни с кем, о ком бы так сильно заботилась. — Краснею и тру Виктора. — У меня с этим пунктик.
— Продуманно.
Статуя всё ещё тёплая от предыдущих посетителей.
— Я спрашиваю себя, если произойдёт худшее — если я действительно залечу — то буду ли смущена, рассказывая своему ребёнку, кто его отец? Если ответ хоть отдалённо близок к «да», значит ни за что.
Он медленно кивает.
— Это хороший пунктик.
Я понимаю, что опираюсь на «победителя» Виктора и одёргиваю руку.
— Постой, постой, постой. — Сент-Клер вытаскивает телефон. — Ещё раз, для потомков.
Высовываю язык и принимаю смешную позу. Сент-Клер делает снимок.
— Отлично, поставлю фотку на твой вызов... — Телефон начинает звонить, и Сент-Клер откликается: — Жуть.
— Это призрак Виктора желает узнать, почему ты его не тронул.
— Просто моя мама. Подожди минуточку.
— У-у-у-у, погладь меня, Сент-Клер.
Он отвечает, пытаясь сохранить серьёзный вид. К нам тащатся Мередит, Рашми и Джош. Они несут остатки пикника.
— Спасибо за то, что подождали, — говорит Рашми.
— Мы же предупредили, куда собрались, — отвечаю я.
Джош хватается за органы статуи.
— Думаю, это сулит семь лет неудач.
Мер вздыхает.
— Джошуа Уассирштейн, чтобы сказала ваша мать?
— Она бы гордилась, что Прекрасный институт, в который она меня отослала, научил меня таким изящным манерам.
Он наклоняется и облизывает Виктора.
Мер, Рашми и я визжим.
— Ты так заразишься герпесом. — Вытаскиваю дезинфицирующее средство и сжимаю шарик в ладони. — Серьёзно, тебе стоит нанести немного средства на губы.
Джош качает головой.
— Ты просто невротичка. Ты его всюду с собой берёшь?
— Знаешь, — говорит Рашми. — Я слышала, что если переборщить с этой штукой, то ослабишь иммунитет от микробов и заболеешь ещё сильнее.
Леденею.
— Что? Нет.
— Ха! — выкрикивает Джош.
— Бог ты мой, что с тобой? — тревожно вскрикивает Мер.
Быстро поворачиваю голову.
Сент-Клер валится на могилу. Это единственное, что не даёт ему упасть на землю. Мы вчетвером бежим к нему. Он всё ещё держит телефон у уха, но не слушает собеседника. Мы перекрикиваем друг друга:
— Что произошло? Ты как? Что случилось?
Он не отвечает нам, не поднимает головы.
Мы обмениваемся взволнованными взглядами. Нет, испуганными. Произошло что-то ужасное. Джош и я опускаем Сент-Клера на землю прежде, чем он упадёт. Сент-Клер поднимает глаза, словно не веря, что мы рядом. Его лицо белее снега.
—Моя мама.
— Что произошло? — спрашиваю я.
— Она при смерти.


Сноска
1. Пер-Лашез — одно из самых известных мест захоронения в мире. Это самый большой зеленый оазис французской столицы и один из крупнейших музеев надгробной скульптуры под открытым небом площадью около 48 гектаров.


2. Изначально Сент-Клер произносит фамилию парня как Хиггенботтом (ботом — задница), затем переиначивает ее как Хиггенбам (бам — это тоже задница, только в разговорном британском).

3. Прошутто — итальянская ветчина, сделанная из окорока, натёртая солью.

4. Джим Моррисон — американский поэт и певец, лидер группы "The Doors". 3 июля 1971 года певец умер при таинственных обстоятельствах в Париже и был похороен в закрытом гробу на клабище Пер-Лашез (выбор места захоронения до сих пор остается загадкой, так как Моррисон не являлся гражданином Франции). Могила Моррисона — пятая по популярности достопримечательность Парижа. Там постоянно собираются многочисленные поклонники его творчества.


Ну и Виктор Нойр бонусом

Сент-Клер пьян.
Его лицо погребено между моими бёдрами. При благоприятных обстоятельствах это было бы довольно волнующе. Но учитывая, что он в минуте от рвоты, это менее чем привлекательно. Передвигаю его голову на колени, в немного менее неловкое положение, и он стонет. Я впервые касаюсь его волос. Они мягкие, как у Шонни, когда он был совсем маленький.
Джош и Сент-Клер нарисовались пятнадцать минут назад, источая зловоние сигарет и алкоголя. Так как никто из них не курит, очевидно, что они были в баре.
— Проcти. Он сказал з-з-з-зюда-а. — Джош тянет податливое тело друга в мою комнату. — Не за-атыкался ваще. Ваще. Ха-ха.
Сент-Клер бормочет на тяжёлом невнятном британском.
— Мой папа у’лю-юдок. Я уб’ю его. Уб’ю. Я распалился…
И тут его голова закатывается, и подбородок смачно падает на грудь. Я веду его к своей кровати, поддерживая сбоку.
Джош разглядывает фотографию Шонна на моей стене.
— Ваще, — говорит он.
— А-а-а-р-ргх, он жопа. Я серьёзно.
Сент-Клер расширяет глаза для усиления.
— Я знаю, знаю.
Даже притом, что я не знала.
— Может, хватит? — огрызаюсь я на Джоша. Он стоит на моей кровати, вжимая нос в фотографию Шона. — С ним всё в порядке?
— Его мама умирает. С ним не в-в-всё-ё ф порядке. — Джош оступается и тянется за моим телефоном. — Скажи Рашми, что я звякну.
— Его мама не ты-сам-знаешь-что. Как ты можешь такое говорить? — Я поворачиваюсь к Сент-Клеру. — С ней всё будет хорошо. С ней всё хорошо, слышишь?
Сент-Клер отрыгивает.
— Боже.
К такому жизнь меня не готовила
— Рак. — Он склоняет голову. — У неё не может быть рака.
— Ра-а-ашми, э-э-это я, — говорит Джош в трубку. — Мер? Зови Рашми. ЧП.
— Это не ЧП! — кричу я. — Они просто много выпили.
Несколько секунд спустя в мою дверь стучит Мередит, и я её впускаю.
— Как ты догадалась, что мы здесь? — Джош морщит лоб, имитируя бурную мыслительную деятельность. — Где Рашми?
— Я слышала вас через стену, идиот. И ты позвонил на мой номер.
Она поднимает свой телефон и набирает Рашми, которая приходит минуту спустя. Они просто стоят и пялятся, пока Сент-Клер лопочет, а Джош не перестаёт удивляться их «внезапному» появлению. Моя небольшая комната явно тесновата для пятерых.
Наконец Мер опускается на колени.
— Как он?
Она ощупывает лоб Сент-Клера, но он отталкивает её руку. Мер ранит этот жест.
— Всё хорошо. Мой отец задница, моя мама умирает и, о мой Бог, я так распалён. — Сент-Клер снова смотрит на меня. Его глаза блестят как чёрный мрамор. — Распалён, распалён, распалён.
— Мы понимаем, что ты злишься на своего папу, — говорю я. — Всё нормально. Ты прав, он придурок.
Что мне ещё сказать? Он только что узнал, что у его матери рак.
— Распалённый по-британски означает «пьяный», — поясняет Мер.
— О! — восклицаю я. — Ну. И это тоже.
Между тем Пара затевает ссору
— Где ты был? — вопрошает Рашми. — Ты говорил, что будешь дома три часа назад!
Джош закатывает глаза.
— Мы гуляли. Гуляли. Кто-то должен был помочь ему…
— И ты называешь это помощью? Он вдрызг пьяный и в ступоре. А ты!.. Боже, от тебя несёт автомобильными выхлопами и запахом подмышек…
— Он не мог пить один.
— Ты должен был присматривать за ним! А если что-нибудь бы произошло?
— Пиво. Ликёр. Во-о-от что произошло. Не будь такой ханжой, Раш.
— Отъебись, — произносит Рашми. — Серьёзно, Джош. Отъеби себя.
Джош заваливается, и Мер толкает его на мою кровать. Стук его тела о матрас пугает Сент-Клера. Его голова летит вперёд, подбородок снова приземляется на грудь с отвратительным смаком. Рашми вылетает из комнаты как ураган. В коридоре уже собралась небольшая толпа, и Рашми продолжает изрыгать брань, проталкиваясь через них. Мер убегает за ней с криками: «Рашми! РАШМИ!» — и моя дверь с шумом захлопывается.
В этот момент голова Сент-Клера приземляется между моих бёдер.
Дыши, Анна. Дыши.
Джош, кажется, вырубился. Прекрасно. Хорошо. Одним мальчиком меньше.
Наверное, нужно дать Сент-Клеру немного воды. А что ещё нужно давать пьяным людям? Иначе ведь он заработает алкогольное отравление или типа того? Я убираю его голову с ног, но Сент-Клер хватает меня за пятку.
— Я скоро вернусь, — говорю я. — Обещаю.
Он шмыгает носом. О, нет. Он же не собирается плакать? Пусть это и мило, когда парни плачут, но я к такому не готова. Скауты не учили меня, что делать с эмоционально нестабильными пьяными парнями. Выхватываю бутылку воды из холодильника и сажусь на корточки. Я держу голову Сент-Клера — второй раз касаюсь его волос — и наклоняю бутылку к губам.
— Пей.
Он медленно качает головой.
— Если выпью — меня вырвет.
— Это не алкоголь, а вода.
Наклоняю бутылку, и вода течёт в его рот и вниз по подбородку. Сент-Клер берёт её и роняет. Вода льётся на пол.
— О-о-ох, — шепчет он. — Прости, Анна. Прости.
— Всё нормально.
Он выглядит таким грустным, что я ложусь рядом с ним. Лужа впитывается в зад моих джинсов. Чёрт.
— Что произошло?
Сент-Клер вздыхает. Глубоко и опустошённо.
— Он не разрешает мне навестить маму.
— Что? Что ты хочешь сказать?
— Он всегда так поступает. Это его способ удержать контроль.
— Я не пони…
— Он ревнует, что она любит меня больше, чем его, и поэтому не позволяет мне её навещать.
У меня заезжают шарики за ролики. Это не имеет смысла, ни малейшего.
— Как он может так поступать? Твоя мама больна. Она нуждается в химио, она нуждается в тебе.
— Он не хочет, чтобы я навещал её до каникул на День благодарения.
— Но до них ещё целый месяц! Она может…
Я останавливаю себя. В момент как я заканчиваю предложение у себя в голове, мне становится дурно. Этого не произойдёт. У ребят моего возраста родители не умирают. Она пройдёт курс химиотерапии и, конечно, поправится. У неё всё наладится.
— Так что ты собираешься делать? Всё равно полетишь в Сан-Франциско?
— Мой отец убьёт меня.
— И что? — негодую я. — Ты должен повидать её!
— Ты не понимаешь. Мой отец будет очень, очень зол.
От его тона у меня мурашки пробегают по спине.
— Но... разве она не попросит твоего отца послать за тобой? Он же не может ей отказать? Она ведь... больна?
— Она не решит не повиноваться моему отцу.
Не повиноваться. Словно ребёнок. Становится ясно, почему Сент-Клер никогда не говорит о своём отце. Мой может и бросил меня, но никогда не разлучал с мамой. Я чувствую себя ужасно виноватой. Мои проблемы так незначительны в сравнении с его. Мой отец просто отослал меня во Францию. Хнык-блин-хнык.
— Анна?
— Да?
Сент-Клер делает паузу.
— Забудь.
— Что?
— Ничего.
Но его тон говорит об обратном. Я поворачиваюсь к нему. Его глаза закрыты. Кожа бледная и уставшая.
— Что? — снова спрашиваю я, выпрямляя спину.
Сент-Клер открывает глаза, замечая, что я двинулась. Он тоже пытается сесть, и я помогаю ему. Когда я отстраняюсь, он сжимает мою ладонь, чтобы остановить.
— Ты мне нравишься, — говорит он.
Леденею.
— Не как друг.
Такое ощущение, что я проглотила язык.
— М-м-м. Гм. Что?..
Одёргиваю руку. Вес её имени висит тяжёлый и невысказанный.
— Всё неправильно. Всё было неправильно до нашей встречи.
Его глаза снова закрываются, а тело качается.
Он пьян. Он просто пьян.
Успокойся, Анна. Он пьян и переживает кризис. НЕВОЗМОЖНО, чтобы он понимал, о чём сейчас говорит. Поэтому, что я сделаю? О мой Бог, что мне делать?
— Я тебе нравлюсь? — спрашивает Сент-Клер.
Он смотрит на меня своими большими карими глазами, которые, признаю, немного покраснели от алкоголя и возможно слёз. Моё сердце разрывается на части.
«Да, Сент-Клер. Ты мне нравишься».
Но я не могу высказать это вслух, потому что он мой друг. А друзья не позволяют друзьям делать заявления по пьяни и ожидать, что они отреагируют на них на следующий день.
С другой стороны... это Сент-Клер. Прекрасный, идеальный, замечательный…
И отлично. Просто отлично.
Его вырвало прямо на меня.

Я вытираю жижу полотенцем, как раздаётся стук в дверь. Открываю её локтями, чтобы не коснуться рвотой ручки.
Пришла Элли. Я чуть не роняю полотенце.
— Ой!
Распутная медсестра. Не могу поверить. Крошечное белое платье на кнопочках, красные кресты на сосках. Глубокое декольте.
— Анна, мне та-а-ак жаль, — стонет Сент-Клер за моей спиной, и Элли мчится к нему.
— О божечки, Сент-Клер! С тобой всё хорошо? — И снова её хриплый голос поражает меня. Как будто наряда медсестры не было достаточно, чтобы заставить меня почувствовать себя незрелой и недостойной.
— Канещ, с ним не всё хорошо, — скрипит Джош с кровати. — Его только что вырвало на Анну.
Джош не спит?
Элли бьёт по ноге Джоша, что свисает над краем кровати.
— Вставай. Помоги мне отвести Сент-Клера в его комнату.
— Я, блин, могу встать сам.
Сент-Клер пытается подняться, и я с Элли бросаемся поддержать его. Она впивается в меня взглядом, и я отхожу назад.
— Как ты узнала, что он здесь? — спрашиваю я.
— Мередит звонила, но я уже была по пути сюда. Я только что получила его сообщение. Он звонил несколько часов назад, но я не услышала, потому что готовилась к к дурацкой вечеринке. — Злясь на себя, она указывает на наряд. — Я должна была быть здесь. — Она убирает волосы Сент-Клера со лба. — Всё хорошо, малыш. Я здесь.
— Элли? — Сент-Клер кажется смущённым, как будто он только что заметил её присутствие. — Анна? Почему Эллен здесь? Её здесь быть не должно.
Его подруга бросает на меня ненавистный взгляд, и я пожимаю плечами от смущения.
— Он очень, очень пьян, — говорю я.
Она снова бьёт Джоша, и тот скатывается с кровати.
— Хорошо, хорошо!
Удивительно, но он встаёт и поднимает Сент-Клера с пола. Они удерживают его плечами.
— Держи дверь, — резко выкрикивает Элли. Я слушаюсь её, и ребята пошатываясь выходят из комнаты.
Сент-Клер оглядывается на меня.
— Анна. Анна, прости.
— Всё в порядке. Я уже убралась. Не раздувай из мухи слона.
— Нет. Обо всём остальном.
Злая и сбитая с толку, Элли резко поворачивает ко мне голову, но мне всё равно. Сент-Клер выглядит так плохо. Мне жаль, что они не оставили его в покое. Сегодня ночью он мог спать в моей постели; я бы ушла к Мер. Но они уже приводят его к трясущемуся лифту, отодвигают металлическую решётку и вваливаются внутрь. Сент-Клер печально смотрит на меня, пока закрывается дверь.
— С ней всё будет хорошо! С твоей мамой всё будет хорошо!
Я не знаю, слышит ли он меня. Лифт со скрипом уходит наверх. Я смотрю, как он исчезает.

Воскресенье, 1 ноября, День всех святых. Странно, но в этот день парижане посещают кладбища. Мне говорят, что люди навещают могилы близких, оставляют цветы и личные символы.
От этой мысли мне становится плохо. Надеюсь, Сент-Клер не помнит, какой сегодня день.
Проснувшись, я захожу к Мередит. Она уже ходила к нему. Или он мучается от похмелья, или не принимает посетителей. Скорее всего, и то и другое.
— Пусть поспит, — говорит Мер. И я уверена, что она права, но настраиваю слух на этаж выше. Первые движения начинаются поздно днём, но даже они приглушены. Медленное шарканье и утомительные глухие удары.
Он не приходит на ужин. Раздражительный и сонный Джош говорит, что заскочил к нему по пути, — мы сидим в пиццерии, в которую всегда ходим по воскресеньям вечером — и Сент-Клер хочет побыть один. Джош и Рашми мирятся. Она кажется довольной, увидев, что тот страдает от похмелья.
Мои чувства в смятении. Я волнуюсь за маму Сент-Клера и за самого Сент-Клера, но также сержусь на его отца. И я ни на чём не могу сосредоточиться больше, чем на секунду, так как в голове начинает крутиться мысль:
«Я нравлюсь Сент-Клеру. Больше, чем друг».
Я чувствую, что он не врал, но как отмахнуться от факта, что он был пьян? Абсолютно, совершенно, на сто десять процентов в зюзю. И хотя я очень сильно хочу увидеть его и убедиться собственными глазами, что он всё ещё жив, я не знаю, что сказать. Мне заговорить о случившемся? Или сделать вид, что ничего не произошло?
Сейчас он нуждается в дружбе, а не в драме отношений. Но по-настоящему паршиво и намного сложнее обманывать себя, что внимание Сент-Клера не было так лестно — или столь желанно.
Тоф звонит около полуночи. Мы не говорили по телефону неделями, но после всего произошедшего я не могу сосредоточиться на разговоре. Я просто хочу вернуться в кровать. Всё запуталось. Всё так запуталось.

Сент-Клер не пришёл на завтрак. Думаю, сегодня он пропустит занятие (и кто может его винить?), но он неожиданно появляется на английском с пятнадцатиминутным опозданием. Я волнуюсь, что профессор Коул накричит на него, но администрация, должно быть, уже уведомлена относительно его ситуации, потому что профессор не говорит ни слова. Она просто одаривает его сочувствующим взглядом и возвращается к уроку.
— Итак, почему американцы не заинтересованы переводными романами? Почему каждый год на английском языке издаётся так мало иностранных работ?
Я пытаюсь встретиться с Сент-Клером глазами, но он смотрит на свой экземпляр «Бальзака и портнихи-китаяночки». Или, скорее, сквозь него. Он бледный, практически прозрачный.
— Ну, — продолжает она. — Часто выдвигают предположение, что, как культура, мы лишь заинтересованы мгновенным удовлетворением наших потребностей. Фаст-фуд. Касса самообслуживания. Загружаемая музыка, фильмы, книги. Быстрорастворимый кофе, незамедлительные скидки, секундный обмен сообщениями. Мгновенная потеря веса! Мне продолжать?
Класс смеётся, но Сент-Клер молчит. Я нервно наблюдаю за ним. Тёмная щетина начинает оттенять его лицо. Я не понимала, что он должен бриться так часто.
— Иностранные романы менее ориентированы на действие. У них другой темп; они более рефлексивны. Они испытывают нас искать историю, искать историю в рамках истории. Возьмите «Бальзака». Чья это история? Рассказчика? Швеи? Китая?
Я хочу потянуться, сжать его руку и сказать, что всё будет хорошо. Он не должен быть здесь. Не могу представить, что сделала бы, окажись в подобной ситуации. Его папа должен забрать его из школы. Он должен быть в Калифорнии.
Профессор Коул стучит по обложке романа.
— Сы-цзе родился и вырос в Китае. Иммигрировал во Францию. Он написал «Бальзака» на французском языке, но перенёс историю на свою родину. И затем роман был переведён на английский. Так, насколько шагов удалена от нас история? На один, от французского до английского? Или мы должны учитывать первый перевод, тот, что автор провёл в уме, с китайского на французский? Что мы теряем всякий раз, когда истории дают иное толкование?
Я только наполовину слушаю её. После занятий Мередит, Рашми и я тихо идём с Сент-Клером на математику и обмениваемся взволнованными взглядами, так как он смотрит в никуда. Уверена, он осознаёт, что мы делаем, так или иначе. От этого мне ещё хуже.
Мои подозрения об администрации подтверждаются, когда профессор Бабино отводит Сент-Клера в сторону до начала занятий. У меня не получается уследить за всем разговором, но я слышу, что учитель предлагает Сент-Клеру провести час в кабинете медсестры. Сент-Клер соглашается. Как только он уходит, передо мной вырисовывается Аманда Спиттертон-Уотс.
— Что с Сент-Клером?
— Ничего.
Как будто я ей расскажу.
Она щёлкает волосами, и я замечаю с удовлетворением, что прядь прилипает к её блестящим губам.
— Стив сказал, что он и Джош напились в хлам в субботу вечером. Он видел, что они на не держащих ногах появились на вечеринке, и Сент-Клер бесился по поводу своего отца.
— Ну, он неправильно расслышал.
— Стив сказал, что Сент-Клер хотел убить своего отца.
— Стив полон дерьма, — прерывает нас Рашми. — И где ты была в субботу, Аманда? Так накачалась, что пришлось положиться на Стива в детальном отчёте?
Но это затыкает Аманду лишь временно. Понятно, что к обеду слух пройдёт по всей школе. Я не знаю точно, кто проболтался — учителя или Стив, или один из его друзей-тупиц вспомнил, что ещё сказал Сент-Клер — но школа гудит. Когда Сент-Клер наконец заходит в кафетерий, то попадает в сцену из плохого подросткового фильма. Разговор резко обрывается. Напитки замирают на полпути к губам.
Сент-Клер останавливается в дверном проёме, оценивает ситуацию и уходит. Мы бросаемся за ним и находим его у школьных дверей во внутренний двор.
— Я не хочу говорить об этом, — произносит он спиной к нам.
— Тогда мы не будем говорить об этом, — отвечает Джош. — Давай где-нибудь поедим.
— Блинчики? — предлагает Мер. Это любимое блюдо Сент-Клера.
— Отличная идея, — поддерживает её Рашми.
— Я умираю с голода, — откликается Джош. — Пошли.
Мы идём, надеясь, что Сент-Клер последует за нами. Он идёт, и мы все стараемся не выдохнуть от облегчения. Мер и Рашми устремляются вперёд, в то время как Джош отступает к Сент-Клеру. Джош болтает о пустяках — о новой ручке, которую он купил для художественного класса, о рэперской песне про потные попки, что продолжает крутить сосед — и это помогает. По крайней мере, Сент-Клер показывает минимальные признаки жизни. Он бормочет что-то в ответ.
Я разрываюсь между группами. Знаю, что вся такая паинька, но как бы я не беспокоилась по поводу Сент-Клера, меня также волнует прогул. Я не хочу проблем. Оглядываюсь на США, и Джош стреляет в меня взглядом, который говорит: «Школа закроет глаза».
Надеюсь, он прав.
Наша любимая блинная в минуте ходьбы, и мой страх прогулять школу исчезает, как только я вижу, как продавец разливает тесто на сковородку. Я заказываю как обычно, тыкая пальцем на картину с банановым блинчиком с «Нутеллой» и говорю «пожалуйста». Мужчина льёт тёплый шоколад с лесным орехом по тонкому блинчику, заворачивает в него банан и посыпает ещё больше «Нутеллы» на верхушку. Как заключительный штрих, он добавляет совочек ванильного мороженого. Настоящая ваниль, с чёрными пятнашками.
Я начинаю стонать от удовольствия, сделав первый укус. Тёплый, клейкий, шоколадный и прекрасный.
— У тебя «Нутелла» на подбородке, — говорит Рашми, указывая вилкой.
— М-м-м, — отвечаю я.
— Хороший вид, — замечает Джош. — Как небольшая эспаньолка.
Опускаю палец в шоколад и подрисовываю усы.
— Лучше?
— Возможно, если только ты строишь из себя Гитлера, — говорит Рашми.
К моему удивлению Сент-Клер фыркает. Я поощрена. Повторно опускаю палец и добавляю на одну сторону завиток.
— Неправильно делаешь, — говорит Джош. — Наклонись.
Он прикладывает палец к краю моего соуса, аккуратно рисует вторую половинку твёрдой рукой художника и затем исправляет мою часть. Я смотрю на отражение в окне ресторана и разглядываю себя с большими вьющимися усами. Ребята смеются и хлопают, а Мер делает фотку.
Мужчины в изящно повязанных шарфиках за соседним столиком смотрят на нас с отвращением, и я делаю вид, что кручу кончики моих нутелловских усов. Ребята хвалят меня, и наконец — наконец! — Сент-Клер дарит мне самую крошечную из малюсеньких улыбок.
Замечательное зрелище.
Вытираю шоколад с лица и улыбаюсь в ответ. Сент-Клер качает головой. Остальные начинают обсуждать странные виды растительности на лице — у Рашми есть дядя, который когда-то сбрил все волосы кроме тех, что росли по краю лица, — и Сент-Клер наклоняется поговорить со мной. Его лицо близко к моему, глаза пусты. Голос скрипит.
— О том вечере…
— Забудь об этом, ничего страшного, — говорю я. — Я всё очистила.
— Что очистила?
Упс.
— Ничего.
— Я что-то сломал?
Он выглядит смущённым.
— Нет! Ты ничего не сломал. Ты просто, как бы, знаешь...
Я имитирую звук.
Сент-Клер качает головой и стонет.
— Прости, Анна. Я знаю, в какой чистоте ты содержишь свою комнату.
Смущённо отвожу взгляд.
— Всё нормально. Правда.
— Я хотя бы дополз до раковины? Или душа?
— Она была на полу. И моих ногах. Совсем немного! — добавляю я, видя испуганное выражение на его лице.
— Меня вырвало на твои ноги?
— Всё нормально! Я сделала бы тоже самое, если бы оказалась в твоей ситуации.
Слова вырываются, прежде чем я успеваю прикусить язык. Я так старалась не упоминать об этом. На его лице отражается боль, но он переходит к другой теме с той же мукой.
— Я... — Сент-Клер смотрит на остальных, проверяя, что они всё ещё отвлечены разговором о волосах на лице. Они отвлечены. Он подвигает стул ещё ближе и понижает голос: — Я говорил тебе что-нибудь особенное? Тем вечером?
М-м-м.
— Странное?
— Просто... Я едва помню, что находился в твоей комнате. Но могу поклясться, что мы говорили о... чём-то.
Моё сердце бьётся учащенней, дышать тяжело. Он помнит. Вроде как. Что это означает? Что я должна сказать? Как бы меня ни волновал ответ, я не готова к этому разговору. Мне нужно больше времени.
— О чём?
Ему неуютно.
— Я говорил что-нибудь странное о... нашей дружбе?
Вот оно.
— Или моей девушке?
Вот оно. Я окидываю его долгим взглядом. Тёмные круги под глазами. Немытые волосы. Понурые плечи. Он так несчастлив, так не похож на себя. Я не преумножу его страдания, как бы ужасно мне не хотелось знать правду. Я не могу спросить. Даже если я ему нравлюсь, он не в состоянии начать новые отношения. Или согласиться на разрыв со старыми. А если я ему не нравлюсь, то, вероятно, я потеряю его дружбу. Всё так странно.
Прямо сейчас Сент-Клер нуждается в дружбе.
Я сохраняю лицо безучастным, но искренним.
— Нет. Мы говорили о твоей маме. И всё.
Это правильный ответ. У Сент-Клера словно камень с души упал.

*Предупреждение: на голодный желудок не читать*




В кондитерской толстые доски из скрипучей древесины и люстры, усыпанные звенящими рядами тёмно-жёлтых кристалликов. Они сияют, как капельки мёда. Женщины за прилавком кладут необычные пирожные в коричнево-белые полосатые коробки и перевязывают каждый пакет бирюзовой лентой и серебряным колокольчиком. Очередь немаленькая, но все терпеливо ждут, наслаждаются обстановкой.
Мер и я стоим между многоярусными стеллажами с нас высотой. Одно — в виде дерева из макарон¹, круглых печений с хрупкой корочкой, точно яичная скорлупа, с такой тающей, насыщенной начинкой, что я теряю сознание от одного только вида. Другой — в виде композиции миниатюрных пирожных (гато), глазированных миндалём и спрессованных обсахаренными анютиными глазками.
Наш разговор возвращается к Сент-Клеру. Он — всё, о чём мы вообще говорим.
— Я просто боюсь, что его отчислят, — говорю я, приподнявшись на цыпочках. Пытаюсь рассмотреть витрину перед очередью, но мужчина в светлой полоске и неусидчивым щенком на руках загораживает обзор. В магазине несколько собак, что привычно для Парижа.
Мер качает головой. Её кудряшки пружинят, выглядывая из-под края вязаной шапочки. В отличие от Сент-Клера, её шапка глянцево-синяя и очень респектабельная.
Мне больше нравится Сент-Клеровская.
— Ничего с ним не сделают, — отвечает она. — Джоша ведь не отчислили, хотя он пропускает занятия намного дольше. Директор никогда не отчислит ученика, мать которого... ты знаешь.
Дела у неё не особо хороши. Рак шейки матки. Стадия 2Б. Запущенная.
Слова, которые я никогда бы не захотела услышать в отношении к любимому человеку: внешняя радиационная терапия, химиотерапия — стали теперь ежедневной частью жизни Сент-Клера. Сьюзен, его мать, начала лечение спустя неделю после Хэллоуина. Его отец сейчас в Калифорнии и возит её пять дней в неделю на радиационную терапию и один раз на химио.
Сент-Клер здесь.
Я хочу придушить его отца. Его родители живут отдельно много лет, но отец не позволил матери получить развод. И он содержит любовниц в Париже и в Лондоне, пока Сьюзен одна в Сан-Франциско. Каждые несколько месяцев его отец навещает её, остаётся на пару ночей. Утверждает господство или как это обозвать, чтобы сохранить контроль. И затем снова уезжает.
И вот теперь он ухаживает за ней, в то время как Сент-Клер страдает на расстоянии в шесть тысяч миль. От всего происходящего мне так дурно, что я едва могу думать об этом. Очевидно, что Сент-Клер сам не свой последние несколько недель. Он забил на школу, и его оценки упали. Он больше не приходит завтракать в кафетерий, а каждый ужин проводит с Элли. Не считая занятий и обеда, где он сидит подле меня будто холодный камень, единственное время, когда я его вижу, — это утро, когда я бужу его в школу.
Мы с Мередит установили очерёдность. Если не постучим ему в дверь, он вообще не выйдет.
Дверь кондитерской открывается, и в помещение врывается холодный ветер. Люстра колеблется как желатин.
— Я чувствую себя такой беспомощной, — говорю я. — Мне жаль, что я не могу ничего сделать.
Мер дрожит и потирает ладони. Сегодня у неё кольца из прекрасного стекла. Они похожи на сахарную вату.
— Я знаю. Я тоже. И я всё ещё не могу поверить, что его папа не разрешил ему прилететь на День благодарения.
— Он не разрешил? — Я потрясена. — Когда это было?
И почему Мер знает об этом, а я — нет?
— Его отец узнал о плохой успеваемости. Джош сказал мне, что директриса позвонила: её обеспокоило его состояние — и вместо того, чтобы позволить сыну поехать домой, он сказал, что Сент-Клер не сможет никуда полететь, пока снова не начнёт вести себя «благоразумно».
— Но он никак не сможет сосредоточиться на чём-либо, пока не увидит её! И она нуждается в нём, она нуждается в его поддержке. Они должны быть вместе!
— Это так типично для его отца: использовать подобную ситуацию против него.
Меня снова начинает снедать любопытство.
— Ты когда-нибудь его видела? Его отца?
Я знаю, что он живёт около США, но никогда его не видела. И Сент-Клер, конечно, не хранит его изображение в рамочке.
— Да, — осторожно говорит она. — Видела.
— И?
— Он был... милым.
— МИЛЫМ? Как он может быть милым? Этот мужчина — монстр!
— Я знаю, знаю, но у него... безупречные манеры. Он много улыбается. Такой солидный. — Она внезапно меняет тему: — Думаешь, Джош оказывает плохое влияние на Сент-Клера?
— Джош? Нет. Ну, возможно. Я не знаю. Нет.
Качаю головой. Очередь продвигается на дюйм. Мы вскоре увидим витрину. Я уже различаю золотистое яблоко тарт татен² . Край глянцевого шоколадно-малинового гато.
Сначала местная еда казалась слишком искушённой для моих вкусов, но три месяца во Франции, и я понимаю, почему французы славятся своей кухней. Едой здесь наслаждаются. Обед в ресторане измеряется часами, а не минутами. Так не похоже на Америку. Парижане ходят на рынки каждый день за свежими фруктами и овощами и часто посещают специализированные магазины сыров, рыбы, мяса, домашней птицы и вин. И кондитерские.
Больше всего я люблю кондитерские.
— Просто, кажется, Джош говорит ему, что это нормально забить на школу, — давит Мер. — Я чувствую себя плохим полицейским. «Вставай. Пора в школу. Делай домашнюю работу». Понимаешь? А Джош просто: «Фиг с ним, дружище. Забудь».
— Да, но я не думаю, что он говорит Сент-Клеру забить на школу. Он просто понимает, что Сент-Клеру сейчас не до этого.
Но мне немного неприятно. Хотелось бы, чтобы Джош оказывал поддержку более ободрительным способом.
Мер хочет заспорить, но я её перебиваю:
— Как футбол?
— Футбол, — сладко произносит она, и её лицо начинает светиться.
Мередит присоединилась к местной девчачьей команде в прошлом месяце и тренируется почти каждый день. Она грузит меня своими последними приключениями на футбольных тренировках, пока мы доходим до витрины. Она мерцает аккуратными рядами квадратных тартов с цукатами; бисквитов, раздувающихся от расплавленного шоколада; карамельных эклеров, напоминающих пуанты; и красными фруктовыми пирогами с дикой земляникой, украшенной рассыпчатым сахаром.
И ещё макарон.
Ряд за рядом макарон всех цветов и вкусов. Изумрудно-зелёные, розово-красные и солнечно-жёлтые. Пока Мер мучается с выбором, я беру шесть.
Розовый. Черносмородиновый. Оранжевый. Инжирный. Фисташковый. Фиолетовый.
Но затем я замечаю пралине с корицей и лесным орехом, и хочу умереть на месте. Сползти по прилавку, запустить пальцы в их тонкие корочки и облизать ароматную начинку, пока больше не смогу дышать. Я так сильно отвлечена, что только через минуту понимаю, что со мной говорят.
— Ась?
Поворачиваюсь и вижу солидного джентльмена с таксой. Он улыбается и указывает на мою полосатую коробку. Мужчина выглядит знакомым. Клянусь, что видела его прежде. Он говорит на дружелюбном, беглом французском.
— Эм. — Я слабо развожу руками и пожимаю плечами. — Же не парль па...
Я не говорю...
Он говорит медленнее, но я всё равно не понимаю.
— Мер? SOS? Мер?
Она приходит на помощь.
Они болтают в течение минуты. Глаза мучжины сияют, пока Мер не произносит фразу, от которой незнамкомец ахает.
— Се не па посибл!
Мне не нужно знать язык, чтобы понять фразу «О, нет!», когда я её слышу. Незнакомец смотрит меня с сожалением, и затем они говорят друг другу «до свидания». Я тоже неуверенно прощаюсь. Мы с Мер расплачиваемся за свои сладости — она выбрала мильфей, слоёное тесто с заварным кремом, — и выводит меня из магазина.
— Кто это был? Чего он хотел? О чём вы говорили?
— Ты его не узнала? — удивляется она. — Этот мужчина заправляет театром на ру дез Эколь, маленький такой, с красно-белыми огнями. Он всегда выгуливает Пуса перед нашим общежитием.
Мы идём на стаю голубей. Кажется, птиц не волнует, что мы можем на них наступить. Они квохчут, бьют крыльями и толкаются в воздухе.
— Пуса?
— Таксу.
В голове загорается лампочка. Конечно, я их видела.
— Но что он хотел?
— Он поинтересовался, отчего давненько не видел твоего парня. Сент-Клера, — добавляет она, увидев моё растерянное лицо. Её голос горек. — Видимо, вы ходили на пару фильмов вместе?
— Мы смотрели там ретроспективу спагетти-вестернов³ в прошлом месяце.
Я сбита с толку. Он решил, что мы с Сент-Клером встречаемся?
Мер притихает. Ревнует. Но у неё нет причин для ревности. Между Сент-Клером и мной ничего — ничегошеньки — не происходит. И я этим довольна, клянусь. Я слишком волнуюсь по поводу Сент-Клера, чтобы думать о нём в другом свете. Сейчас он нуждается в знакомом, а Элли — знакома.
Я тоже думала о знакомом. Я снова скучаю по Тофу. Скучаю по его зелёным глазам, по тем поздним вечерам в кинотеатре, когда он так сильно меня рассмешил, что я расплакалась. Бридж говорит, что он спрашивает обо мне, но я не говорила с ним последнее время, потому что их группа очень занята. У «Ужасов по дешёвке» всё хорошо. Они наконец назначили первый концерт. Как раз перед Рождеством, и я, Анна Олифант, буду присутствовать.
Один месяц. Не могу дождаться.
Я хочу увидеть их на следующей неделе, но папа не думает, что разумно тратить деньги не перелёт, ведь каникулы совсем короткие, а мама в одиночку сумму не потянет. Так что я провожу День благодарения в Париже, одна. Постойте... больше не одна.
Я вспоминаю новости, которые Мер огласила несколько минут назад. Сент-Клер тоже не едет домой на День благодарения. А все остальные, включая его девушку, возвращаюися обратно в Штаты. Значит, мы останемся в Париже на эти четырёхдневные каникулы. Одни.
Эта мысль тешит меня всю обратную дорогу к общежитию.


Сноска
1. Макарон — французское кондитерское изделие из яичных белков, сахарной пудры, сахарного песка, молотого миндаля и пищевых красителей. Обычно делается в форме печенья; между двумя слоями кладут крем или варенье.

2. Тарт Татен — вид французского яблочного пирога «наизнанку», в котором яблоки поджариваются в масле и сахаре, прежде чем испечётся пирог.


3. Спагетти-вестерн — низкобюджетный вестерн, снятый в Италии или Испании в середине 1960 гг.

— Счастливого Дня благодарения тебе! Счастливого Дня благодарения те-е-ебе! Счастливого Дня благодарения, Сент-Кле-эр-р-р…
Дверь резко открывается, и Сент-Клер впивается в меня хмурым взглядом. Он одет в простую белую футболку и белые пижамные штаны с синими полосами.
— Прекрати. Петь.
— Сент-Клер! Сколько лет, сколько зим! — Я дарю ему свою самую широкую неидеальную улыбку. — Ты знал, что сегодня праздник?
Он волочит ноги обратно в кровать, но оставляет дверь открытой.
— Я в курсе, — ворчливо произносит он.
Я захожу внутрь. Его комната... неопрятней, чем я видела её в первый раз. Грязная одежда и полотенца сброшены в кучу на полу. Полупустые бутылки с водой. Содержимое школьной сумки под кроватью, смятые бумажки и чистые листы. Подозрительно принюхиваюсь. Сырость. Это место пахнет сыростью.
— Как ты мило обустроил это местечко. Колледж-шик.
— Если пришла критиковать, обратную дорогу сама знаешь, — бормочет он в подушку.
— Не-а. Ты знаешь, как я отношусь к мусору. Он ведь такой… однофункциональный.
Сент-Клер многострадально вздыхает.
Я убираю стопку учебников с его рабочего кресла, и из страниц выпадает несколько эскизов. Все тёмно-серые рисунки анатомических сердец. До этого я видела лишь его каракули, ничего серьёзного. И хоть, по правде, Джош сильнее в технической части, эти рисунки прекрасны. Сильны. Страстны.
Я подбираю их с пола.
— Они удивительны. Когда ты их нарисовал?
Тишина.
Осторожно возвращаю сердца обратно в учебник по основам государства, стараясь не запачкать рисунки.
— Так. Сегодня мы празднуем. Ты единственный мой знакомый, что остался в Париже.
Ворчание.
— Немногие рестораны подают фаршированную индейку.
— Мне не нужна индейка, просто признание, что сегодняшний день особенный. Они об этом… — я указываю на окно, хотя Сент-Клер и не смотрит, — … даже не подозревают.
Он сильнее укутывается в одеяла.
— Я из Лондона и не отмечаю День благодарения.
— Пожалуйста. В мой первый день ты сказал, что ты американец. Забыл? Нельзя менять национальность как костюм по необходимости. Сегодня наша страна объедается пирогами и жарким, и мы должны присоединиться к празднику.
— Гм.
Всё идёт не так, как запланировано. Время сменить тактику. Сажусь на край кровати и толкаю его ногу.
— Пожалуйста? Большое пожалуйста?
Тишина.
— Ну же. Я хочу повеселиться, а тебе нужно подышать свежим воздухом.
Тишина.
Разочарование нарастает.
— Ты же понимаешь, день отстойный для нас обоих. Ты ведь не единственный здесь застрял. Я на всё согласна, лишь бы оказаться сейчас дома.
Тишина.
Делаю медленный глубокий вздох.
— Прекрасно. Хочешь знать, в чём дело? Я о тебе беспокоюсь. Мы все о тебе беспокоимся. Чёрт, да мы говорим о тебе целыми неделями, и я единственная шевелю губами! То, что произошло — ужасно, но ещё ужаснее, что мы ничего не можем сказать или сделать, чтобы изменить ситуацию. Да, я ничего не могу поделать, и это меня бесит, потому что мне противно видеть тебя в таком состоянии. Но знаешь что? — Я отхожу в сторону. — Не думаю, чтобы твоя мама хотела, чтобы ты убивался над тем, что нельзя контролировать. Она хотела бы, чтобы ты продолжал пробовать. И думаю, она захочет услышать как можно больше приятных новостей, когда ты приедешь домой в следующем месяце…
— ЕСЛИ я приеду домой в следующем месяце…
— КОГДА ты приедешь домой, она захочет видеть тебя счастливым.
— Счастливым? — Теперь он выходит из себя. — Как я могу…
— Хорошо, несчастливым, — быстро отвечаю я. — Но она не захочет видеть тебя в таком состоянии. Она не захочет слышать, что ты перестал ходить на занятия, перестал пробовать. Она ведь хочет увидеть, как ты окончишь школу, забыл? Ты так близок к цели, Сент-Клер. Не сдавайся.
Тишина.
— Прекрасно.
Это несправедливо, неразумно сердиться на него, но я не ничего не могу поделать со своими эмоциями.
— Будь тряпкой. Забей на жизнь. Наслаждайся своим несчастным днём в постели. — Иду к двери. — Возможно, ты не такой, как я себе представляла.
— А каким ты меня представляла? — раздаётся язвительный ответ.
— Парнем, который встаёт с кровати, даже когда всё плохо. Парнем, который позвонит своей матери, чтобы поздравить с праздником, а не станет от неё бегать, потому что боится ответа. Парнем, который не позволит отцу-придурку победить. Но, видимо, я ошиблась. Здесь… — я обвожу рукой его комнату, хоть он и лежит ко мне спиной; он совсем не двигается, — … тебе, должно быть, очень уютно. Удачи. Счастливых каникул. Я ухожу.
Стоит дверь затвориться, как я слышу:
— Постой…
Сент-Клер резко распахивает дверь. Глаза заплыли, руки ослабли…
— Я не знаю, что сказать, — говорит он наконец.
— Так ничего не говори. Прими душ, надень тёплую одежду и иди ко мне. Я буду в своей комнате.

Я впускаю его через двадцать минут и замечаю, что у него влажные волосы. Он искупался.
— Проходи. — Я усаживаю его на полу перед кроватью, беру полотенце и вытираю его тёмные волосы. — Ты простудишься.
— Это миф, не знала?
Но он не останавливает меня. После минуты или двух, он слабо вздыхает, словно от облегчения. Я продолжаю медленно, систематически вытирать.
— Куда пойдём? — спрашивает он, когда я заканчиваю. Его волосы все ещё влажные, несколько локонов вьются.
— У тебя прекрасные волосы, — говорю я, сопротивляясь порыву зарыться в них пальцами.
Он фыркает.
— Я серьёзно. Уверена, тебя постоянно об этом говорят, но у тебя хороший волос.
Я не вижу лица Сент-Клера, но его голос становится тихим:
— Спасибо.
— Всегда пожалуйста, — любезно отвечаю я. — И я не знаю, куда мы пойдём. Я просто хотела выбраться... в общем, решим на месте.
— Что? — удивляется он. — Никакого плана? Ни расписанного по минутам маршрута?
Бью его полотенцем по затылку.
— Осторожней со словами, а то ещё придумаю.
— Боже, нет. Что угодно кроме этого.
Я думала, он серьёзно, пока он не оборачивается с полусмешкой на лице. Я снова его бью, но, по-честному, я так рада этой полуусмешке, что готова заплакать. Это лучшее, что я видела за несколько недель.
Сосредоточься, Анна.
— Обувь. Мне нужна обувь.
Обуваю кроссовки, беру зимнее пальто, шляпу и перчатки.
— Где твоя шапка?
Он щурится на меня.
— Мер? Это ты? Я не могу выйти без шарфа? Там холодно, мама?
— Ладно, замерзай до смерти. Посмотрим, побеспокоюсь ли я.
Но он вытаскивает свою вязаную шерстяную шапочку из кармана пальто и натягивает на голову. На этот раз его улыбка широка и ослепительна, и она застаёт меня врасплох. Сердце останавливается.
Я пялюсь, пока он не перестаёт улыбаться. На его лице недоуменный взгляд.
На этот раз это я выдавливаю из себя лишь тихое:
— Поехали!

— Вот оно! Вот мой план.
Сент-Клер следует глазами за моим взглядом к крупному куполу. Фиолетово-серое небо, то небо, что Париж видит каждый день с начала падения температуры, смягчает его мощь, лишая золотистого сияния, но мой интерес к этому зданию не уменьшается.
— Пантеон? — осторожно спрашивает Сент-Клер.
— Знаешь, я уже здесь три месяца, и до сих пор без понятия, что это.
Прыгаю на зебру, ведущую к гигантскому зданию.
Сент-Клер пожимает плечами.
— Это пантеон.
Останавливаюсь пристрелить его взглядом, и он толкает меня вперёд, чтобы я не стала жертвой синего туристического автобуса.
— О, точно. Пантеон. И как я сама не догадалась?
Сент-Клер глядит на меня уголком глаз и улыбается.
— Пантеон означает, что это место для могил известных персон — людей, важных для страны.
— И всё?
Я как бы разочарована. В этом месте должны были, по крайней мере, короновать несколько королей или что-то в этом роде.
Он поднимает бровь.
— Я хочу сказать, что памятники и могилы можно найти по всему городу. Что особенного именно в этом здании?
Мы поднимаемся по ступеням, и полная высота приближающихся колон ошеломляет. Я никогда не подходила так близко.
— Не знаю. Ничего, наверное. Немного второсортно, так или иначе.
— Второсортно? Ты, должно быть, шутишь.
Теперь я оскорблена. Мне нравится Пантеон. Нет, я ЛЮБЛЮ Пантеон.
— Кто здесь похоронен? — требую я ответа.
— Э-м-м. Руссо, Мария Кюри, Луи Брайль, Виктор Гюго…
— «Горбун из Нотр-Дама»?
— Тот самый. Вольтер. Дюма. Золя.
— Ничего себе. Видишь? Нельзя утверждать, что это место не впечатляет.
Я узнаю имена, даже если не знаю, что именно сделали все эти люди.
— Я не впечатлен. — Он достаёт бумажник и платит за вход. Я пытаюсь расплатиться сама — все же это я предложила придти сюда — но он настаивает.
— Счастливого Дня благодарения, — говорит он, вручая мой билет. — Давай посмотрим на пару мертвецов.
Нас приветствует невообразимое число куполов, колон и арок. Всё огромное и круглое. На стенах громадные фрески святых, воинов и ангелов. Мы прогуливаемся по мраморному залу в благоговейной тишине, за исключением моментов, когда Сент-Клер указывает на кого-то важного как Жанна д'Арк или святая Женевьева, заступницы Парижа. По словам Сент-Клера, святая Женевьева спасла город от голода. Я думаю, что она была настоящей исторической фигурой, но слишком стесняюсь, чтобы спросить. Когда я с ним, я всегда знаю, как много не знаю.
С самой высокой точки центрального купола свисает качающаяся медная сфера. Ладно, тут уж от вопроса не устоять.
— Что это?
Сент-Клер пожимает плечами и ищет табличку.
—Я в шоке. Я думала, ты всё знаешь.
Он её находит.
— Маятник Фуко¹. О! Конечно.
Он задирает голову в восхищении.
Табличка написана на французском, поэтому я жду объяснения. Его нет.
— Да?
Сент-Клер указывает на кольцо измерений на полу.
— Это демонстрация вращения земли. Видишь? Плоскость колебания маятника изменяется каждый час. Знаешь, это забавно, — говорит он, разглядывая потолок. — Фуко можно было обойтись и без такого огромного маятника, чтобы подтвердить свою точку зрения.
— Так по-французски.
Он улыбается.
— Ладно, давай посмотрим склеп.
— Склеп? — Я замираю. — Настоящий?
— А где, по-твоему, ещё покоятся трупы?
Кашляю.
— Точно. Конечно. Склеп. Вперёд.
— Если ты не боишься.
— У меня ведь не было проблем на кладбище?
Он напрягается, и я мертвею. Поверить не могу, что напомнила ему о Пер-Лашез. Отвлекающая тема. Быстро, мне нужна отвлекающая тема!
Выбалтываю первое, что приходит на ум:
— Давай наперегонки!
И я бегу к ближайшему входу в склеп. Топот моих ног разносится эхом по всему зданию, и к нам оборачиваются туристы.
Я-умру-от-смущения.
И затем — он опережает меня. Смеюсь от удивления и набираю скорость. Мы бежим ноздря в ноздрю, и почти достигаем цели, как перед нами выпрыгивает рассерженная охрана. Я спотыкаюсь об Сент-Клера, когда он пытается остановиться. Он ловит меня, а охрана ругает нас на французском. Мои щёки краснеют, но прежде чем я успеваю попытаться принести извинения, Сент-Клер делает это за нас. Охрана сменяет гнев на милость и отпускает нас после минуты мягкого выговора.
И снова как в Пер-Лашез. Сент-Клер чуть ли не ходит гоголем.
— Тебе всё сходит с рук.
Он смеётся. Он не спорит, потому что знает, что это правда. Но его задор угасает в тот момент, как перед нами появляется лестница. Винтовая лестница к склепу, крутая и узкая. Моё раздражение сменяется беспокойством, когда я замечаю страх в глазах Сент-Клера. Я совсем забыла о его боязни высоты.
— Знаешь... мне совсем не хочется смотреть на склеп, — говорю я.
Сент-Клер бросает на меня убийственный взгляд, и я закрываю рот. Он решительно хватается за грубую каменную стену и медленно двигается вниз. Шаг. Шаг. Шаг. Лестница не длинная, но процесс мучителен. Наконец ступеньки кончаются, и нетерпеливые туристы, точно дикое стадо, расходится по всем сторонам позади нас. Я начинаю извиняться, — так глупо было вести его сюда — но он меня опережает:
— Он больше, чем я думал. Я имею в виду склеп, — его голос напряжённый и уставший.
Сент-Клер не смотрит на меня.
Отвлекающая тема. Хорошо. Я поняла его намёк.
— Знаешь, — осторожно говорю я. — Я только что услышала, как кто-то сказал, что склеп тянется на весь район под зданием. Я представляла бесконечные катакомбы, украшенные костями, но всё не так уж плохо.
— Никаких черепов или бёдер, по крайней мере.
Фальшивый смех.
На самом деле, склеп хорошо освещён. Холодновато, но чисто, просторно и бело. Не как тюрьма. Но Сент-Клер всё равно взволнован и смущён. Я подхожу к статуе.
— Эй, посмотри! Это Вольтер?
Мы идём дальше по туннелям. Я удивлена, как всё здесь голо. Столько пустого места, комнат для будущих могил. Исследовав склеп какое-то время, Сент-Клер снова расслабляется, и мы болтаем о мелочах, вроде контрольной по математике на прошлой неделе и экстравагантной кожаной куртке, в которой последнее время ходит Стив Карвер. Мы так давно нормально не общались. Такое чувство, что всё стало как... прежде. И тут мы раздаётся скрипучий американский голос позади:
— Не ходите за ним. А то застрянем здесь на весь день.
Сент-Клер напрягается.
— Чего ему дома не сиделось, раз он боится пары пролётов.
Я начинаю оборачиваться, но Сент-Клер хватает меня за руку.
— Не надо. Он не стоит того.
Он проводит меня в следующий коридор, и я пытаюсь прочитать высеченное на стене имя, но я так сердита, что перед глазами всё расплывается. Сент-Клер ушёл в себя. Нужно что-то сделать.
Щурю глаза, пока имя не входит в фокус.
— Эмили Золя. Всего лишь вторая женщина, которую я здесь увидела. Да что такое?
Но прежде чем Сент-Клер успевает ответить, раздаётся скрипучий голос:
— Эмиль Золя. — Мы оборачиваемся и видим самодовольного парня в толстовке из Евро-Диснейленда. — А ещё он мужчина.
Моё лицо горит. Я тянусь за рукой Сент-Клера, чтобы уйти, но Сент-Клер уже подходит к американцу.
— Эмиль Золя был мужчиной, — поправляет он. — А ты грубиян. Может, уйдёшь подобру-поздорову и оставишь её в покое!
Оставишь её в покое, кое, ое!
Разносится эхо по всему склепу. Поражённый этой вспышкой Евро-Диснейленд пятится к своей визжащей жене. Все остальные смотрят на нас, открыв рты. Сент-Клер дёргает мою руку и тянет меня к лестнице. Я так нервничаю, боюсь того, что может произойти. Адреналин проносит Сент-Клера по всей спирали, но стоит его разуму понять, что только что произошло, как он резко останавливается и опасно качается.
Я поддерживаю его сзади.
— Я здесь.
Он сжимает мои пальцы мёртвой хваткой. Я осторожно веду его наверх, пока мы вновь не оказываемся под куполами, колонами и арками, открытым пространством первого этажа. Сент-Клер отпускает меня и падает на ближайшую скамейку. Он наклоняет голову, как будто его сейчас вырвет. Я жду, когда он заговорит.
Он молчит.
Сажусь рядом с ним. Это мемориал Антуана де Сент-Экзюпери, который написал «Маленького принца». Писатель погиб при крушении самолёта, и поэтому, видимо, не осталось останков для захоронения в склепе. Я слежу, как люди снимают фрески. Наблюдаю за охраной, которая накричала на нас ранее. Я не смотрю на Сент-Клера.
Наконец, он поднимает голову. Его голос спокоен.
— Пойдём искать индейку на ужин?


Уходят часы на исследование меню, прежде чем мы находим более-менее подходящий вариант. Поиск превращается в игру, своего рода квест, в который мы уходим с головой. Мы должны забыть человека в склепе. Мы должны забыть, что мы не дома.
Когда мы наконец находим ресторан с рекламой «американский ужин на День благодарения», то кричим от радости, а я исполняю танец победы. Метрдотель встревожен нашим энтузиазмом, но всё же усаживает за столик.
— Чудесно, — говорит Сент-Клер, когда прибывает главное блюдо. Он поднимает свой бокал с газированной водой и усмехается. — За удачные поиски подходящего ужина в День благодарения в Париже.
Я усмехается в ответ.
— За твою маму.
Его усмешка колеблется мгновение, и на смену ей приходит более нежная улыбка.
— За маму.
Мы чокаемся.
— Итак, гм, ты не должен говорить об этом, если не хочешь, но как у неё дела? — слова извергаются потоком из моего рта, прежде чем я успеваю остановить их. — Она устаёт после радиационной терапии? А хорошо питается? Я читала, что если не наносить лосьон каждый вечер, то можно пострадать от ожогов, и вот хотела спросить... — Я замолкаю, видя его выражение лица. Словно я отрастила клыки. — Прости. Я такая назойливая, я заткнусь…
— Нет, — прерывает он меня. — Дело не в этом. Просто... ты первый человек, который знает о таких деталях. Как... откуда?..
— О. Гм. Я просто волновалась и провела небольшое исследование. Понимаешь, чтобы просто... знать, — запинаюсь я.
Сент-Клер молчит с секунду.
— Спасибо.
Я смотрю на салфетку на коленях.
— Это пустяки…
— Нет, это что-то значит. Это многое значит. Когда я пытаюсь говорить с Элли об этом, она ничегошеньки не… — Он осекается, как будто сболтнул лишнее. — Так или иначе. Спасибо.
Я снова встречаю его пристальный взгляд, и он смотрит на меня в удивлении.
— Всегда пожалуйста, — говорю я.
Мы проводим оставшуюся часть ужина за разговором о его матери. И когда мы покидаем ресторан, мы продолжаем говорить о ней.
Мы идём вдоль Сены. Луна полна, лампы включены, и Сент-Клер говорит, пока ему не становится легче.
Он останавливается.
— Я не хотел…
Делаю глубокий вдох и вдыхаю приятный речной запах.
— А я рада.
Мы на улице, с которой можно свернуть, чтобы вернуться к общежитию. Сент-Клер нерешительно смотрит вдаль и признаётся:
— Давай посмотрим фильм. Я не хочу возвращаться.
Он не должен спрашивать меня дважды. Мы находим театр, в котором показывают свежачок, американскую комедию про лузера, и остаёмся на двойной сеанс. Не помню, когда я в последний раз так сильно смеялась. Сидящий рядом Сент-Клер смеялся ещё сильнее.
Мы возвращаемся в общежитие не раньше двух ночи. За стойкой пусто. У Нейта свет не горит.
— Кажется, мы одни в здании, — говорит Сент-Клер.
— Тогда никто не будет возражать, когда я сделаю это!
Я прыгаю на стол и прохаживаюсь по нему. Сент-Клер начинает громко петь, а я танцую под его песню. Под конец я театрально кланяюсь.
— Быстро! — кричит он.
— Что?
Я прыгаю от стола. Нейт здесь? Он видел?
Но Сент-Клер бежит к лестничной клетке. Он бросает дверь открытой и кричит. Мы аж подпрыгиваем от эха, а затем начинаем кричать на пределе лёгких. Божественно. Сент-Клер преследует меня до лифта, и мы поднимаемся на крышу. Он не решается подойти к краю, но смеётся, когда я пытаюсь попасть плевком в щит с рекламой дамского белья. Ветер сильный, цель не поражена, и я мчусь обратно два пролёта. Наша лестница широка и устойчива, поэтому Сент-Клер отстаёт всего на пару ступеней. Мы добегаем до его этажа.
— Ну, — говорит он.
Разговор впервые обрывается за несколько часов.
Я смотрю мимо него.
— Гм. Спокойной ночи.
— Увидимся завтра? Поздний завтрак в блинной?
— Было бы замечательно.
— Если только… — он прикусывает язык.
Если, что? Он сомневается, передумывает. Момент упущен. Я смотрю на него с вопросом, но он отворачивается.
— Ладно. — Тяжело скрыть разочарование в голосе. — Увидимся утром.
Начинаю уходить, но оглядываюсь. Он смотрит на меня. Я поднимаю руку и машу. Сент-Клер застыл, словно статуя. Толкаю дверь на свой этаж и качаю головой. Не понимаю, почему с ним то всё прекрасно, то странно. Словно мы неспособны к нормальному человеческому взаимодействию. Забудь об этом, Анна.
Дверь на лестничную площадку резко открывается.
Моё сердце останавливается.
Сент-Клер выглядит возбуждённым.
— Это был прекрасный день. Это был первый хороший день за долгое время. — Он медленно идёт ко мне. — Я не хочу, чтобы он заканчивался. Я не хочу оставаться один.
— М-м-м.
Я не могу дышать.
Он останавливается передо мной и изучает моё лицо.
— Ты не против, если я останусь у тебя? Я не хочу доставлять тебя неудобства…
—— Нет! То есть... — В голове каша. Я едва могу думать. — Да. Да, конечно, всё хорошо.
Сент-Клер замирает на мгновение, а затем кивает.
Снимаю своё ожерелье и вставляю ключ в замок. Сент-Клер ждёт позади. У меня трясутся руки, когда я открываю дверь.


Сноска

1.

Сент-Клер сидит на полу. Он перекидывает ботинки через всю комнату. Они ударяются об дверь с громким стуком. Это первый звук, который издал любой из нас, после того как мы вошли в мою комнату.
— Прости, — смущается Сент-Клер. — Куда мне их поставить?
Но прежде чем я успеваю ответить, он выбалтывает:
— Элли думает, я должен поехать в Сан-Франциско. Я много раз чуть не покупал билет на самолёт, но мама этого бы не хотела. Если отец не хочет, то и мама не хочет. Я бы только добавил лишнее напряжение в ситуацию.
Я поражена его исповедью.
— Иногда я спрашиваю себя, вдруг она — Элли — вдруг она, понимаешь... — Его голос затихает. — Хочет, чтобы я исчез из её жизни.
Он никогда не обсуждал свою девушку. Почему сейчас? Не могу поверить, что должна её защищать. Выравниваю его ботинки около двери, лишь бы не смотреть ему в глаза.
— Она, наверное, просто устала видеть тебя несчастным. Как и все мы, — добавляю я. — Уверена... она места от беспокойства не находит.
— Хм.
Он смотрит, как я убираю свою собственную обувь и выкладываю содержимое карманов.
— Что насчёт меня? — спрашивает он после минуты тишины.
— Ты это к чему?
Сент-Клер исследует свои часы.
— Бакенбарды. Ты увидишь его в следующем месяце.
Он устанавливают... что? Границу? Что у него девушка, а я нацелена на другого? Только нет. Не совсем.
Но я не могу это сказать после того, как он упомянул Элли.
— Да, не могу дождаться нашей встречи. Он забавный парень, тебе бы понравился. Я увижу выступление его группы на Рождество. Тоф — классный парень, он бы тебе очень понравился. О. Я уже это говорила? Но он бы тебе понравился. Он действительно... забавный.
Заткнись, Анна. Закрой свой рот.
Сент-Клер расстёгивает, затем застёгивает, а затем снова расстёгивает ремешок на часах.
— Я выдохлась, — говорю я.
И это правда. Как всегда, наш разговор истощил меня. Заползаю на кровать и задаюсь вопросом, что сделает Сент-Клер. Ляжет на пол? Вернётся в свою комнату? Но он кладёт часы на столик и садится на мою кровать. Ложится рядом со мной. Он поверх одеял, я под ними. Мы всё ещё полностью одеты, минус обувь, но в целом ситуация очень щекотливая.
Сент-Клер вскакивает. Уверена, он собирается уйти, и я не знаю, чувствовать ли мне облегчение или разочарование, но... он просто выключает свет. Моя комната чёрна как смоль. Он шаркает обратно к кровати и шлёпается на неё.
— Уф! — восклицает он.
— Эй, тут тебе кровать.
— Спасибо за предупреждение.
— Без проблем.
— Холодрыга. У тебя вентилятор включён или что?
— Это ветер. У меня окно не плотно закрыто. Я затолкала полотенце в щель, но это мало помогло.
Он обходит кровать и снова садится.
— Ой!
— Да?
— Ремень. Было бы странно...
Спасибо, что он не видит, как я краснею.
— Конечно да.
И я слушаю, как он вытаскивает ремень из петель и аккуратно опускает на деревянный пол.
—Гм, — продолжает он. — Было бы странно…
— Да!
— Ой, не сердись. Я на брюки и не намекаю, только хочу под одеяло. Ветер ужасный.
Пускаю его под одеяло, и теперь мы лежим рядом. В моей узкой постели. Забавно, но я никогда не представляла, что моя первая ночёвка с парнем, ну, в общем, будет ночёвкой.
— Не хватает только «Шестнадцать свечей» и игры «признание или желание¹».
Он закашливается.
— Ч-что?
— Я про кино, извращенец. Просто подумала, что давненько у меня не было вечеринки с ночёвкой.
Пауза.
— О!
Тишина.
Тишина.
— Сент-Клер?
— Да?
— Твой локоть упирается мне в спину.
— Блин. Прости.
Он ворочается и ворочается, и снова ворочается, пока мы не устраиваемся. Одна из его ног лежит на моих. Несмотря на два слоя штанов между нами, я чувствую себя голой и беззащитной. Он снова ворочается, и теперь вся моя нога, от голени до бедра, лежит на его ноге. Ощущаю запах его волос. М-м-м.
НЕТ!
Сглатываю, звук выходит очень громким. Сент-Клер снова откашливается. Я пытаюсь не шевелиться. Кажется, проходят часы, но, конечно, прошли только минуты. Дыхание Сент-Клера замедляется, тело расслабляется. Я тоже наконец начинаю расслабляться. Я хочу запомнить его аромат, прикосновение кожи — его рука лежит на моей — и мощь его тела. Чтобы ни произошло, я буду помнить этот момент всю оставшуюся жизнь.
Изучаю его профиль. Его губы, нос, ресницы. Он так красив.
Ветер стучит о стёкла, в коридоре тихо гудят лампы. Сент-Клер крепко спит. Как давно он не отдыхал? На сердце лежит ещё один нерешённый вопрос. Почему я так забочусь о нём, и почему желаю, чтобы было по-другому? Как может один человек так сбивать меня с толку?
Что это? Похоть? Или что-то другое в целом? И как я могу испытывать такие чувства к нему, не получая на них ответа? Он сказал, что ему я нравлюсь. Правда сказал. И даже при том, что он был пьян, он бы так не сделал, если в его словах, по крайней мере, не было и толики правды. Ведь так?
Не знаю.
Каждый раз, когда я с ним, я ничего не знаю. Он придвигается ближе. Его дыхание согревает шею. Я ничего не знаю. Он так красив, так прекрасен. Интересно, а если он... если я...
Луч света ударяет в лицо. Я щурю глаза, не понимая, где нахожусь. Дневной свет. Красные числа на часах высвечивают: 11:27. А! Я заснула? Какой сегодня день? И затем я вижу Сент-Клера в постели рядом с собой. И чуть не подпрыгиваю до потолка.
Значит, это был не сон.
Его рот открыт, одеяло сброшено. Рука покоится на животе. Рубашка задрана, и я вижу его живот. Взгляд леденеет.
Срань господня. Я только что переспала со Сент-Клером.

Сноска
1. Анна называет самые популярные развлечения для вечеринки с ночевкой.

«Шестнадцать свечей» — фильм 1984 года, признанный эталоном жанра молодёжного кино.

Игра «признание или желание» (в оригинале Truth or Dare) Суть игры сводится к тому, чтобы задать откровенный вопрос и получить не менее откровенный, правдивый ответ, но если игрок не хочет давать ответ, то должен выполнить наказание за отказ. Как правило, игра с эротическим подтекстом.

Я уже представляю виртуальный туфель, который летит в мой адрес за то, что все остановилось на... таком интересном месте.