---

Название: Sea Lord / Морской Лорд
Автор: Virginia Kantra / Вирджиния Кантра
Описание: фэнтези, паранормальный роман
Количество глав: 20 глав
Год издания: 2009
Серия: Children of the Sea / Дети моря - 3 книга
Статус перевода: завершен

Перевод: Daisy, Flo
Сверка: Milochka
Редактура: Уurkina
Обложка: Solitary-angel


Он был рожден Морем…
Принц Шелки (людей-тюленей, способных по своему желанию менять свой облик) Конн ап Ллир твердой рукой правил бессмертными Детьми Моря. Но Дети Огня стремятся уничтожить его народ, и спасти его может только дочь ведьмы Атаргис, как предсказано древним пророчеством. Чтобы выполнить его, Конн, невзирая на своё презрение к обычным людям, отправляется на поиски девушки за тысячи миль...

Она была рождена на суше…
Школьная учительница Люси Хантер ничего не знает ни o своем наследии, ни о предсказании, которое притягивает к ней Конна. Она была вполне довольна своей спокойной жизнью на тихом острове Мэн на краю земли. До тех пор, пока не появился гордый неотразимый незнакомец, готовый бросить вызов ее взглядам и пробудить ее желания.

Прежде всего, хочу сказать спасибо Синди Хванг и замечательной команде Беркли.
Моему потрясающему агенту Дамарис Роулэнд, которая всегда меня поддерживает.
Мелиссе Мак-Клон и Кристен Дилл — моим первым читателям.
Огромное спасибо моей семье, которая с терпеньем относится к отсутствующим взглядам, прерванным звонкам, шуму и крайним срокам.
И, наконец, спасибо двенадцатилетнему африканцу, активисту и жертве СПИДа, Нкоси Джонсону, за эти слова:
В прежние времена, когда земля, море и небо образовались, и огонь был вызван к жизни, элементали обрели форму каждый своего элемента: дети земли, дети моря, дети воздуха и дети огня.
После того, как земля расцвела, и жизнь вышла из моря, родилось человечество.
Не все элементали были довольны новым творением. Дети огня восстали, объявляя войну детям воздуха и человечеству. Другие, вынужденные сосуществовать со смертными, ушли: мирный народ — к холмам и диким землям, а морской народ — в глубины моря.
Но столкновения между элементалями и человечеством по-прежнему происходят. Такие встречи приводят к тому, что люди возвращаются и пропадают, ведутся войны, создаются шедевры искусства, вырастают империи. Из таких встреч рождаются легенды и дети.
Киты воспевают пророчество, что дочь морской ведьмы Атаргатис однажды изменит равновесие сил между элементами. На протяжении веков дети огня становились сильнее, в то время как численность детей моря уменьшалась, вместе с их волшебной силой. Дочь пророчества может стать их спасением. Или оружием для их уничтожения...

Конн Ап Ллир шел по извилистому берегу острова-полумесяца, подальше от соблазнительного водоворота воды, игнорируя призывный зов волн и плеск моря, совпадающий с ритмом его крови. Он нуждался в море так же, как нуждался в женщине.
Но он мог контролировать свои желания. Он должен. Пусть его отец, Ллир, купается в чарующих объятиях океана. А Конн, вот уже в течение длительного времени, воздерживался от подобных вещей.
И все же иногда, по вечерам, он покидал свою башню, чтобы пройтись со своей гончей среди скал и по краю лужиц воды, оставшихся после отлива.
Солнце скользило по бронзовому небу, окрашивая свинцовую воду в золото и огнем пронизывая облака. Конн поднял лицо навстречу промозглому западному ветру. Он мог бы попытаться найти или позвать партнершу. В Убежище были женщины страстно желающие удовлетворить капризы и желания их принца.
Но это потворство своим желаниям, фактически другое скольжение к ощущению, другое погружение в потерю контроля. Ведь в отличие от своего отца, короля, Конн не мог позволить себе израсходовать себя и свою энергию на мимолетные удовольствия.
Собака бродила туда-сюда, низко наклонив голову. Вода притягивала. Пена шелестела у берега, шепотом привлекая внимание Конна. В прежние времена, до времени отца Конна, когда поток магии струился обильно и ярко, морские короли овладели и пользовались магией, как мечом. Но способности морского народа уменьшались с их численностью. Магия Конна была едва различимой, бледной и бестелесной, как вода, которая просачивалась сквозь сжатые руки.
Именно по этой причине вспыхнувшее видение в лужице воды под его ногами сбило его с толку.
Свет ударился о поверхность воды и вспыхнул. В лужице отразились цвета неба, оранжевый и золотой. Сила мерцала в воздухе. Гончая заскулила.
Прищурившись, Конн смотрел, как яркий свет превратился в женскую фигуру. Долговязую девушку с сильными плечами и волосами такими же густыми и светлыми, как солома, вокруг худого и спокойного лица.
Ясно.
Конн нахмурился. Не селки. Он узнал бы одну из своего рода. Осталось лишь несколько тысяч его людей, достаточное количество для признания и едва достаточное для правления.
Даже не особо красивая.
Человек, — подумал он. И поэтому не представляет интереса.
Тогда почему его дар показал ее ему?
Ее изображение мерцало, захваченное в ловушку в безопасной, неглубокой маленькой лужице, подобно рыбке, пойманной отливом, не обращающей внимания на богатые темные глубины океана, простирающегося вдаль на многие ярды.
Она ничего не значит, — сам себе сказал Конн.
Она была ничем.
Но ее образ отказывался исчезать.

Вот уже на протяжении трехсот лет Конн Ап Ллир не занимался сексом со смертной женщиной.
А девушка, копающаяся в грязи, окруженная тыквами и сломанными стеблями кукурузы, вряд ли была его наградой за годы тренировок и самопожертвования.
Даже стоя на коленях, она была также высока, как и множество мужчин, долговязая и стройная. Хотя возможно, это была иллюзия, созданная ее одеждой, джинсами и мешковатым серым жакетом. Конн подумал, что под жакетом могли бы быть округлости. Большая грудь, маленькая грудь… Он с трудом сдерживался. Это была она. Ее густые и бледные волосы ниспадали вокруг склоненного лица. Ее длинные, бледные пальцы похлопывали и сжимали землю. Около большого пальца была полоска грязи.
Не красавица, снова подумал он.
Теперь он знал ее имя. Люси Хантер. Он знал ее мать, морскую ведьму Атаргатис. Эта человеческая девушка совершенно точно не унаследовала ни одну из матушкиных прелестей или ее способностей. Все это служило живым доказательством — если бы Кону оно потребовалось — того, что дети моря не должны были рожать детей от человеческих существ.
Но ужасно голодная собака не стала бы глумиться над костью.
Он сжал кулаки. В последние недели, видение девушки преследовало его за полмира отсюда, отражалось в воде, отпечаталось в мозгу, отражаясь на сетчатке его глаз, как свеча в ночи.
Он не мог хотеть ее, но его магия настаивала на том, что она необходима ему. Его дар был таким же непостоянным, как и красивая женщина. И подобно женщине, его сила могла покинуть его, если бы он игнорировал ее послания. Он не мог так рисковать.
Он наблюдал за девушкой, поглаживающей раздутые бока тыквы. Отряхивая от грязи? Проверяя на зрелость? У него было смутное представление о том, что она могла делать здесь, среди крошечных участков со столбиками виноградной лозы и увядших цветов. Дети моря никогда не обрабатывали землю, чтобы заработать на жизнь.
Разочарование нахлынуло на него.
Что она должна сделать со мной? — тихо вопрошал он. — Что я должен сделать с ней?
Магия не ответила.
Это снова привело его к очевидному ответу. Но он правил уже достаточно долго, чтобы верить в очевидное.
Он не ожидал сопротивления. Он мог сделать ее податливой, чтобы она желала его.
Это та сила, которая осталась у его вида, подумал он зло, в то время как другие способности были заброшены или забыты.
Нет, она не стала бы сопротивляться. У нее была семья, однако, кто мог бы вмешаться. Братья. У Конна не было никаких сомнений в том, что Калеб, человек, сделал бы все от него зависящие, чтобы защитить сестру как от мужчины, так и от магии.
Дилан же, напротив, был селки, как и их мать. Он жил среди детей моря с тринадцати лет. Конн всегда мог рассчитывать на преданность Дилана. Он полагал, что Дилан не стал бы слишком интересоваться или контролировать личную жизнь сестры. Но сейчас Дилан был увлечен человеческой женщиной. Кто знал, до каких пределов простирается его преданность?
Конн нахмурился. Он не мог ошибиться. Выживание его вида зависело от него.
И если, как настаивали его видения, их судьба затрагивала эту человеческую девушку, что ж…
Он рассматривал ее голову, склоненную, как один из ее тяжелых золотых подсолнухов, над грязью сада, и чувствовал укол жалости. Сожаления.
Это печально для них обоих.

Люси нежно, как собаку, погладила тыкву. Садовый участок ее учеников второго класса скоро будет готов к сбору урожая. Работа с растениями и учениками награждалась подобным образом. Подождать немного времени, приложить немного усилий, и вы вполне можете увидеть результаты.
Очень жаль, что нельзя работать подобным образом остаток своей жизни.
Не то, чтобы она жаловалась, твердо сказала она себе. У нее была работа, которая ей нравилась, и люди, которые в ней нуждались. Иногда она чувствовала такое разочарование и тревогу, что могла закричать; что ж, вернуться домой после колледжа, было ее ошибкой. Вернуться в холодный, тесный дом, в котором она выросла, в пустые комнаты, посещаемые оболочкой отца и призраком матери. Вернуться на остов, где каждый полагал, что знает о ней все.
Вернуться к морю, которого она боялась и без которого не могла жить.
Она вытерла руки о джинсы. Однажды, когда ей было четырнадцать, и она окончательно поняла, что ее обожаемый брат Кэл никогда больше не вернется, чтобы спасти ее, она пыталась уехать. Она убежала так далеко и так быстро, как смогла.
Но, как оказалось, не так далеко.
Люси осмотрела сухие стебли и пригорки сада, вспоминая. Она приехала автостопом в Ричмонд, в двадцати милях от берега, прежде чем свалиться на вонючий, кафельный пол туалета бензоколонки. При воспоминании об этом ее желудок сжался. Калеб нашел ее, она дрожала, пока ее кишки выворачивало в унитаз, и привез обратно в дом, отзывающийся эхом, и к звуку моря, шепчущего под ее окном.
Она пришла в себя, прежде чем паром покинул док.
Грипп, заключил доктор с острова.
Стресс, сказал ассистент врача в Дартмуре, когда Люси заболела при поездке в колледж.
Паническая атака, настаивал ее бывший парень, когда их запланированный на выходные поход сорвался, на середине пути ей стало плохо.
Какими бы ни были причины, но Люси смирилась с этими ограничениями. Она получила свой сертификат на преподавание в Макиасе, до которого от залива можно было дойти пешком. И больше никогда она не путешествовала дальше, чем на двадцать миль от моря.
Она встала на ноги. Так или иначе, она была… может быть, не счастливой, но довольной своей жизнью на Краю Света. Оба ее брата сейчас жили на острове, и у нее появилась новая невестка. А скоро, когда Дилан женится на Реджине, у нее их будет две. Затем появятся племянницы и племянники.
Даже если счастье братьев иногда раздражало и беспокоило ее…
Люси глубоко вздохнула, все еще рассматривая сад, и заставила себя думать о растениях, пока чувство не ушло.
Чеснок, сказала она себе. На следующей неделе ее класс смог бы посадить чеснок. Луковицы могли перезимовать в почве, а в следующем сезоне ее семилетние ученики смогли бы продать урожай в ресторан Реджины. Ее будущая невестка постоянно жаловалась, что ей нужны свежие травы.
Успокоившись этой мыслью, Люси отвернулась от неаккуратных рядов.
Кто-то наблюдал за ней с края поля. Ее сердце глухо забилось. Мужчина, одетый в невероятно темный и плотный костюм. Незнакомец, здесь на Краю Света, где она знала всех приезжих в туристический сезон. И последний из них уехал в День труда.
Она вытерла влажные ладони о джинсы.
Должно быть, он приехал на пароме, предположила она. Или на лодке.
Она чувствовала дискомфорт от того, как сейчас тихо было в школе, ведь все дети разошлись по домам.
Когда он увидел, что она его заметила, он вышел из тени деревьев. Она сжала колени вместе, чтобы не убежать.
Да, ведь застыть в виде испуганного кролика, было гораздо лучшей альтернативой.
Он была крупнее и выше, чем Дилан, шире, чем Калеб, и немного моложе. Или старше. Она прищурилась. Трудно было сказать. Несмотря на его впечатляющее спокойствие и хорошо подстриженные волосы, было в нем что-то дикое, что заряжало воздух, подобно грозе. Крепкий широкий лоб, длинный прямой нос, сжатый неулыбающийся рот, о боже. С глазами цвета дождя.
Что-то зашевелилось в Люси, что-то, что было скрыто и спокойно в течение многих лет. Что-то, что должно было оставаться в спокойствии. Горло ее сжалось. Кровь стучала в ушах, как море.
Может быть, ей все-таки следовало убежать.
Слишком поздно.
Он прошел через поле, по сухим хрустящим бороздам, как-то избегая столбиков и веревок, о которые спотыкалось большинство взрослых. Она почувствовала биение сердца в горле и прочистила его.
— Чем я могу вам помочь?
Ее голос звучал хрипло, сексуально и почти неузнаваемо для ее ушей.
Мужчина окину ее прохладным, слегка пристальным взглядом. Она почувствовала, как он волной прошелся по ее нервам, и что-то шевельнулось глубоко внутри.
— Время покажет, — сказал он.
Люси прикусила язык. Она не обиделась. Она не собиралась брать ничего из того, что он мог бы предложить.
— Там впереди есть гостиница. На первой дороге направо, — показала она. — Обратно к гавани можно вернуться тем же путем.
Уходи, — думала она про него. — Оставь меня одну.
Черные брови мужчины взлетели вверх.
— А почему меня должно заботить, где находится гостиница или гавань?
Его голос был глубоким и странно необычным, слишком размеренным для местного жителя, слишком четким, чтобы говорить об акценте.
— Потому что совершенно очевидно, что вы не из этих мест. Возможно, вы заблудились. Или разыскиваете кого-то. Или что-то.
Она почувствовала, как к щекам медленно поднимается жар.
Почему он не ушел?
— Да, — сказал он, по-прежнему разглядывая ее ниже своего длинного орлиного носа.
Словно он привык к тому, что женщины в его присутствии краснели и начинали лепетать. Возможно, так оно и было. Он определенно был лакомым кусочком. Хорошо одетый лакомый кусочек с холодными глазами.
Пытаясь избежать внимания, Люси сгорбилась, прячась, как черепаха в свой панцирь. Что было не так просто, учитывая ее рост в шесть футов, но, будучи дочерью городского пьяницы, у нее было много опыта.
— Что, да? — неохотно спросила она.
Он подошел ближе еще на шаг.
— Ищу кое-кого.
Ох. Господи.
Сделав еще один медленный шаг, он оказался перед ней на расстоянии вытянутой руки. Она резко подняла пристальный взгляд навстречу его глазам. У него были удивительные глаза, словно расплавленное серебро. Совсем не холодные. Его горячий взгляд разлился по ней, наполняя ее, согревая ее, расплавляя ее …
О Боже.
Воздух заполнил легкие. Она отвела глаза в сторону, сосредоточившись вместо этого на жесткой линии его рта, в опасной близости от которого ниже скрывалась щетина, и из-под тугого белого воротника поднималась линия горла.
Даже отведя глаза, она ощущала на себе его взгляд, нарушающий ее хрупкое самообладание, подобно воткнутой в лужу палке, взбаламучивающей песок. Ее голова затуманилась. Чувства закружились.
Он был слишком близко и слишком большой. Казалось, что его одежда была рассчитана на более маленького человека. Ткань облегала округлые мускулы плеч и смягчала их ширину, подобно рукам любовницы. Она представила, как ее ладони скользят под распахнутый пиджак, а пальцы проскальзывают между натянутыми пуговицами рубашки, чтобы дотронуться до жестких волосков и горячей кожи.
Неправильно, — настоятельно звучала мысль в ясном уголке ее мозга. — Неправильная одежда, неправильный мужчина, неправильная реакция.
Это был остров, на котором рабочие одевали фланелевую рубашку поверх белой футболки. Он был незнакомцем. Он не принадлежал этому месту.
А она не смогла бы принадлежать никакому другому месту, кроме этого.
Она вздохнула, задержав дыхание, как она сама научилась, когда была ребенком, напрягая все силы, чтобы все внутри встало на свои места. Она могла чувствовать его запах, горячего мужчины, прохладного хлопка, и чего-то более глубокого, дикого, как соленые нотки моря. Когда он успел подойти так близко? Она никогда никому не позволяла приближаться к себе так близко.
Его пристальный взгляд исследовал ее, подобно солнечным лучам, насыщенным и теплым, выискивая все потаенные места, все секретные уголки ее души. Она чувствовала себя обнаженной. Беззащитной. Если она встретится с его глазами, она пропала.
Она сглотнула и уставилась на его рубашку. Кровь ее загудела.
Не смотри, не надо…
Она сосредоточилась на его галстуке, серебристо сером с тонкой голубой полосой и шелковым блеском.
Люси нахмурилась. Совсем как…
Она взглянула более внимательно. Совсем такой же…
В голове прояснилось. Она отступила на шаг назад.
— Это галстук Дилана.
Костюм Дилана. Она узнала его, он был в нем на свадьбе Калеба.
— Возможно, — спокойно признал незнакомец. — Так как я взял его из его шкафа.
Люси моргнула. Дилан с их матерью покинул остров, когда она была еще ребенком. Четыре месяца назад он вернулся на свадьбу их брата Калеба и остался, когда влюбился в мать-одиночку Реджину Бароне. Но, конечно же, за годы своего отсутствия Дилан должен был обзавестись связями, друзьями, жизнью за пределами Края Света.
Счастливчик.
— Дилан мой брат, — сказала она.
— Я знаю.
Его самоуверенность раздражала ее.
— Вы знаете его настолько хорошо, чтобы заимствовать у него одежду?
Уголок плотно сжатых губ насмешливо изогнулся.
— Почему бы не спросить об этом у него самого?
— Мм …
Она снова затерялась в его глазах. Что? Чепуха. Нет. Ни за что она не потащит его в дом, чтобы встретиться с ее семьей. Она представила себе их лица, спокойное и терпеливое у Калеба, заостренное и элегантное Дилана, понимающую улыбку Мегги и сердитый взгляд Реджины. Она моргнула, этими образами она словно выстраивала стену, чтобы спрятаться, кирпичик за кирпичиком.
— Все нормально. Приятного …
Существования?
— Посещения, — завершила она и отвернулась.

Конн удивился и обиделся.
Она собиралась уйти.
Она собиралась уйти. От него. Уходя прочь, подобно крабу, которого спугнул наплыв воды. Будто его магия не имела над ней власти. Будто он мог наброситься на нее, если бы она повернулась к нему спиной.
Он усмехнулся. Возможно, он смог бы.
До этого времени он не использовал полную силу своего очарования, мощную сексуальную магию, которой обладал его вид. А почему бы нет? Он чувствовал, как она уступает ему, улавливал запах ее возбуждения. Ее глаза, нежного серо-зеленого цвета моря под облачным небом, расширились и потемнели. На мгновение, когда он удерживал ее взгляд, Конн почувствовал, как его желудок сжался, а в голове едва слышно щелкнул проблеск узнавания.
И тогда она моргнула. Когда она снова посмотрела в его глаза, ее собственные были ясными и пустыми.
Разочарование свело его внутренности.
Он сконцентрировался, пока в голове не застучало, устремив на нее свой взгляд и свою волю, добиваясь… чего? Капитуляции? Или видения, знака, чего-нибудь, чтобы направило его.
Ничего, — устало признал он.
Ничего, кроме ее бледного лица, за занавесом волос цвета соломы, и его собственного отражения, пойманного в ловушку ее глаз. Магия, которая побудила его появиться здесь, отошла, подобно волне от скал, выбросив его на берег.
Конн стиснул зубы. Он не впервые мечтал обладать силой старых королей или разделить безразличие его отца к чему-либо, кроме удовольствия. Но он не его отец. Он не оставит Убежище в первый раз за много веков ради того, чтобы удовлетворить свою похоть.
— Пойдем со мной, — убеждал он.
— Что? — вздрогнула она.
Он разберется с ее сопротивлением позже. Он не мог позволить ей уйти, особенно сейчас, когда только нашел ее. И его магия, и его железы были согласны с этим.
— Чтобы встретиться с твоим братом, — спокойно импровизировал он.
Девушка покачала головой так, что ее бледные волосы упали, подобно покрывалу.
— Мы с Диланом видимся достаточно часто, спасибо.
Должно быть, удивление отразилось на лице Конна, потому что она добавила:
— Пару месяцев назад Дилан вернулся домой. Разве Вам он этого не сказал?
— Нет. Мы потеряли связь, — мрачно сказал Конн.
Это была другая причина, заставившая его покинуть Убежище и разыскивать девушку из видений. Дилан прибыл на Край Света по заданию Конна. Но он ожидал его возвращения с докладом несколько недель назад.
Она заправила волосы за уши, глядя на него со смущением и намеком на вызов.
— Тогда что вы делаете здесь в его костюме?
Конн напрягся. Он не привык, что в его действиях сомневались. Чтобы избежать объяснений, он надел одежду. Неудобную, модную одежду, лучшее из того, что было в шкафу у Дилана, подходящее статусу Конна. А теперь эта девушка ставила по сомнение его выбор.
— Может быть, ты предпочитаешь, чтобы я его снял? — вкрадчиво предположил он.
У нее была очень светлая кожа, на которой каждый раз был виден румянец. Но она не собиралась отступать.
— Я думаю, что вам следовало спросить разрешения, прежде чем рыться в его шкафу.
— Отлично. Отведи меня к нему.
Она закусила губу.
— Я не знаю, если… Возможно в это время дня он в ресторане.
В каком ресторане?
— Тогда мы пойдем туда, — сказал Конн.
Он наблюдал за сражением вежливости и нежелания на ее лице и восхищался ее манерами и осторожностью. Но, конечно же, он не позволит ей отказаться.
— Или мы можем подождать у тебя дома, — предложил Конн.
Ее глаза распахнулись. Что-то вспыхнуло в тех нежно зеленых глубинах, подобно рыбе, бросившейся под воду, прежде чем она опустила взгляд.
Разочарованный, он уставился на макушку ее головы.
— Сюда, — сказала она.

Дорога к гавани была извилистой, изгибаясь вокруг холмов, между аккуратными квадратными домами и деревьями, горящими красным и золотым. Люси следовала по мостовой, разворачивающейся к морю, подобно катушке черной ленты, тревожно ощущая каждый шаг, каждый вздох мужчины рядом с ней.
Она не боялась его, совершенно точно. Когда вы растете на острове, вы учитесь заботиться о себе и своих соседях. Ее брата Калеба, шефа полиции острова, редко вызывали для чего-то более серьезного, чем из-за подростков, укравших пиво из магазина Уайли, или рыбаков, улаживающих свой спор кулаками.
До этого лета, когда, по слухам, какое-то сумасшествие поразило Край Света, как это обычно бывает после «микробов» - отдыхающих. Приезжая женщина была убита на пляже адвокатом, живущим на острове. Бездомный ветеринар напал на Реджину Бароне в ее собственном ресторане. И буквально два месяца назад неизвестный злоумышленник вломился в клинику и чуть не убил Регину и местного доктора.
Люси ощутила во рту привкус страха. Не то, чтобы парень, шагающий рядом с ней, выглядел как убийца. Но ведь никогда не знаешь, не так ли? Брюс Уиттэкер, адвокат, обвиненный в убийстве на пляже, на вид тоже не был похож на мужчину, который пытал женщину в своей гостиной.
Люси успокоилась, когда дорога свернула в город. Послеполуденное солнце танцевало на водной глади гавани, разрисовывая остроконечные крыши в желтый цвет. Тени удлинялись под машинами и между зданиями, собираясь под карнизами, как паутина. Витрины магазинов были оклеены рекламными листовками о собрании комитета по ракообразным, о распродаже выпечки, в поддержку местной общины, о бесплатных котятах.
Полинявший красный тент ресторана Антонии простирался над тротуаром, отбрасывая теплый свет на столики внутри. Пустые столики. Пустые стулья. Обычная картина в межсезонье, в перерыве между ланчем и обедом.
— Это он, — объявила Люси.
Ее спутник бросил взгляд с доски для письма в дверном проеме на кота, дремлющего на окне ресторана.
— Дилан здесь?
Люси толкнула дверь, заставив зазвенеть колокольчик, и заметив, что он не попытался открыть ее для нее.
— Обычно. Он…
— Привет, Лу.
Реджина выглянула из-за охлаждающего контейнера перед барной стойкой, ее темные волосы были стянуты под веселенькую красную бандану, а широкий белый передник был обернут вокруг ее живота с заметной беременностью. Ее итальянское наследие выражалось в крошечном золотом крестике на шее и большими, темными, выразительными глазами. Пристальный взгляд блуждал за плечом у Люси, сверкая интересом.
— Твой друг?
— Я только что его встретила.
— О?
Интерес усилился.
— Мило. Пока ты здесь, можешь принять у него заказ. Смена Мэгги закончилась.
Люси откашлялась.
— Я не думаю …
— Мэгги? — повторил глубокий, прохладный голос.
— Мэгги Хантер. — Реджина стрельнула в него улыбкой. — Я Реджина Бароне.
Он наклонил голову, подтверждая знакомство.
— Конн ап Ллир.
Реджина застыла. Ее глаза сузились
— Симпатичный костюм.
Он посмотрел на нее так же, как он взглянул на кота, словно она была чем-то вроде существа едва заслуживающего внимания.
— Милое место.
Реджина скрестила руки на груди.
— Нам нравится.
Желудок у Люси завязался узлом. Что-то было не так. Она не знала что. Но вы не выросли бы в доме алкоголика, не учась обращать внимание на глаза, руки и интонации голоса.
Дверь позади них открылась. Люси подпрыгнула.
Но это был всего лишь ее брат Калеб, все еще в полицейской форме, приехавший забрать Мэгги после ее смены. Плечи Люси расслабились от облегчения. Сильный, спокойный Калеб, твердый, как дуб, несмотря на хромоту, приобретенную в Ираке.
Его волосы были темнее, чем у нее, а глаза были такого же серо-зеленого цвета.
Улыбка у него исчезла, когда он уловил напряжение в помещении.
— Что происходит? — спросил он невозмутимо.
— Этот парень, — дернула головой Реджина, не отводя взгляда от незнакомца, — это Конн ап Ллир.
Люси наблюдала, как два мужчины измерили друг друга, как десятилетние на детской площадке. Только десятилетние никогда не заставляли ее задыхаться и ощущать слабость, как будто они высосали весь доступный кислород.
У немногих мужчин был высокий рост и смелость, чтобы смотреть на ее брата свысока. Конн ап Ллир очевидно обладал обоими качествами.
— А вы …?
— Калеб Хантер. Шеф полиции.
Никто из них не протянул руки для пожатия.
Люси напомнила себе, что надо дышать. Она привела сюда незнакомца. Она была обязана разрешить ситуацию.
— Он сказал, что знает Дилана.
Калеб через плечо посмотрел на Реджину.
— Где Дилан?
Реджина сжала губы.
— Ушел. С …
— Пусть вернется, — приказал Калеб прежде, чем она смогла сказать имя Мэгги.
Реджина исчезла за дверью кухни, не оглянувшись, оставив Люси одну с двумя мужчинами. Совершенно без понятия о том, что происходит.
Это походило на сцену из старого вестерна, — причудливо подумалось ей.
Местный шериф, побеждающий опытного стрелка, посетившего бар. Ее сердце забилось. Она никогда не любила конфронтации. Тем не менее, она могла оценить картину, которую они представляли, тело Калеба в мятой форме, крупный незнакомец в его элегантном костюме.
В костюме ее брата.
Дилан прошел через дверь кухни и дополнил картину: высокий, темный и худой в черной футболке, заправленной в шорты цвета хаки.
Воздух явно вскипел от напряжения и феромонов, став слишком густым для дыхания. Люси съежилась, отступая к кабинкам возле одной из стен.
— Это всего лишь я, или здесь столпотворение? — спросила Реджина из дверного проема позади них.
Жена Калеба, Мэгги, заговорила из кухни, со спокойным изумлением в голосе.
— Столпотворение и жара.
Она шла вперед, и каждый мужчина в комнате смотрел на нее. Люси вздохнула. Новая жена Калеба была экзотически красива, с полными губами, полной грудью, массой волнистых темных волос и вкрадчивой, женской уверенностью.
Она заняла место рядом с мужем и улыбнулась всем.
— Очень жарко.
— Маргред, — сказал Конн серьезно. — Ты выглядишь… восстановившейся.
Руки Калеба сжались в карманах, а плечи распрямились.
Конн знал ее, — осознала Люси. — Откуда?
Мэгги была вновь прибывшей на остров в начале лета, став жертвой насилия. Калеб нашел ее, окровавленную, оглушенную и обнаженную на пляже и привел домой. Мэгги сказала, что нападение отняло ее память. Но кажется, она узнала Конна.
— Я в порядке. — Маргред коснулась руки мужа, неуловимый жест сдержанности и поддержки. — Как ты видишь.
Это действительно, как смотреть фильм, подумала Люси. Или принимать участие в игре. Только она блуждала во втором акте, и никто не протянул ей сценарий.
Румянец окрасил щеки Дилана.
— Мой повелитель, — воскликнул он. — Конн. — Он не произнес эти слова вместе: Мой повелитель Конн. — Что ты здесь делаешь?
Конн поднял брови.
— Ты разве забыл свои обязанности, о которых должен спросить?
Люси посмотрела на лицо брата.
Ой, — подумала она.
Реджина выпятила подбородок.
— Может быть, сейчас у него другие обязанности.
— Тогда меня следовало проинформировать.
Дилан взял Реджину за руку и подтолкнул поближе к себе.
— Реджина станет моей женой.
— А. — Взгляд Конна, легкий как иней, оценил ее лицо, чуть задержался на ее животе. — Поздравляю. Тогда это то, чего ты хочешь.
Он вытащил из-под рубашки серебряную цепочку, висевшую на шее, и положил на стеклянную поверхность витрины.
Люси услышала звон металла и ощутила гул в голове, словно там был рой пчел. Кончики пальцев покалывало.
Сквозь шум в ее голове, она увидела Калеба, подошедшего ближе к барной стойке.
— Что это, — спросил он.
— Знак хранителя, — выдохнула Маргред.
Что?
— Свадебный подарок, — в тот же момент произнес Конн.
Лицо Дилана из покрасневшего стало белым. Что бы это ни было, — подумала Люси, — ее брат желал этого слишком сильно. Она моргнула, стараясь стряхнуть пелену с глаз, и успокоить внутренний гул.
Калеб качнулся на пятках и испытующе посмотрел на него.
— Подарок? Или взятка?
Рот Кона сжался в твердую, узкую линию.
— Ты недооцениваешь мой подарок. И твой брат тоже.
— Скажи, вместо этого, что мой муж недооценивает тебя, — прошептала Маргред. — Выбор …
— Дилан заслужил это.
Стоя в углу, всеми забытая, Люси гадала.
Заслужил что? Заслужил как?
Она украдкой взглянула на предмет на барной стойке, плоский серебряный диск с выгравированными круговыми линиями, очень похожими на татуировку Реджины: три плавные спирали, связанные в круг. Узор притягивал ее, обволакивая, опасно завораживая, подобно змее. Уставившись на него, она ощутила, как голову заполняет гул пчел, а кости превращаются в песок.
Дыши глубже, сказала она себе, и старалась внутри себя сохранять спокойствие, пока головокружение не прошло.
Дилан поднял взгляд от медальона к лицу Конна.
— Я не могу его принять, — прерывисто сказал он.
— Я никогда раньше не замечал, чтобы ты был глуп, — сказал Конн. — На острове я повсюду ощущаю твое влияние. Теперь ты хранитель, оденешь ты этот знак или нет. Возьми его.
Дилан покачал головой.
— Я связан клятвой верности в другом месте. Перед ними.
— Ними, — повторил Конн, исследую слово во рту.
Дилан крепче сжал руку Реджины.
— Моей семьей.
Его новой семьей, подумала Люси, незаметно наблюдая из укрытия кабинок. Все было так, как должно было быть. Но его жест не дал ей почувствовать себя менее одинокой.
— Да.
Бессильным взглядом Конн нашел Люси в углу. Она дрожала, загнанная в угол. Встревоженная. Смущенная тем, что он заметил ее, в то время как ее братья и друзья забыли, что она там.
— Давайте обсудим твою семью.
— Сейчас не получится, — возразила Реджина. — Мне нужно вернуться к работе. Мы начинаем подавать ужин менее чем через час.
— Полагаю, твое участие в обсуждении не потребуется, — холодно сказал Конн.
— Это потому, что ты меня не достаточно хорошо знаешь.
Люси слегка улыбнулась.
— Мы вместе во всем, — твердо сказал Калеб. — Кроме Люси, конечно.
Улыбка Люси погасла. Конечно.
— Калеб.
Маргред снова дотронулась до его руки, кивая туда, где стояла Люси, застывшая в углу.
Ее семья повернулась, чтобы посмотреть на нее с разной степенью беспокойства, сожаления и удивления.
Она сжалась внутри, ощущая тонкой паутиной завесу, которую она воздвигла вокруг себя.
Странно, но именно Конн спас ее.
— Тогда мы должны отложить обсуждение, пока все не будут свободны, — сказал он.
— Сегодня вечером. В вашем доме.
Дилан и Реджина обменялись взглядами.
— Мама закрывает сегодня вечером. Я могу попросить ее присмотреть за Ником, — сказала она, имея в виду ее восьмилетнего сына.
Дилан кивнул.
— Мы придем, — сказал Калеб. — В восемь?
—В восемь.
Холодный, непроницаемый взгляд Кона на мгновение задержался на Люси.
Она снова почувствовала ту опасную дрожь, то текучее напряжение и уставилась на ноги.
Уходи, — яростно думала она. — Пожалуйста, только … уйди.
После длительной паузы, звякнул колокольчик. Дверь за ним закрылась.
Регина выдохнула.
— Хорошо.
На гладком лбу Маргред появились морщины.
Калеб потер шею.
— Послушай, Лу …
— Я в порядке, — быстро заверила она его.
И все так и было бы. Как только она смогла бы остаться одна. Как только она смогла бы взять себя в руки, заделать все щели в спасительной стене, которую она построила вокруг себя и своих эмоций.
— Я увижусь со всеми вами позже. Или, гм, нет, — сказала она и незаметно продвинулась к двери.
— Причина не в тебе, — сказал Дилан. Она была уверена, что он хотел быть добрым. — Это не имеет к тебе никакого отношения.
Она сумела отыскать улыбку и закрепила ее на лице.
— Верно.
Она не знала, что происходит. Она не знала, почему была исключена, даже из собственной семьи. Почему она была другой.
Когда она достигла двери, ее рука задрожала. Она дернула ручку, отчаянно пытаясь сбежать до того, как бурлящие в ней эмоции найдут выход сквозь трещины.
Она вышла на дорогу, ведущую к дому, лицом к туману, приходящему с моря, обнимающего ее толстовку и ее самообладание. Визит Конна не имеет к ней никакого отношения, так сказал Дилан.
И все же…
Она добралась до вершины холма. Последний луч рассеивал свет сквозь прорехи на небе, нанося мазки красного и золотого на водную гладь гавани. Ветер, треплющий ее волосы, принес запах соли и крики чаек. На одно мгновение, Люси подняла лицо к ветру и позволила себе вздохнуть, позволила себе мечтать, позволила себе тосковать.
Затем она пошла вглубь острова, к темным шпилям елей и белой церковной башне, поднимающейся в полосах тумана. Направляясь домой. Одна.
На деревьях плакала птица.
Сердце ее стучало.
Не поворачивая головы, она почувствовала, когда Конн вышел из тумана, следуя за ней.

Она не подпрыгнула и не завизжала.
Конн предположил, что должен быть благодарен за это. Она была либо храброй, либо очень невозмутимой.
Львица? — гадал он. — Или овечка?
И та и другая подходили для его целей.
Они шли в тишине под удлиняющейся тенью деревьев. Воздух был наполнен влагой и ароматом сосен. Туман блестел на черной дороге и собирался на светлых волосах девушки, подобно вуали из жемчужин. Она шла широкими шагами, как мужчина, крепко скрестив руки на груди. На него она не смотрела.
Конн думал, что она стесняется. Теперь он гадал, а действительно ли ее оберегали. В ней было спокойствие, которое не было полностью естественным, настороженность, которую он распознал, почти такая же, как обязательная дисциплина, выученная им, когда он пришел к власти.
Абсурдно. Она была слишком молода, чтобы научиться такому контролю, слишком человеком, чтобы нуждаться в этом.
Он не знал, что сказать ей.
Ее брат Дилан был селки. Ее брат Калеб был женат на одной из них. Для Конна, однако, было ясно, что ее семья ей ничего не сказала. А стоило ли? Давняя вражда между детьми моря и другими элементалями, детьми огня, не имела ничего общего с ней.
Тем не мене образ ее лица вытащил его из башни и заставил пересечь полмира. Он следил за ней почти обиженно.
— Я думала, вы поговорите со всеми позже. В доме, — сказала она себе под ноги. Длинные, стройные ноги, отметил он, в обуви, которая когда-то была белой.
— Да. — Он скрестил руки за спиной. — Я разговариваю с тобой сейчас.
Она повернула голову.
— Почему?
Такая прямолинейность была неожиданной и отчасти сбивала с толку.
— Я хотел бы узнать тебя лучше, — осторожно сказал Конн.
— Почему? — повторила она, раздражая его.
Конн не привык отчитываться за свои действия. Даже его хранители не задавали вопросы. Вряд ли он смог бы сказать ей, что пытается выяснить какой интерес или возможную пользу она может представлять для него.
— Я не могу быть первым мужчиной, который ищет твоего общества.
Она криво усмехнулась.
— Да, я, должно быть, отбила их палкой.
Он смотрел в изумлении. Наверное, он неправильно ее расслышал.
— Прошу прощения.
Ее худое лицо порозовело.
— Я имела в виду… Это было давно.
Мог ли он обернуть это в свою пользу? Человеческие женщины, также как и селки, хотят секса и скучают по сексу?
— Насколько давно?
Она моргнула.
— Парень, ты, что серьезно занимаешься этой чушью «хочу узнать тебя»?
— У тебя нет мужа? — давил он. — Поклонника?
— Ты имеешь в виду парня?
Что бы это значило?
— Да.
Она сгорбилась так, что плечи почти закрыли уши.
— Неа.
Конн осознал, что напряжение ослабло. Обязательства или существование другого сексуального партнера для него ничего не значили, но они могли иметь значение для нее.
Он был рад, что она не замужем.
Она шаркала обувью по влажной, черной дороге.
— А у тебя?
— Я живу один, — правдиво сказал он.
Селки сочетаются браком, но лишь немногие пары проживают века.
— Никого особенного?
— Никого, в течение некоторого времени. Моя, гм, работа многих развлечений не позволяет.
— Что за работа?
— Ты задаешь слишком много вопросов.
Улыбка осветила ее узкое лицо.
— Я работаю с детьми от пяти - до семилетнего возраста. Интересоваться — это часть моих служебных обязанностей.
Он смотрел в изумлении.
— Ты учитель.
Когда-то он пошел на многое, чтобы обеспечить учителя для подростков, полудиких щенков Убежища. Но на острове селки не было больше детей. Вот уже в течение двадцати лет. Дилан был последним.
Его народ вымирал. Сейчас ему требовалось нечто большее, чем учитель, чтобы спасти их.
— У тебя проблемы с учителями?
— Совсем нет, — вежливо сказал он. — Я восхищаюсь теми, кто может учить. Просто, я не так много их знаю.
— Кого-то ты должен знать.
Он вопросительно поднял брови.
— Когда ты был ребенком, — объяснила она.
— Ах. Нет. Я получил образование — какое было необходимо — от моего отца.
Она кивнула.
— Домашнее обучение. У нас на Краю Света его практически нет. Знаешь, большинство местных жителей рады, что на острове достаточно детей, чтобы поддерживать работу школы.
— Несомненно.
— Тебе нравилось учиться у отца? Или было одиноко без других детей?
Конн нахмурился. Никто не задавал ему подобного вопроса. Его никто бы не посмел задать. Он не говорил о себе или о том, что потерял или что любил. Особенно он не говорил о своем отце.
Он мрачно посмотрел сверху вниз на женщину рядом с ним, идущую длинными, свободными шагами. Теперь, когда беседа сконцентрировалась на нем, она оживилась, даже стала привлекательной, ее спокойное лицо светилось воодушевлением.
Интересоваться, было ее работой, так она сказала. Должно быть, это также было в ее характере.
Тогда почему до этого она ушла в себя? Ей так неприятно внимание? Ее уловка с опусканием ресниц и наклоном головы делала ее практически незаметной.
Как по волшебству.
Но это не было волшебством, — напомнил себе Конн. Она была человеком. Она не смогла бы понять его и его потребности.
— Я никогда не был одинок, — сказал он.
— Тогда, вы с отцом должны быть близки, — заметила она.
— Не особенно, — холодно сказал Конн.
В ее нежно-зеленых глазах отразилось смущение.
— Но если он учил тебя …
— Я не видел отца много лет.
Столетия, если бы он обращал внимание на такие вещи. Чего он не делал.
— Он отказался от всех претензий на любовь и преданность — или на трон — когда отказался от нас.
— Нас? — мягко уточнила она
Он раздраженно посмотрел на нее.
— Мой народ.
— Твою семью.
Он молчал.
— Это трудно, — сказала она. — Говорить о родителях, которые уходят. Я имею в виду, что скучаю по матери, хотя я даже не помню ее. Я была ребенком, когда она ушла.
Конн нахмурился. Она сочувствует ему? Он был селки, одним из Первых созданий. Он не нуждался в ее жалости.
— Я слышал об этом.
Она резко повернула голову.
— От твоего брата, — сказал он.
Ее лицо прояснилось.
— Верно. Давно вы знакомы?
С момента превращения Дилана, когда ему было тринадцать, и Атаргатис обнаружила, что ее старший сын селки. Она вернулась с ним в море, оставив свою человеческую семью.
Год спустя она умерла, попав в ловушку в рыбачью сеть и утонув, а Конн стал опекуном Дилана в Убежище.
— Достаточно давно, — сказал Конн.
Туман капал с деревьев, подобно слезам. Дома становились меньше и отдаленнее. Ржавые машины и множество ловушек на лобстера были разбросаны во дворах, подобно обломкам на дне океана.
— Ты когда-нибудь встречался с ней? — неожиданно спросила Люси. — С моей матерью?
— Да.
— Какой она была?
Неудовлетворенной, вспомнил Конн. Она была несчастной из-за жизни, к которой вернулась и от которой ушла. Вдали от магии Убежища, в человеческом обличие, селки старели так же, как люди. Года на земле медленно тянулись для Атаргатис, делая волосы грубыми, изнашивая ее душу, оставляя морщины в уголках глаз. Но она по-прежнему была селки, по-прежнему привлекательной, по-прежнему…
— Красивой, — сказал он
— И это все? Просто красивая?
Что она хотела, чтобы он сказал? Она не была такой, как ее мать, которая ее бросила. Не селки. И даже не красавица. Привлекательной, возможно, с ее худым, спокойным лицом и игривым изяществом, но …
— Красивая и печальная, — сказал Конн. — Возможно, она сожалела, что оставила вас.
— Возможно, — с сомнением сказала девушка.
— Ты можешь спросить у брата.
— После двадцати трех лет? — Неожиданный юмор осветил ее глаза. — Не думаю.
— Тогда, у отца.
— Мы не говорим о ней. — Ее плечи напряглись. Она уставилась прямо вперед на темнеющую дорогу. — В действительности мы о многом не говорим.
Ее оберегали, — подумал он. Гораздо удобнее задавать вопросы о нем, чем предложить что-нибудь от себя.
Он вспомнил о той позиции, которую она заняла в ресторане, наблюдатель в своей собственной семье.
Изолированная.
Уязвимая.
Он мог бы использовать это, подумал он.
— Ты можешь говорить со мной, — сказал он.

Люси открыла входную дверь, неприятно осознавая, что Конн стоит на крыльце у нее за спиной. Ладони стали влажными. В желудке все затрепетало. На мгновение она вернулась в пятый класс, когда боялась привести домой друга после школы.
Дверь со скрипом открылась.
— Папа?
Ответа не было.
Желудок расслабился.
Обнадеживающий аромат мяса и овощей, которые она утром бросила в крокпот, нахлынул, приветствуя ее, и почти маскируя запахи от старого и затхлого ковра.
Из колледжа Люси вернулась с ведром чистящих средств и руководством по ведению домашнего хозяйства, словно чистая кафельная плитка могла придать блеск их жизни, будто она могла стереть вместе с пылью все плохие воспоминания.
Может быть, ее усилия не смогли компенсировать годы беспорядка и пренебрежения к треснувшему винилу, тесному пространству и плесени, которая таинственно проросла у подножия лестницы. По крайней мере, полы у нее были чистыми.
Конн последовал за ней, она прошла мимо темной гостиной, щелкнув выключателем при входе. Он остановился в центре ее чистого кухонного пола, разодетый, неуместный, темный и дикий. Сердце ее колотилось. Она задержала дыхание, как если бы он снова проделал трюк высоси-весь-кислород-из-комнаты.
Он не двигался, просто стоял, по-прежнему, сцепив руки за спиной.
— Где твой отец? — спросил он.
Она схватила ложку и приподняла крышку крокпот, надеясь, что он не заметит ее горящих щек.
— Вышел, — сказала она, помешивая.
Конн взглянул в потемневшие окна.
— Уже поздно тянуть ловушки.
Он знал, что ее отец был охотником за лобстерами. Люси сжала ложку. Что еще он знает?
— Мой отец у воды уже в пять утра. Чаще в четыре. Он разгружается и делает свои дела в кооперативе.
Довольная тем, что ни рука, ни голос не дрожали, она положила ложку на столешницу.
— Затем он идет в бар при гостинице и пьет до тех пор, пока они не перестанут его обслуживать.
Она аккуратно накрыла горшок крышкой и повернулась лицом к Конну, спиной к столу, вздернув подбородок.
— Ты голоден?
Молчание, краткое и напряженное, завибрировало между ними.
Своими серебристыми, непроницаемыми глазами Конн изучал ее лицо.
— Да. Спасибо. Пахнет вкусно.
Она почти упала от облегчения и разочарования.
А чего она ожидала?
Что он сказал бы, что он сожалеет о ней, о ее алкоголике отце, о ее паршивом детстве?
Что он сметет ее с ног и увезет, как принц из сказки?
Дура, дура.
Она не искала сочувствия. Или спасения. Особенно от какого-то незнакомца с холодными глазами, который скрутил ее внутренности в узлы.
Как хорошо, что он не предложил ничего из этого.
— Садись, — сказала она. — Я принесу тебе тарелку.
Он поднял брови.
— Ты должна присоединиться ко мне.
Не «Ты присоединишься ко мне?». Не вопрос или просьба. Очевидно, он ожидал, что она сядет рядом и сделает вид, что все нормально.
Люси прикусила нижнюю губу. И она сделает.
Потому что делала так всегда.

Как правило, Конн обращал мало внимания на то, что ел или не ел. Но горячая еда отличалась от его обычного сырого питания. Простое тушеное мясо возбудило его аппетит.
Он смотрел на девушку — Люси — как она убрала со стола и вымыла грязную посуду. На своей собственной территории она была действительно довольно компетентна. Он наблюдал четкие, практичные движения ее рук, когда она ополаскивала тарелку и ставила ее на столешницу, чтобы высохла. Худые, загорелые руки с длинными, тонкими пальцами и сильными запястьями.
Она также возбуждала его аппетит.
Конн нахмурился. Он пересматривал свое мнение о ее привлекательности. Он, по-прежнему, не понимал, что он здесь делает.
С полотенцем в руках она отвернулась от раковины и протянула его ему.
— Вытирай.
— Прошу прощения?
Она указала на столешницу заставленную посудой.
— Я выйду из комнаты. Нужно, чтобы ты вытер посуду.
Неожиданный блеск появился в ее глазах.
—Ты не знаешь, как это делается, не так ли?
Он смотрел на нее со смешанным пониманием и раздражением. Она смеялась над ним?
— Я верю, что могу научиться, — сказал он и взял полотенце.
Они работали в тишине до тех пор, пока все тарелки не были высушены и убраны.
— Что насчет этого? — спросил он.
Она посмотрела через плечо на большой горшок на столе.
— Все нормально.
— Там еще есть еда.
Не много. Конн наполнял свою тарелку дважды. Но …
— Это лишнее, — сказал он.
Она забрала у него полотенце, не встречаясь с ним взглядом.
— Возможно, мой отец захочет что-нибудь, когда вернется домой.
Возможно?
Он идет в бар при гостинице, так она сказала, и пьет там до тех пор, пока они не перестают его обслуживать.
— А если он слишком пьян, чтобы есть? — спросил он.
Люси возилась с полотенцем, расправляя его на перекладине дверцы духовки, чтобы высушить.
— Тогда утром, перед тем, как уйти на работу, я все выброшу.
— И тогда вымоешь горшок?
— Да.
— И приготовишь еще что-нибудь.
В этот раз это был не вопрос.
Она пожала плечом.
— Полагаю, ты думаешь, что это глупо.
Да, глупо. И любезно.
Он восхищался ее упорством. Он понял, каково это расплачиваться по чьим-то обязательствам, день за днем, год за годом, без надежды и ожидания.
— Почему ты это делаешь? — спросил он.
Она криво улыбнулась.
— А кто еще будет?
И это он тоже понял.
Их взгляды соединились. На поверхности ее глаз, колебались зеленые тени ламинарии. Грудь Конна напряглась.
Почему в ее глазах отражается море?
Зазвенел дверной звонок.
Она опустила взгляд.
На мгновение, он задержал дыхание.
Нет, — подумал он. — Стой.
Но она уже прошла мимо него к двери.
— Должно быть, это Кэл или Мэгги.
В ее голосе прозвучало облегчение. Или, возможно, она просто была рада видеть брата.
Конн наблюдал за их приветствием, высокого, спокойного шефа полиции в мятой униформе, и высокой, спокойной школьной учительницы с садовой грязью на джинсах. Они не обнялись. Но их молчаливый обмен — его долгий, оценивающий взгляд, ее быстрая, обнадеживающая улыбка — показал их связь.
— Трогательно, не правда ли? — прошептала Маргред в ухо Конну. — Хантеры очень преданная семья.
Он осознал ее предупреждение.
— А ты, Маргред? — Мягко спросил он ее, женщину, которая когда-то была селки. — А куда распространяется твоя преданность?
Глаза ее расширились.
— Ну, моему мужу, мой господин, — сказала она и отошла.
Дверь снова открылась, и вошел Дилан с маленькой, темной, беременной женщиной, на которой собирался жениться. На шее у него был надет медальон, знак хранителя: три скрещенные спирали, представляющие землю, море и небо. Знак новой силы Дилана… и его долг перед его принцем.
В этот раз он не совершил ошибку, обращаясь к Конну по званию. Он сухо поклонился.
Конн кивнул в знак благодарности.
— Ну. — Женщина Дилана подняла голову, как птица, окидывая взглядом холл. — Я не знаю, как остальные, но я на ногах с четырех утра, и я хотела бы сесть.
Люси подпрыгнула.
— Конечно. Почему бы, нам не пройти в гостиную.
— На самом деле, Лу… — Медленный голос брата отстранил ее от двери. — Может быть, ты могла бы приготовить нам кофе?
— Я не… Чаю? — предложила она
— Чай было бы замечательно. Спасибо.
Она изменила направление в сторону кухни, пока остальные направились в темную гостиную.
Дилан включил лампу, отбрасывающую на стол лужицу желтого света.
— Так лучше.
Он обращался к свету? — гадал Конн. Или это он об отсутствии сестры?
Калеб встал спиной к стене и лицом к двери.
— Что ты ей сказал? — спросил он Конна.
Конн поднял брови.
— Очень немного. Хотя мне любопытно, почему вы не сказали ей больше.
— Она человек, — сказал Дилан.
— Также как и твой брат, — сказал Конн.
Маргред скрестила ноги, сидя на диване.
— Калеб столкнулся за меня с демоном. Он заслужил знать, кем я была. И кем была их мать.
— Молоко или сахар? — спросила Люси из холла, затаив дыхание.
От тишины воздух сгустился.
Они не хотели, чтобы она была здесь. Конн чувствовал их волнение, как живой, пульсирующий барьер, связывающий их вместе, оставляющий Люси одну снаружи.
Она это тоже чувствовала. Конн увидел, как красная волна охватила ее лицо.
Он уже понял, что ему нужно от нее. Ему был необходим отчет Дилана.
Но, все же, глядя на нее, ее покрасневшие щеки, ее мягкие, страдающие глаза, ему было почти жаль ее.
— Сахар, пожалуйста, — сказала Маргред.
Другая женщина, беременная, встала на ноги.
— Я помогу, — любезно сказала она.
Но Люси уже отступала, качая головой.
— Я сама.
— Почему бы, тебе не приготовить все на кухне, — предложил Калеб.
— Когда все будет готово, мы присоединимся к тебе.
Люси вздрогнула, а затем застыла, как раненое животное, которое не привлекает к себе внимание.
— На самом деле, мне просто… Мне надо подготовить планы уроков. Наверху.
Они сидели, прислушиваясь к звуку ее удаляющихся шагов.
Беременная женщина скрестила руки на животе и выстрелила в Калеба осуждающим взглядом.
— Вежливо, Кэл. Очень вежливо.
Калеб потер шею.
— Она не могла остаться, — сказала Маргред.
— Не после этого, — сказала женщина, которую звали Реджина.
— Пожалуй, — сказал Дилан.
— Она не вовлечена. Она даже не знает, что происходит.
Конн был поражен внезапным видением лица Люси, пылающем в лужице, оставшейся после отлива.
Она была вовлечена. Так или иначе.
Он должен найти причину, принцип, ключ.
Он сцепил руки перед собой и направил взгляд на Дилана.
— Я тоже. Пока что. Но без сомнений, вы меня просветите.

Конн не был похож на своего отца. Он не тратил энергию на бесполезные эмоции. Но, слушая отчет Дилана, Конн осознал, что чувствует холодную тяжесть в груди и тревожный пульс крови, приводящие его в замешательство, подобно гневу.
Черт побери.
Он сжал руки за спиной.
— Они пытались убить твоего ребенка, — сказал он. — Ребенка селки. Дочь Атаргатис.
Этой угрозы он опасался.
И на которую искал ответ.
Реджина обхватила живот руками.
— Мы пока не знаем, будет ли ребенок селки. Или даже, девочка ли это. Ультразвук не будет точным еще в течение нескольких недель. Но та женщина — дьявольская женщина — определенно пыталась прервать беременность. Я была просто… Как вы это называете?
— Сопутствующая потеря, — сказал Калеб мрачным голосом.
Конн проигнорировал их обоих.
— А ты ничего не сделал, — сказал он Дилану.
Дилан покраснел так, как это бывало, когда он впервые пришел жить в Убежище, худой, угрюмый подросток с большими амбициями, а не разумом.
— Я охранял остров.
— Знаю, я ждал известий от тебя.
— Я послал кита.
Песни горбатых китов были насыщенны и полны нюансов. Но в них не было ясности человеческого общения.
— Тебе следовало явиться самому, — сказал Конн.
В ожидании возвращения Дилана в Убежище с докладом он потерял недели — простое мгновение ока в веках существования селки. Однако, в текущей борьбе с детьми огня, даже время было врагом Конна.
Дилан спокойно посмотрел на Конна, напоминая ему, что он больше не мальчик.
— Я не мог их оставить, — сказал он.
Их. Его женщину. Его ребенка. Дочь пророчества? — Гадал Конн. — Дочь Атаргатис?
— Ты мог привезти их с собой, — сказал он. Хотя, что он должен был делать с ними во всех семи морях…
Дилан наклонил голову.
— Реджина не стала бы путешествовать.
— Я никуда бы не поехала, — сказала она. — У меня здесь семья. Ребенок. Жизнь.
Конн поднял брови.
— А если бы ты потеряла свою жизнь? Что тогда стало бы с твоим ребенком?
Она поджала губы.
Крупный мужчина со спокойными глазами — Калеб, брат Дилана — шевельнулся у двери.
— Она сражалась. Мы все сражались в битве, которая пришла к нам. А где, черт возьми, был ты?
В своей башне в Убежище, пытаясь удержать песчаный замок против вторгающегося прилива.
— Вы видели битву, — холодно сказал он. — Я видел войну.
Калеб зацепил большие пальцы за карманы.
— Таким образом, мы всего лишь еще большая сопутствующая потеря?
— Нет, если придете в Убежище.
Они все уставились на него.
Не на такую реакцию он расчитывал.
— Напав на тебя, дети огня проявили свою слабость. Они боятся тебя. Или, по крайней мере, — добавил он осторожно, — они боятся детей, которых ты родишь. Дочери Атаргатис являются для них угрозой.
И преимуществом для меня, — подумал Конн, но не произнес это. — Инструментом. Оружием, чтобы управлять.
Лицо Люси — зоркие глаза между занавесом из густых светлых волос — на краткий миг вспыхнуло в его мозгу.
Но именно ее братья заботили его сейчас.
— Приходите в Убежище, — повторил он. — Там я смогу защитить вас.
— Защитить? — спросила Маргред. — Или контролировать?
— Там вы будете в безопасности, — настаивал Конн.
— Мы в безопасности здесь, — сказала женщина Дилана. — Дилан охранял целый остров.
— Дилан всего лишь один, — сказал Конн. Самый молодой и наименьший из его хранителей. — В убежище есть дюжина охранников.
Или могли бы быть.
Он призвал бы их обратно, — решил он. Ряды хранителей поредели, с сокращением численности его народа и с уменьшением их волшебной силы. Сейчас их было меньше ста. Слишком много рожденных морем было потеряно, когда отец Конна скрылся под волной от земного счастья. Атаргатис была среди последних старейшин, которые по-прежнему могли принимать человеческую форму. Поэтому очень важно сохранить ее родословную.
— Ну, я единственный полицейский на Краю Света, — сказал Калеб. — Я не могу вот так просто собраться и уехать. У меня здесь есть обязательства перед людьми.
Конн многозначительно посмотрел на Маргред.
— Большие, чем твои обязательства перед ней? Перед детьми, которые у вас могли бы быть?
Маргред задержала дыхание.
— Не будет никаких детей, — категорично заявил Калеб.
— Могли бы быть, — сказала Маргред.
Лицо ее мужа застыло, как камень.
— Я пытаюсь защитить тебя.
— Это ты так говоришь. Или у нас уже мог бы быть ребенок.
Конн, чувствуя слабость, теснил своими аргументами о доме, словно мечом.
— Заведете ребенка в Убежище. Там вы оба будете в безопасности.
Рот Маргред открылся и закрылся.
— Хочешь конфетку, малышка? — пробормотала Реджина.
Дилан послал ей предупреждающий взгляд.
— Что? Мы это уже обсуждали, — сказала она. — Я не брошу Ма. И я не оторву Ника от единственной жизни, которую он знает, чтобы обвешаться потерянными мальчиками из Неизвестной земли.
— Ладно, — сказал Дилан — Если…
— Вам необходимо время, чтобы принять решение, — сказал Конн, прежде чем они смогли отказаться.
Ком под его ребрами завязался в жесткий, холодный узел. На кону стояли больше, чем их человеческие связи или верность, чем их практические соображения или их гордость. Риск был больше, чем их безопасность.
Демоны кружили над Концом Света, притянутые обещанием власти, как акулы к запаху крови. Если бы Конну удалось сохранить род Атаргатис…
Мгновение он рассматривал их: два человека, селки, которая потеряла свою шкуру, и хранитель, который только начал набирать свою силу. Наследники Атаргатис. Ключ к пророчеству.
Узел в груди сжался сильнее.
— Я оставлю вас, чтобы вы могли поговорить, — сказал он.
Калеб коротко кивнул.
Перед тем как выйти в холл, Конн остановился.
— Вам следует спросить вашу сестру о том, чего хочет она.
— Люси? — спросила Реджина.
— Она не селки, — сказал Дилан.
— Она часть семьи, — казал Конн. — У нее есть право выбора.
— Люси никогда не покидала остров, — сказал Калеб. — Она даже в колледж далеко не узжала. Она счастлива здесь.
Кон поднял брови.
— Правда?
— А что нет? — спросила Маргред.
— Спроси ее, — снова сказал Конн.
Он сжал ручку двери, когда что-то — шум, запах, чувство, подобно дыханию на его затылке — потянуло его наверх.
Люси стояла, скрытая изгибом узкой лестницы, прижав руку к губам. В полумраке ее глаза сверкали.
Сердце его подпрыгнуло.
Их взгляды переплелись.
Она моргнула, и блеск пропал, будто никогда и не было.
Конн проглотил рык разочарования.
— Найдете меня в гостинице, — натянуто сказал он, ни к кому в особенности не обращаясь. — Когда будете готовы поговаривать.
Открыв дверь, он вышел в ночь.

Люси вонзила лопату в землю.
Никто не любит меня, все ненавидят меня, думаю, я пойду есть червей …
Это было глупо. Она знала, что ее семья любила ее. Она любила их. Но дурацкий звон снова и снова проигрывался в ее голове, как плохая песня по радио, в комплекте со слайд-шоу из сцен прошлой ночи.
Семья Хантеров никогда не была сильна в том, чтобы делиться своими чувствами. Каждый ребенок выросший в доме алкоголика научился защищать свои секреты. Люси провела большую часть жизни, избегая вопросов друзей, учителей, и исполненных благими намерениями соседей. Где твоя мать? Как твой отец? Почему ты вернулась?
Но теперь вещи, о которых ее семья не говорит, грозили разделить их. А люди, у которых были ответы, люди, которых Люси любила, не говорили.
По крайней мере, не ей.
Она выкапывала картошку в саду. Толстый корень вырвался из земли с потоком грязи, что не принесло облегчения ее боли и разочарованию.
Используйте слова, — говорила она ученикам, когда они были переполнены желанием кричать, драться и кусаться. Ну что ж, она пыталась, ведь так? После того, как Конн ушел, она зашла в гостиную, чтобы поговорить со своей семьей. Но все ее вопросы, все ее попытки умерли медленной и печальной смертью перед лицом их решительного нежелания общаться, убитые упрямым молчанием Дилана и пренебрежительным утешением Калеба.
Она вытерла картофелину о джинсы, оставляя длинный грязный след.
Больше всего ее обидела реакция Калеба. Он воспитывал ее с тех пор, когда она была в подгузниках и до тех пор, пока он не получил стипендию в Службе Подготовки Офицеров Резерва, когда ей исполнилось девять. На протяжении ее обучения в средней и высшей школе, Кэл по-прежнему был здесь ради нее, приезжая домой по праздникам и на школьные собрания, посылая чеки на день рождения. Она доверяла ему… почти во всем.
Он не доверял ей. Его недоверие причиняло острую боль.
Ладно, если Кэл не мог обращаться с ней, как со взрослой, она знала того, кто будет.
Она взглянула в направлении кромки поля. Полагая, что он пришел.
Она думала, надеялась, что он придет.
Иначе, почему ее так беспокоило то загадочное заявление, сделанное у двери? Найдете меня в гостинице, когда будете готовы поговорить.
Она вытерла потные ладони о джинсы, пачкая их еще больше. Готовы поговорить? Может быть. В любом случае, готовы слушать. Все лучше, чем быть отрезанной от своей семьи этим ужасным незнанием.
Она наблюдала, как он появляется из тени леса, подобно серфингисту, скользящему по волнам. Он больше не был незнакомцем.
Но это не остановило спазмы в животе и ускорение пульса.
— Ты пришел, — глупо сказала она, пока Конн приближался через колеи, освещенные солнцем.
Сегодня без пиджака. Без галстука. Воротник его рубашки, рубашки Дилана, был расстегнут, рукава закатаны. Тонкие, темные волоски покрывали его руки. В любом случае, он выглядел также, тот же слегка кривой нос, тот же неулыбающийся рот, те же холодные глаза.
Цвета дождя, подумала она снова и задрожала от мрачного предчувствия и желания.
Она внезапно страстно пожелала, чтобы она могла вернуть время назад, повернуть мир обратно к тому, каким он был двадцать четыре часа назад, когда он впервые прошел через поле и в ее жизнь. До того, как она узнала, что ее братья врут ей. До того, как она вынуждена была принять решение.
Его брови изогнулись.
— Ты просила меня прийти.
Ты можешь говорить со мной, — сказал он.
— Да. — Она сглотнула. Должно быть, она сошла с ума. — Ты сказал… Прошлой ночью ты сказал, что у меня есть право выбора.
Молчание. Долгое, оценивающее молчание из разряда как-много-я-могу-ей-рассказать, пока ее сердце стучало быстрее, и кровь стучала в ушах.
— Я ошибся, — сказал он наконец.
От разочарования ее рот сжался в ровную линию. Она подошла на шаг ближе.
— Я хочу знать, что происходит.
Его холодные, светлые глаза рассматривали ее лицо.
— Что твои братья сказали тебе?
— Дилан ничего не сказал. А Калеб… — Люси прикусила губу, небольшая боль, чтобы противостоять боли в сердце. — Кэл сказал, что то, что я не знаю, не сможет обидеть меня.
Но это уже обидело.
— Они обращаются с тобой как с девушкой, которую они оставили в стороне, — сказал Конн.
Она встретила его взгляд, благодарная за понимание.
— По большей части.
— Ты очень молода, — заметил он.
— Двадцать три.
— Почти четверть века, — сказал он, с мягкой насмешкой.
Она прищурилась. Она устала быть огражденной от всего, удрученной тем, что ее отвергают, устала быть хорошей, тихой и одинокой.
— Достаточно взрослая, — сказала она.
Его глаза встретились с ее. Воздух между ними зарядился. Она ощутила покалывание, как от прошедшего по всей коже статического электричества, шок от влаги между бедрами.
— Действительно? — прошептал он.
Она сглотнула.
— Я не это имела в виду… Я не хочу…
Но с ее губ не смогла бы сорваться ложь. Смогла. Ох, смогла. Она ощутила, как глубоко внутри все сжалось, мощно, как кулак. Прошло много времени с тех пор, как она позволяла себе свободу чувствовать. Привлекать. И в этот момент, столкнувшись с искушением в виде его твердого, неулыбающегося рта, с вызовом этих холодных, серых глаз, она затруднялась вспомнить почему.
Его пристальный взгляд переместился на ее рот. Его ноздри раздулись. Ее соски напряглись. Она чувствовала его дикость, пенящуюся глубоко внутри, и ответный голод, раскручивающийся у нее в животе, возбужденный одиночеством и страстью. Она придвинулась ближе, не обращая внимания на осторожность, на разум, непреодолимо притягиваемая обещанием его поцелуя.
Он наклонил голову и замер, дыша на ее губы.
Она ощутила искру, поток импульсов между ними. Его губы прикоснулись к ее губам, и ее сердце испуганно подпрыгнуло и взлетело к горлу. Он уговаривал ее приоткрыть рот, надавливая языком. Он был диким и соленым на вкус, как море. Она подалась навстречу ему, страстно встречая его язык своим, всасывая его глубже, обвивая руками его шею. Она жаждала его вкуса, ощущения его твердого мужского тела рядом со своим, прикосновения кожи к коже.
Ей хотелось… Она поднялась на цыпочки, стремясь стать ближе. Она нуждалась…
Он прервал поцелуй, прислонившись к ней лбом. Его дыхание на ее губах было жарким, его кожа — горячей и влажной. Ей хотелось зарыться под его рубашку, чтобы дотронуться до него, до его тела. Его возбужденное естество, прижимающееся к ней, было длинным и толстым.
Кончики его пальцев легко коснулись ее щеки, скулы, горла.
— Уедем отсюда со мной.
Да.
Нет
— Куда?
Слабый, задыхающийся звук.
— Это имеет значение?
Он говорил нетерпеливо. Возбужденно.
Нет.
Да.
Ей хотелось повалить его на ряды сломанной кукурузы, расстегнуть его брюки и оседлать его. Она с трудом сглотнула.
— Возможно. Я тебя не знаю.
— Есть ли лучший способ узнать?
Это было уловкой с его стороны, отвечать вопросом на вопрос. Как полицейский. Как Калеб. Как человек, которому есть что скрывать.
— Мы могли бы попытаться поговорить.
— Уедем со мной, — убеждал он. — Прочь.
Возможность потянулась к ней, как подводное течение. Она заколебалась.
— Я не могу уехать.
— Почему?
— У меня…
Она искала твердое основание, причины, которые удержали бы ее от тяги его искушения, требование, кричащее в ее крови.
— Обязательства. Школа. Мой отец.
— Это место не для тебя. — Его голос ударил в нее, как море о скалы ночью, шепотом пройдясь по ее нервам, ослабляя ее контроль. — Это не жизнь для женщины, которой ты стала.
Она прижала руки к вискам. Ее тело пульсировало, как ушиб.
— Ты ничего не знаешь о том, какая я женщина.
И он не мог.
Никто не должен знать.
— Расскажи мне.
О, Боже, ей этого хотелось.
Она смотрела на него возбужденная, шокированная, испуганная. Ее сердце колотилось в груди. Вот, что бывает, когда задаешь вопросы.
Его глаза потемнели и расширились, пока они не заполнили ее зрение. Два черных водоворота, притягивающие ее, затягивающие внутрь.
Она едва могла слышать сквозь шум в ушах. В голове гудело. Ее кровь зудела и потрескивала. Стараясь сформировать нужные слова, она заставила себя говорить.
— Я не хочу об этом говорить.
Он медленно улыбнулся, и она впервые увидела его улыбку.
— Тогда мы не будем говорить.
— Я должна …
Что?
— Идти домой, — справилась она.
— Я возьму тебя там, куда тебе нужно идти.
Возьми меня. Да.
Его рот завладел ее ртом в долгом, глубоком, одурманивающем поцелуе, который накрыл ее мозг, подобно туману приходящему с моря. Она потерялась в поцелуе, в нем, в ее растущей потребности. Его губы следовали по горящей тропинке за кончиками пальцев, по изгибу щеки, по впадинке на подбородке, по ее горлу. Его руки проникли ей под рубашку, чтобы накрыть груди, и ее колени подогнулись, как влажные веревки. Он развернул ее, стаскивая ее рубашку через голову, кидая ее на землю. Скользя руками по ее бедрам, он притянул ее к своему телу. Его грудь прижалась к ее спине, а его возбужденное естество к ее ягодицам. Она задыхалась от возбуждения, по ее венам тек жидкий жар, волнуя ее тело, расплавляя внутренности. Она не могла видеть его лицо. Она могла только чувствовать его горячее дыхание на своем ухе, тяжесть его руки на своей талии, пульсацию его твердого тела, прижимающегося с ней. Его свободная рука расстегивала ее джинсы, дергая за молнию.
— Ух, — произнесла она.
Согласие? Или предостережение?
Теперь это не имело значения, потому что его рука была там, в ее трусиках, между ее ног. Его длинные пальцы ласкали ее, надавливая сильно, а затем нежно, делая ее горячей, влажной, заставляя ее вздрагивать и кричать. Этого было не достаточно. Он потерся своей бородой о ее лицо. Его рука была занята, сводя ее с ума. Она выгнулась навстречу ему, яростно надавливая бедрами на его руку, борясь с тесными джинсами.
— Мне нужно …
Больше.
— Да. Верь мне, — сказал он.
Она изо всех сил старалась повернуться к нему лицом, и он воспользовался ее потерей равновесия, чтобы сбить ее с ног на землю. Солнце слепило глаза, вырисовывая контур его головы. Он опустился на нее сверху, по-прежнему полностью одетый. Ее волосы рассыпались среди листвы и виноградной лозы. Богатый и насыщенный запах растущих растений окутал их.
Он стащил вниз ее майку, подцепив пальцем за вырез, обнажая ее для своего горячего пристального взгляда и холодного воздуха. Эластичная ткань охватывала ее грудь, поднимая ее вверх, как подношение. Солнце сверкнуло на кольце в ее пупке.
Он замер, дотронувшись пальцем до крошечного аквамарина, блестящего как слеза, на ее животе.
— Прекрасно.
Но она была слишком далека от комплиментов. Или промедлений. Схватив его голову, она направила ее к груди. Он с силой сосал ее грудь горячим и влажным ртом. Она запустила пальцы в его гладкие, теплые волосы, чувствуя предельное напряжение в лоне. От земли шел пар, пока солнце лилось, как мед, запечатывая ее веки. Все еще было не достаточно. Никогда недостаточно. Что-то охватило ее, голод, лихорадка. Она поднялась навстречу ему, вжимаясь пятками в землю, чувствуя холодную землю между плечами, влажность почвы под ягодицами, и затем — дааа — его возбуждение, горячее и твердое рядом с ее бедрами, рядом с ее входом. Он снял свои расстегнутые штаны. Ее джинсы и трусики обернулись вокруг коленей. Она тянулась выше, ее тело было натянуто и готово, как лук. Он добрался до места, между их телами, где она была гладкой и влажной, и выгибалась для него. Сейчас. Он сделал толчок, и она задохнулась от внезапного вторжения, потрясающей плотности.
Этого было слишком много. Этого было недостаточно.
Он прижал ее своим весом, заманивая ее в ловушку собственного тела, наполненного в этот момент. Она плыла в ощущениях, охваченная желанием. Он проник в нее, совершая длинные, решительные удары, пронзая ее снова. И снова. Мускусный запах земли, пота и секса поднялся вокруг них, шлепок плоти о плоть, влажную и чувствительную. Он проникал в нее глубже и глубже. Она сжалась вокруг него.
Он схватил ее подбородок.
Вздрогнув, она открыла глаза. Его лицо над ней было темным и полным решимости, окруженное ореолом голубого, голубого неба.
— Уедем со мной, — скомандовал он. — Уедем.
Она не могла сопротивляться. В ее теле поднялась волна, заглушая волю, затопляя мышление. Земля закрутилась под ней, подобно волне, гребень которой подхватил ее. Тело Конна двигалось внутри нее и над ней, содрогаясь.
И темнота поглотила ее.

Конн оторвался от стройного тела девушки, лежащего среди зелени виноградной лозы и сухой шелухи. Ее ладонь лежала полураскрытая, как цветок. Ее аромат — нагретая солнцем кожа, вымытые мылом волосы — смешался с запахом сломанных стеблей и вскопанной земли.
Глядя вниз на ее бледное лицо, густые, светлые ресницы, он позволил себе минутное сожаление. Он предпочел бы, чтобы она все знала.
Печально осознал он, когда уходил.
Но он уже был слишком далеко от Убежища. Он нуждался в ней, чтобы продолжить род ее матери и защитить судьбу своего народа. Он предпочел бы не быть втянутым в дни промедления и бесконечных объяснений, с риском вмешательства ее семьи и, возможно, ее собственным отказом.
Итак.
Он привязал ее к себе самым простым и сильным средством, которое было в его распоряжении. Она была не против. У него было достаточно опыта, чтобы ее соблазнить, достаточно мастерства, чтобы заставить ее откликнуться. Достаточно магии, чтобы сбить ее братьев со следа, который они смогли бы почувствовать, и по которому должны были следовать.
Все шло по плану.
Кроме его собственной реакции.
Конн нахмурился. Она тронула его. Он не знал почему. Он наслаждался другими партнершами, которые были красивее и конечно более искушенными. Страстно желающие партнерши. Партнерши — селки.
Не в последнее время, тем не менее. Он привел в порядок свою одежду, прикрывая себя. Возможно, очарование этой девушки заключается в ее новизне. Возможно, то, что он испытывал, было просто облегчением после долгого воздержания.
И, тем не менее… Он взглянул на ее спокойное лицо, ее светлые волосы рассыпавшиеся в беспорядке по земле. Когда он был в ней, когда ее тело поднималось ему навстречу, он почувствовал силу, власть, голод, соответствующий его собственному.
Бред, конечно. Она всего лишь человек, не важно, кем была ее мать.
Он сбросил с нее туфли, стянул нее джинсы. Под одеждой она была прекрасна — стройная и сильная, бледная и гладкая, как ива, с которой счистили кору.
Он положил ее среди тыкв, скользя руками по ее ребрам, когда стягивал с нее откровенный топ, прикрывающий розовые кончики груди. Его желудок сжался от неожиданного голода. Член затвердел.
Он решительно перевел взгляд на ее лицо. Дети моря жили сегодняшним днем, следуя своим капризам и желаниям, подобно влечению приливов. Но в облике человека Конн правил на протяжении девяти столетий из башни Кэйр Субай. Он усвоил — мучительно — что надо контролировать свою природу, взвешивать, рассчитывать и принимать решения. Он не стал бы отвлекаться от своей цели.
Скользящим движением он достал из ножен на колене нож.
Кукуруза росла вокруг них клочками, скелеты лета среди кольев и бечевки. В одну руку Конн собрал пучок и, наклонившись, срезал его у основания единственным ударом. Связал вместе сухие стебли бечевкой, стягивая их так, чтобы придать форму талии, шеи и ног. Копну сверху он оставил распущенной, подобно длинным, густым волосам.
Он уложил кукурузную девушку на землю рядом с Люси, измеряя ее длину на глаз. Они были почти одного размера. Он надел на вязанку одежду девушки, натягивая джинсы на ноги из стеблей, засовывая это тело в рубашку. Он был весь мокрый, когда закончил. Частицы грязи и кусочки сломанной соломы прилипли к его коже.
Встав перед Люси на колени, он собрал в руку ее волосы, таким же образом, как собрал кукурузу, считая пряди на его ладони, одна, две, три … семь. Ее лицо было неподвижным, кожа бледной и холодной.
Неожиданный приступ боли под ребрами охватил его. Он использовал секс, как инструмент, как оружие. Он не ожидал, что это обернется ножом в его руке. Но нельзя позволять, чтобы его и ее чувства имели значения. Он делал то, что должен был делать.
Сжав в кулак пряди ее волос, он выдернул их с корнем.
Дыхание вырвалось из ее горла тихим криком. Капелька крови, словно бисер, украсила кожу головы, но его магия заставила ее спать дальше.
Он стиснул зубы, дотрагиваясь пальцем до крови, а затем в центр связанной кукурузы, где билось бы сердце кукурузной девушки. Если бы у такого создания было сердце. Кончик его пальца стал горячим. Он почувствовал теплый поток, струящийся вверх по его руке, сила росла и пульсировала, подобно головной боли. Он стянул семь прядей волос бечевкой на верхушке.
— Узнай, — приказал он.
Давление стучало в висках.
Он подул в невыразительно лицо.
— Дыши.
Он прижался ладонью между ног Люси, где по-прежнему было влажно от ее сущности и его семени.
Магия схватила его за шею, подобно тискам, погружаясь когтями в его череп, сжимая его мозги. Он провел влажной рукой по сухой оболочке кукурузной девушки, смазывая ее жизнью.
— Будь.
Он ощутил всплеск, толчок направленной силы, скачок от него к вязанке на земле.
Готово.
Сила отступила, оставив его опустошенным, с пульсирующим в голове последствиями магии, а девушку — окостенелой и неподвижной.
Конн вдохнул, задержал дыхание, чтобы заполнить внезапную пустоту в его груди.
Люси спала, ни о чем не подозревая.
Он поднял на руки ее тело и отнес в сторону, оставляя его ручное творение лежащим в поле.

Сухие стебли трещали.
Узнай.
Ветер шептал.
Дыши.
Земля излучала тепло.
Будь.
Бриз дразнил связку на земле. Волосы девушки, бледное золото кукурузной оболочки или соломы, трепетали, становясь гладкими и мягкими. Под одеждой, ее конечности разбухали и становились более податливыми, набирая форму, обретая плоть.
В ветвях ели ворона издала пронзительный крик протеста или предупреждения.
Кукурузная девушка открыла глаза, желто-зеленые, как стебли тыквы. Глаза Люси, на лице Люси.
Она лежала в поле, наблюдая за облаками, мчащимися по небу, впитывая последние солнечные лучи, слушая шелест ветра.
Дрозд приземлился на соседний кол, поднял живой, яркий глаз, и снова улетел. Муравей, блуждающий по колеям, проложил путь по неподвижной руке девушки. Мысль образовывалась медленно, бледный выстрел из ядра сознания.
Она не принадлежала этому месту, разбитая, отрезанная от земли.
Больше нет.
Вздыхая, девушка приподнялась на локте, а затем на колени. На ноги. Ей нужно идти… Глубоко внутри, было захоронено слово, жирное, круглое слово, покрытое плесенью разочарования. Дом. Ей надо идти домой.
Следуя зову крови, движению памяти, она направилась неуклюжей шаркающей походкой к дороге.

Калеб наблюдал за Мэгги, размешивающей в кружке еще одну полную ложку сахара. Они сидели за кухонным столом, спустя менее чем двадцать четыре часа после встречи с принцем селки. Ночной ветерок просачивался сквозь открытое окно, принося с собой аромат соленой древесины.
Все было так, как он мечтал, Мэгги, в его доме и в его жизни, разделяющая с ним свои мысли в конце дня. После двух месяцев брака он знал ее вкусы и привычки, знал, что она любит сладкий кофе, открытые окна и первым делом с утра — секс.
Но он не знал, как дать ей то, что она хочет. Не в этот раз.
— Может быть через пару лет, — сказал Калеб. — Когда все успокоится…
Она искоса взглянула на него.
— Когда мне семьсот пять лет?
Он накрыл ее руку, лежащую на столе, своей.
— Ты выглядишь не старше трехсот.
— Какое утешение. — Но она улыбнулась и, перевернув ладонь, переплела их пальцы. — Калеб, все в порядке. Я счастлива здесь. С тобой.
Его плечи слегка расслабились.
— Тогда, утром я дам Конну наш ответ.
Маргред обхватила кружку свободной рукой.
— Что насчет Люси?
Калеб снова почувствовал напряжение в шее.
— А что с ней?
— Когда я впервые встретила ее, я подумала… Я почувствовала… — Маргред покачала головой. — Она ведь дочь твоей матери.
Все в нем отвергало эту мысль. С тех пор, как Люси была малышкой с пухленькими ножками и улыбкой «люби меня», она была его. Он единственный заботился о ней. Защищал ее. Справлялся с ее обедами и царапинами, читал ей сказки и укладывал спать.
— Люси человек, — коротко сказал он. — У нее никогда не было Обращения.
Селки сохраняли форму, в которой родились, до того времени, как они достигали половой зрелости. Котики жили, как котики от трех до шести лет, селки, родившиеся людьми, оставались в человеческом обличие до половой зрелости. Когда Дилану, брату Калеба, исполнилось тринадцать, он обратился в первый раз. Его превращение разделило семью. Атаргатис — Элис, так звал ее их отец, — вернулась со своим старшим сыном в море, оставив позади мужа, десятилетнего Калеба и малышку Люси.
— Откуда ты знаешь? — спросила Маргред. — Тебя здесь не было.
Калеб провел рукой по своим коротким волосам.
— Ради Бога, она позвонила мне из школы, чтобы сообщить, что у нее начались месячные. Думаешь, она не упомянула бы нечто столь незначительное, как выросшие плавники и мех.
— Упомянула бы?
Калеб сжал челюсть.
— Люси такой же человек, как и я, — настаивал он. — Если бы она им не была, ты бы знала. Ты бы почувствовала это. Или почувствовал бы Дилан.
— И все-таки она из рода твоей матери. Если бы у нее был ребенок…
Он не хотел думать об этом. Его сестра только что из колледжа. Едва из пеленок.
— Давай не будем раньше времени придумывать себе трудности, — сказал Калеб. — Господи, да у нее даже нет постоянного парня.
— Как не было и у Реджины, до встречи с твоим братом, — обратила внимание Маргред.
— Какова вероятность того, что моя сестра забеременеет от селки? До тех пор, пока Люси придерживается своего вида, у нее все будет в порядке.
Мэгги приподняла бровь.
— В самом деле?
Черт.
Он своего вида не придерживался. Также как и она, слава Богу.
— Я только имел в виду… Ты сама мне сказала, что большинство из потомства людей и селки — люди. Люси — селки только наполовину. Если она выйдет замуж за смертного человека, их дети, возможно, тоже будут людьми. Они будут в безопасности.
— Человеческие дети Люси были бы в безопасности, — повторила Маргред.
Калеб нахмурился.
— Возможно. Демоны никогда не приходили за Люси.
— Тогда почему ты полагаешь, что наш ребенок был бы в опасности?
— Потому, что Мэгги, черт возьми, ты — селки.
— Больше нет.
— Ты — селки. В твоей крови. В твоих генах. А у меня гены матери. Сочетание… — Его горло сжалось от страха за нее. — Это слишком опасно.
— Не ты ли говорил не придумывать себе трудности раньше времени?
— Мэгги, если ты забеременеешь, то с таким же успехом ты могла бы нарисовать мишень на своем животе. Демоны придут за тобой. Ты можешь умереть.
Эта мысль пронзила его внутренности. Он сжал ее руку.
— Я не могу потерять тебя.
— Сердечко мое. Любовь моя. — Ее голос был ласковым, глаза темными и нежными. — Все смертные умирают. Сейчас или через пять лет, или через пятьдесят… что из этого может сравниться с вечностью? И все же я предпочла бы один год с тобой, чем тысячелетие без тебя. Теперь я — человек. Позволь мне быть человеком.
Она была всем, что он когда-либо хотел. А она хотела семью. С ним.
— Это риск, — упрямо настаивал он.
— Жизнь есть риск. Я выбираю эту жизнь с тобой. Позволь мне прожить ее в полном объеме.
Ее любовь потрясла его.
Ее вера пристыдила его.
— Мэгги
Дерьмо.
— Я никогда не мог устоять перед тобой.
Ее улыбка была медленной и соблазнительной. Она была так прекрасна, с широко посаженными, темными, понимающими глазами и улыбкой «иди и трахни меня».
— На это я и рассчитываю.
— У тебя с твоим предыдущим партнером не было детей. Что если я не смогу дать тебе ребенка?
— Уровень рождаемости селки снижался на протяжении веков. Может оказаться так, что я бесплодна. Если у нас не получится, то мы сделаем то, что делают другие человеческие пары. Привыкнем. Усыновим. Я не жду чуда, Калеб. — Улыбка у нее стала грустной. — Разве что только очень маленького.
Она разрывала ему сердце.
Откинув за спину волосы, она встала, бросив на него откровенный взгляд.
— Хочешь составить еще один список причин, почему это плохая идея? Или хочешь заняться любовью?
Жаркая волна ударила ему в пах. Калеб сглотнул. Он был так взвинчен. Или он мог бы быть, если бы дал ей хоть полшанса.
Если бы дал им шанс.
Жизнь есть риск.
— Я хочу тебя, — честно сказал он. — Я всегда тебя хочу.
Ее груди — в его руках, его тело — в ее теле. Нет ничего между ними. Кожа к коже, так же, как это было в первый раз.
— Это хорошо.
Она расплылась в улыбке. Иди и возьми меня.
Калеб ухмыльнулся с любовью и вожделением и обогнул кухонный стол.

Барт Хантер возился с входной дверью в темноте.
Что-то было не так. Тревога пронзила сырую вечернюю мглу и алкогольный туман от виски, как маяк.
Крыльцо без света. Люси всегда оставляла на крыльце зажженный для него свет. Дверная ручка повернулась под его рукой прежде, чем он смог достать ключ. Она никогда не забывала закрыть дверь. Она была аккуратной девушкой, Люси. Ответственной. Не то, что…
Его разум вздрогнул от сравнения, как от старого ушиба.
Он споткнулся в передней. Так тихо. Так темно. Запах от Крокпота — помидоры, возможно, и лук — пропитал первый этаж.
Барт колебался между пустой кухней и затемненной гостиной. Его желудок заурчал от смеси голода и излишка джина «Сиграм». Возможно, он съест кусочек, чтобы доставить ей удовольствие.
Но сначала он еще выпьет.
Он качнулся в сторону гостиной и бара. Резко остановился, сердце заколотило.
— Люси?
Она сидела прямо на диване с широко раскрытыми глазами, блестящими в темноте.
За агрессией он скрыл дрожь и вину. Он ненавидел, когда она видела его пьяным.
— Что, черт возьми, ты делаешь? Тебе следовало быть в постели.
— Следовало, — сказала она.
По тону ее голоса было невозможно определить, соглашается она с ним или спрашивает.
Барт нахмурится.
— Да что с тобой такое?
Она сделала паузу, как будто действительно задумалась над этим.
— Я не знаю.
Неохотно он шагнул вперед. Она выглядела… иначе. Бледнее, возможно, хотя трудно было сказать об этом в темноте. Она пахла так, словно после школы работала в саду, острый, свежий аромат, как у летней травы.
— Что с тобой, заболела или еще что-то?
— Я могла заболеть.
Несоответствие возрастало, как желчь в его горле.
Он никогда не знал, что с ней делать, с этим самым младшим ребенком, его единственной дочерью. Если бы Элис была рядом, все было бы по-другому. Лучше. Рот наполнился горечью. Многие вещи были бы лучше.
Он потер кончик носа.
— Ну, ты поела?
— Нет.
Он ждал, что она шевельнется, встанет с дивана, вскочит и предложит приготовить что-нибудь для них двоих, как это было всегда.
Он хотел, чтобы она ушла спать, прочь с его дороги, прочь с глаз. Он хотел выпить, черт возьми.
Но она продолжала смотреть на него широко раскрытыми, немигающими глазами, как у куклы. Не двигаясь с места.
Дерьмо.
Барт протопал на кухню, обжегшись рукой о крышку Крокпота, когда накладывал какое-то варево, сделанное ею утром, — чили, догадался он, — в две тарелки.
Одну из них он передал ей.
— Давай. Ешь.
Она ждала до тех пор, пока он не опустил ложку и не поднес ее ко рту, прежде чем сделать тоже самое.
Ели они в тишине. Он не знал, что ей сказать. Никогда не знал.
Она положила пустую тарелку на колени. По крайней мере, проблем с аппетитом у нее нет.
— Хорошо. — Барт встал. — Я ухожу.
Его дочь безучастно взглянула на него.
— Рано встал утром, — объяснил он.
Она должна была знать об этом. Разве он не уходит каждое утро до того, как она проснется.
Он расслабился, когда она кивнула.
— Мне следует быть в постели, — сказал она, — Я могла заболеть.

Что-то было не так.
Понимание проникало в голову Люси сквозь туман. Еле-еле она приподняла голову, изо всех сил стараясь сфокусироваться в темноте. Она моргнула. Ее кровать была не в том месте.
Ее кровать… Ее комната… Ее желудок сжался. Все было не так.
Все уже долгое-долгое время было не так.
Ее разум вздрогнул от этой мысли также, как ребенок учится отдергивать руку от свечи или печки.
Если бы ты замешкался, то мог бы обжечься.
Ее тело одеревенело и слабло, будто она долгое время пролежала в одной позе, или у нее была простуда. Она спала. Мечтая о голосе своей матери, как делала это, когда была маленькой девочкой. О голосе матери и море. Она чувствовала, что голова набита соломой.
Что случилось? Она больна? Где она?
Где Конн?
Во рту был противный привкус. Она подвигала языком, увлажняя его, пытаясь сглотнуть. Думать. Воздух был спертым, и пахло, как из ящика или шкафа под лестницей. Плесенью. Безмолвием. Она чувствовала себя так, как будто была под водой. Как если бы не могла дышать. Потолок давил, как крышка гроба.
Матрац накренился. Вода сильно ударила в стену рядом с ее кроватью. Волнение ее желудка внезапно обрело ужасный смысл.
Она была на лодке.
Страх внутри нее скручивался большой и толстой змеей. Лодка. Движущаяся по прихоти ветра и воды. На милость ее страхам.
Сердце колотилось. Зубы стучали.
Скрип. Скрип. Сверху.
Она прижала костяшки пальцев ко рту. Она ненавидела воду. Ее начало тошнить. Она изо всех сил старалась сдержаться, удержать себя в руках, заставить все вернуться на свои места, но тело больше ее не слушалось. Словно оргазм, который пронзил ее — как давно? часы? дни? — отнял у нее что-то жизненно важное.
Скрип, скрип. Со стороны люка.
В груди нарастала паника, лишая ее воздуха. Она захныкала. О Боже.
В полумраке комнаты, у подножия лестницы неясно вырисовывалась тень, широкая и темная. Приближающаяся ближе. Приближающаяся к ней.
Комок внутри нее шевелился и извивался, как змея перед броском. Она вытянулась как струна.
Нет.
Сила вырывалась из нее, пронзая горло, как крик, словно что-то внутри нее готово к приближающейся угрозе. Ее контроль рвался, подобно паутине. Сила вырвалась из ее рта, взрывной волной обрушившись на каюту.
Предметы с грохотом сталкивались друг с другом. Разбивались.
Разбивались в дребезги. Стекло. Ее мозг.
Она не могла видеть. Она не могла остановиться. Гул заполнил ее голову.
Как ненормальная Кэрри, пропитанная кровью и сеющая разрушение на студенческом балу.
Стоп. Ненормальный.
— Хватит.
Одно слово, брошенное в вышедшую из-под контроля тьму, как булыжник — в поток воды.
Она почти всхлипнула от облегчения. Ветер, если это был он, стих. Вещи оседали или соскальзывали на пол. Каюта восстановила равновесие. Паника ослабла.
Этот голос.
Она знала этот голос.
Люси свернулась калачиком, задыхающаяся, вспотевшая, оглушенная внезапной тишиной.
Свет расцвел, мягкий и тусклый, как на болоте, освещая жесткий подбородок, длинный нос и сардонический изгиб рта.
Конн.
На щеке у него был длинный порез, черный в голубоватом свете. Кровь он не стер. По какой-то причине, отсутствие этого простого человеческого жеста испугало ее.
Она дрожала в ожидании, что он обнимет ее, скажет что-нибудь, сделает что-нибудь, восстановит ее мир и ее веру.
Он взглянул на Люси, затем обвел взглядом каюту. Вскинул брови.
— Это проявилось бы, — сказал он, — не смотря ни на что, ты дочь своей матери.

Люси прижала колени к груди и крепко их обняла, изо всех сил стараясь не потерять самообладание. Снова. Она переживала дни и похуже этого. Но теперь...
Лицо Конна было непроницаемым, глаза едва видны в нечетком, тусклом свете.
Она занималась с ним сексом. Незащищенный секс с незнакомцем. Как бестолковый новичок, который отключился в пабе и проснулся в чужой кровати совершенно без понятия, как он там оказался.
Люси съежилась. Она не могла поверить, что сделала это. Она не могла поверить...
Вещи проносились, сталкивались, разбивались в темноте.
Она, должно быть, сошла с ума.
Такие вещи с ней не происходили. Такие вещи просто не происходили.
Комната качалась на волнах.
— Что... Где мы? — спросила она. Всплыли туманные воспоминания о том, как ее несли, поднимали… кормили? — Я была больна?
Но никто никогда не кормил ее, когда она болела.
Конн наклонился — она сумела не вздрогнуть при этом — и начал выискивать что-то на полу. Люси перевела взгляд на свет разбитого фонаря, когда он поставил его на стол.
— Ты скоро почувствуешь себя лучше, — сказал Конн, хотя это не было ответом на ее вопрос. — Сон сморил тебя сильнее, чем я ожидал. Но теперь, когда ты бодрствуешь, симптомы быстро сойдут на нет.
Значит, не больна, подумала она. Возможно, и не сумасшедшая.
Она вспомнила — или это был сон? — его сильная и теплая рука вокруг ее плеч, чашка перед ее губами.
— Ты давал мне суп.
Он накачал ее наркотиками? Возможно, у нее были галлюцинации. Это объяснило бы вещи, летающие по каюте, и ощущение чего-то, извивающегося внутри нее, ожидающего момента вырваться из ее груди как космический монстр из фильма «Чужие».
Ее передернуло.
Он кивнул.
— Тебе нужна была еда. Жидкая.
Комната все еще качалась. Ее живот скрутило. Нервы? Или морская болезнь?
— Как долго я была в отключке?
Конн не отвечал.
— Сколько времени? — настаивала она. Часы? Дни?
Что он сделал с ней? Для нее? Под покровом — каким-то мехом, тяжелым и теплым — она была практически голой.
Недалеко, в темноте она разглядела его руки. Чиркнула спичка и вспыхнула ярким пламенем. Теплый, желтый, настоящий свет заменил жуткие синеватые отблески. В сложившихся обстоятельствах глупо было радоваться зажженной лампе. Но в любом случае, знакомый свет ее успокаивал.
Пока она не увидела, в каком состоянии была каюта.
Вот дерьмо.
Выглядело все так, будто ураган прошелся по комнате, или бомба взорвалась. Разбитая посуда, подушки безопасности, карты и журналы вывернуты и разбросаны, как тела после кораблекрушения. Пустая кофеварка и расколотая бутылка закатились под стол. Лужа красного вина, черного как кровь в тусклом свете каюты, на полу. И в завершении ее достиг кислый фруктовый запах, вызвавший болезненную тошноту.
Она провела языком по зубам. Ей не помешала бы зубная щетка.
Конн поднял кресло с одним подлокотником и поставил его вертикально. Его голова задевала низкий потолок.
— Не извиняйся, — сказал он. — Это судно было оборудовано, чтобы противостоять штормам. Повреждения не серьезнее, чем может показаться на первый взгляд.
Внезапно она почувствовала себя оскорбленной, что было просто смешно при данных обстоятельствах. Как расстроиться из-за невыполненного задания, в то время как классная комната охвачена огнем.
— Я не собиралась извиняться. Я ничего не сделала.
— Кто же тогда? — Конн выгнул бровь в удивлении.
— Гм, — она уставилась на него, ошеломленная. — Я была без сознания. Я не просила меня сюда приносить. Ты должен доставить меня домой.
Он поставил еще одно кресло, придерживая его перед столом в приглашении.
— Иди сюда. Садись.
Люси недоверчиво посмотрела на кресло и затем ему в лицо. Она не хотела приближаться к Конну. Но если бы она осталась в кровати, он мог бы расценить это как приглашение.
Румянец залил ее лицо. Да, как будто их «занятие» в грязи сада ее учеников еще не убедили его в том, что она не стоит его внимания.
Она сжала одеяло, мягкий мех проскальзывал между пальцев.
— Зачем?
Пристальный взгляд Конна поднялся от ее рук к лицу.
— Объяснения займут время. Я хочу, чтобы тебе было удобно.
— Тогда отдай мне мою одежду.
Что-то мелькнуло в его глазах и исчезло прежде, чем она смогла понять, что это было.
— Ее здесь нет.
— Где же она?
— Мне понадобилась твоя одежда.
Она не хотела думать о том, для чего ему понадобилась женская одежда.
— Ты обещал отвести меня домой, — напомнила она ему.
Прямо перед тем, как они занялись сексом среди тыкв. Но она не хотела думать об этом. И она, конечно, не собиралась об этом упоминать.
И лучше бы он тоже помалкивал.
— Я сказал... — Его тон был холоден и формален. — Я отведу тебя туда, куда тебе нужно идти.
Она смотрела на него разочарованно.
— Что ты за человек?
— Я не человек, — он сделал паузу. — Лучше сказать, не... ваш вид.
Внутри нее что-то оборвалось. Ее мир обрушился. На мгновение она вернулась в темноту, с ревущей в голове кровью и распространяющимся вокруг хаосом.
Она глубоко вздохнула, желая успокоиться, и почувствовала, как приходит в себя.
В каюте было тихо. В тишине она могла расслышать, как вода бурлила и устремлялась к корпусу судна, скрип снастей наверху.
— Возможно, нам обоим стоит присесть, — сказал он.
Люси заставила себя сглотнуть. По крайней мере, если бы они сидели за столом, то он не маячил бы перед ней. Она поспешила передвинуться к краю матраца, но не хотела оставлять гладкий тяжелый мех одеяла. Не то, чтобы у людей PETA¹ не было оснований, но что-то почти греховно-успокаивающее было в этой шелковистой шерстке. И в каюте было холодно.
Она стянула одеяло с кровати и встала, заворачивая его вокруг себя, как пляжное полотенце или медвежью шкуру. Концы одеяния тянулись по полу.
Люси засеменила к креслу. Но не к тому, которое он придерживал для нее. Она не хотела сидеть так близко к нему. Шлепнувшись на место, Люси скрестила руки на груди, как детсадовец, отказывающийся присоединиться к участникам круга обсуждения какого-нибудь вопроса.
Конн сжал губы. Его глаза потемнели. Теперь, когда она была там, где он хотел,— ха-ха — он казался на удивление нежелающим начать разговор. Если только эта тишина не была его способом заставить ее говорить первой.
— Так, — возможно она должна подыграть ему. Не человек. Не наш вид, пульсировало в ее мозгу. — Кто же ты такой?
— Я — селки, — еще одна пауза и, кажется, воздух в каюте стал гуще. — Как и твоя мать.
Что-то в ней зашевелилось, как ребенок в утробе матери, вышибая воздух из легких в одном продолжительном свисте. Кровь отлила от головы.
Когда Люси встала, кресло скрипнуло.
— Нет.
— Ты не слышала о легенде? — его брови поднялись в удивлении.
— Гм, — во рту у Люси пересохло. Она чувствовала, что краснеет. Лихорадочно. — Был такой детский фильм, гм, «Тайна острова Роан-Иниш» о том, как женщина превратилась в …
Люси закрыла рот. В груди усиливалось давление. Она просто не могла это сказать. Так как после этого она должна будет воспринимать его всерьез. Она должна была принимать всерьез столько разных вещей, что обычно была очень осторожна и даже не думала о них.
— В котика, — кивнул Конн.
Возможно, у нее все еще галлюцинации. Или это был сон. «Твоя мать была селки».
Люси задрожала, крепче сжимая одеяло. Мех шуршал по голой коже.
Мех. О, Боже мой.
Она дрожала, но оттолкнула его. Тяжелая шкура упала к ее ногам.
Конн спокойно смотрел.
— Это был… Это…
— Это мое, — подтвердил он.
Она изо всех сил пыталась дышать.
— Я носила...
— Думай об этом как о заимствовании моего пальто, — предложил он.
Она заморгала. Конн ее успокаивает?
— Ты — животное.
— Элементаль, — недовольно нахмурился Конн.
— Разве есть разница?
— Все элементали бессмертны, как часть Первого сотворения мира. Твоя мать …
— Не вмешивайте в это мою мать. Я же сказала, что даже не помню ее.
— Ты унаследовала ее кровь, — сказал Конн. — Ее силу. Ты и твои братья.
Ее братья. Она отдышалась.
Его объяснение было подобно взрыву в ее голове, так лампа освещает темную комнату. В ее сознании как будто открылась дверь. Сцена прошлой ночи теперь виделась в совсем ином свете. Ее семья, объединенная против нее. Калеб и Маргред, обменивающиеся долгими, многозначительными взглядами, которые, как оказалось, не имели никакого отношения к тому, что они — молодожены. Дилан — напряженный и молчаливый. Даже Реджина смотрела на нее, то есть избегала смотреть на нее, с тактичным сочувствием.
Она не знала этих людей.
Она ничего не знала.
— Они… знают?
— Да, — сказал Конн.
Люси вздрогнула.
— Все они?
— Да. Твой брат — селки. Как и Maргред.
Она напряглась, не желая принимать услышанное. Нутро подсказывало ей: — Я не верю тебе. Калеб…
— Не Калеб. Дилан.
Ей было холодно. Голая. Замерзающая.
— Это невозможно.
— Ой, ли? Где, ты думаешь, он был все эти годы? — безжалостный голос Конна резонировал в ней, подобно морю. — Откуда взялась Маргред?
Мозг Люси лихорадочно работал. Язык перестал ее слушаться.
— Она... Она подверглась нападению. На пляже. Калеб нашел ее.
На пляже. Без одежды, без памяти, без малейшего понятия о том, как начать жить дальше, без семьи, заявившей бы о ее исчезновении.
Ноги Люси подогнулись, как ватные. Она опустилась назад, в кресло. О, Боже мой.
— Почему они ничего не сказали? Почему они не сказали мне?
Тишина.
— Я думаю, — наконец сказал Конн, — так они хотели защитить тебя.
— Защитить от чего? От тебя? — ее гнев снова вспыхнул.
— От твоей судьбы.
Ее сердце бешено стучало.
— Я не думаю, что оказаться в море в одном нижнем белье и рядом с тобой, — это моя судьба.
Как глупо. Она замолчала. Ей не стоило напоминать ему, насколько она была нагой и уязвимой.
Отлично. Как будто он не знал. Как будто он не мог этого видеть.
— Я не причиню тебе зла, — сказал он почти нежно.
Она вскинула подбородок, сопротивляясь потребности скрестить руки на груди.
— Скажи это моим братьям. Они придут за мной.
Они ведь придут?
Хорошо, допустим, они не были одной большой счастливой семьей. Возможно, у них были секреты. Возможно, они даже лгали. Но Калеб искал бы ее. Она могла рассчитывать на Калеба. Даже когда она была четырнадцатилетней беглянкой, выворачивающей свои внутренности у киоска на бензоколонке в неукротимой рвоте, брат ее разыскал.
— Они тебя не найдут, — сказал Конн.
Его уверенность потрясла Люси. Ей было холодно. Так холодно. Мех ласкал ее лодыжки.
— Калеб будет. Он — полицейский.
— Он даже не знает, что ты пропала. Я оставил клэйдхэг вместо тебя.
Люси начала порядком уставать от того, что глаза все время округляются от изумления, и приходится постоянно спрашивать: «Что?». Поэтому она промолчала.
— Клэйдхэг — это копия, — объяснил Конн, словно она спросила. — Живое изображение оригинала, созданное волшебством.
— Ты сделал мою копию?
Он кивнул.
Она шумно вдохнула.
— Ты думаешь, моя семья не заметит, что я была заменена на какую-то человекоподобную оболочку?
Он пожал плечами.
— Люди видят то, что ожидают увидеть. Что они хотят видеть.
Люси вздрогнула. Поскольку, конечно, он был прав.
Именно так она жила. Именно так она выжила. Вписываясь. Гармонируя. Убедившись, что когда люди смотрели на нее — ее товарищи-учителя, ее соседи, все вокруг — они видели тихую Люси Хантер с примерным поведением, которая заботилась о своем отце и была добра с детьми.
Ребенок без странностей. Ребенок не алкоголика. Не суперурод.
Она посмотрела на шкуру у своих ног. Хотя, если Конн был прав в отношении остального, «урод» будет уместно.
— Так что по поводу Дилана? И Мэгги? Ты заявил, что они не люди. Не должны ли они тогда быть в состоянии понять, гм…
— У них нет никаких причин подозревать, что ты пропала. И клэйдхэг очень быстро научится быть той, кого они хотят видеть.
— Это не одно и то же.
— Но так и есть. Ты тоже притворяешься, — его глаза кололи как отполированная сталь. Его наблюдательность разбивала ей сердце. — Или ты станешь отрицать, что твоя семья, глядя на тебя, видит только то, что хочет видеть?
— Моя семья любит меня, — сказала Люси голосом, дрожащим от гнева. Она надеялась, что это был гнев.
— Они не знают тебя.
— Ты тоже. Ты ничего обо мне не знаешь.
— Ты — дочь Атаргатис.
— Мою мать звали Эллис. Эллис Хантер.
— Твоя мать была морской ведьмой, Атаргатис.
Люси упрямо стиснула зубы.
— Докажи это.
Его холодный взгляд смягчился, приобрел выражение, которое можно было бы назвать сочувствием.
— Я не должен ничего доказывать. Тебя окружают доказательства. Они внутри тебя.
Мех слегка коснулся ее ног, искушая зарыться пальцами в его тепло. Она притянула ноги обратно под стул.
— Ты имеешь ввиду свою кожу.
— Я имею ввиду твою силу. Раскрой глаза. Посмотри вокруг себя. Твой дар обратился против меня, защищая тебя.
— Слишком поздно, — пробормотала она. — Если бы у меня действительно было волшебное силовое поле, оно должно было появиться тогда в саду, когда ты повалил меня на землю.
Он поднял брови.
— Едва ли это было насилием, моя дорогая. Ты не беззащитная девственница.
Ее щеки, ее лицо, все ее тело горело. Она взяла на себя ответственность за свои действия. Но не было никакой причины оскорблять ее.
— И что это должно означать?
— Просто то, что ты сильнее, чем кто-либо из нас предполагал, — сказал он прохладно. — Что ты еще раз доказала, когда швыряла содержимое каюты в мою голову.
— Это была не я.
— Кто же тогда?
— Я не знаю. Ветер. Как это называется… Полтергейст.
— Ты веришь в призраков?
— Ты же веришь в селки.
Он засмеялся.
— Действительно.
Смех разрушил его внешнюю неприступность, почти... Она закусила губу. Почти человек.
Конн внимательно рассматривал ее. Свет фонаря придавал теплоту мраморному совершенству его лица, смягчая жесткую линию рта.
— На моем острове, в Убежище, был один учитель. Он рассказывал детям поучительные истории, чтобы они лучше понимали предмет. Ты пользуешься таким приемом?
— Иногда, — признала она осторожно.
— Тогда позволь мне рассказать тебе историю, — сказал он. — Чтобы помочь тебе понять кое-что.
Ему что-то нужно, подумала Люси. Иначе он не был бы так великодушен. Ты можешь поговорить со мной. Они относятся к тебе, как к ребенку. Доверься мне.
Она дрожала.
И все же она послала за ним, потому что хотела получить ответы. Что она может потерять, слушая его? Может часть ее даже хотела бы верить… Во что?
Ты сильнее, чем кто-либо из нас предполагал.
Или, возможно, она была идиоткой.
Темноту заполнял шум порывов ветра и плеска волн. Веревки скрипели. Каюта качалась. Зубчатый свет сломанного фонаря танцевал на потолке, как рассыпанные по полу золотые монеты.
Очевидно, ее молчание было согласием, необходимым Конну, потому что он начал.
— Еще до начала времен Дух создателя несся над водами, — говорил он глубоким, гипнотизирующим голосом. — Из пустоты он создал землю, море и небо. Он создал свет. Когда были созданы элементы, их дети обрели форму: дети земли и моря, дети воздуха и огня. Ты знаешь эту историю.
— Гм. Частично.
Барт Хантер не был человеком, посещающим церковь. Но как любой ребенок на острове, Люси изучала библию в Воскресной школе г-жи Пруитт. Она все еще могла вызвать туманные воспоминания о Ноевом ковчеге, палочках фруктового мороженого и клее. Однако, она была уверена, что уроки г-жи Прюитт о Сотворении мира проходили не совсем так. За исключением: «Бог создал Адама из пыли».
— Человек был создан позже, после того как земля зацвела и жизнь вышла из моря. Не все элементали — Первые творения — были довольны, когда Создатель устремил свои силы и внимание к человечеству. Дети воздуха поддерживали Его в этом, как и во всем. Дети огня восстали. В то время как мы вынуждены были разделить свои элементы и территории с людьми, мирный народ ушел к холмам, а морской народ — к морю.
Она пыталась понять изо всех сил.
— Вы скрылись.
— Мы отступили. Да.
Его прохладный тон подстрекал Люси.
— Так что привело тебя на Край Света? Каникулы?
Выражение его лица стало еще более холодным и отдаленным.
— Не это.
— Что же тогда? Чего ты хочешь от меня?
— Я видел твое лицо, — сказал он резко.
Она открыла рот и снова закрыла его.
— В лужице воды во время прилива. В видении. В моих снах, — его пристальный взгляд встретился с ее глазами. — Я видел тебя, и я пришел за тобой.
Ее сердечный ритм ускорился. Это было похоже на сказку. Или сон.
— Почему? — прошептала Люси.
В тени, отбрасываемой фонарем, его глаза казались черными.
— Есть пророчество, что женщина из рода твоей матери изменит баланс элементов, возможно, даже превратит наших людей в тех, кем мы были. Мы нуждаемся в тебе. Я нуждаюсь в тебе.
От тоски у нее перехватило дыхание. Он говорил ей то, что должен услышать каждый ребенок, чему хотела верить каждая женщина.
В течение многих лет Люси ждала момента, когда она будет нужна кому-то. Ее матери, чтобы она вернулась к ним, ее брату, чтобы вернуться домой, ее отцу, чтобы он оторвался от бутылки и, наконец, увидел ее. Все свое детство она считала, что с ней что-то не так, потому что мать их бросила, потому что спился отец. Всю свою жизнь она хотела быть частью чего-то нормального, взаимосвязанного, целого.
И она всегда знала, что отличалась от других. Она была с изъяном.
У Люси защемило в груди, в горле стоял ком непролитых слез. Она сглотнула. А что если… О, Боже. Что, если Конн говорил правду? Что, если она чувствовала себя уродом, потому что и была им?
Или ее мать была.
Ее сердце грохотало в потребности верить. Паника скользила по ее коже.
— Я не... Я не могу быть той, кто тебе нужен.
— Ты — дочь своей матери.
Она покачала головой.
— Ты не понимаешь. Я боюсь воды. У меня морская болезнь. Я не могу даже плавать.
— У тебя есть ее сила. Ее наследие. Этого достаточно.
«Достаточно для чего?», — дико спросила Люси сама себя.
Котиковая кожа лежала на полу между ними, как слон в этой маленькой каюте.
— Ты мог мне сказать, — говорила она, встряхнувшись, — ты мог объяснить.
— Ты бы приехала?
Нет.
— Может и нет, — признала Люси. — Но у меня должен был быть выбор.
Его рот сложился в мрачную гримасу, глаза были холодны.
— Выбора нет. Ни для кого из нас.
1. PETA - People for the Ethical Treatment of Animals - американская организация, которая отстаивает права животных.

В дверном проеме офиса Калеба появилась опрятная модельная стрижка «боб» Эдит Пэйн, секретаря городской корпорации. В дополнение к обработке городских разрешений, составлению счетов и регистрации документов Эдит служила дневным диспетчером полицейского управления и двадцатичетырехчасовым источником новостей для всего острова. Калеб никогда не проходил мимо ее стола во внешнем офисе, не почувствовав при этом, что сначала он должен был вытереть свою обувь.
— Вам пришел факс от Береговой охраны, — объявила она. — Они хотят, чтобы вы проследили за пропажей лодки с причала в Рокленде. Кэролайн Бегли, из гостиницы, находится на первой линии. И здесь ваш брат, пришел с вами увидеться.
Калеб нажал кнопку на клавиатуре компьютера, свернув открытые на экране окна.
— Спасибо, Эдит. Я отвечу на звонок. Попросите Дилана подождать.
Однако Эдит осталась стоять в дверном проеме.
— Колыбель вы уже не покупаете? — она кивнула на чистый монитор.
Калеб покраснел, как будто она поймала его пользующимся казенным компьютером для просмотра порно-сайта, а не сайта о работе по дереву.
— Я подумываю сделать ее самостоятельно.
Взгляд, который она послала ему поверх своих очков, можно было расценить как одобряющий.
— Женщинам и, правда, нравятся мужчины, которые умеют обращаться со своими инструментами.
— Когда вы, наконец, закончите смущать моего брата замечаниями сексуального характера, — сказал Дилан, стоя в дверном проеме, — Я бы хотел с ним поговорить.
Калеб откашлялся.
— Позже. Я должен ответить на этот звонок.
— Конн уехал, — сказал Дилан.
Калеб ощутил мгновенный всплеск адреналина, как после глотка плохого кофе.
— Когда?
— Если Вы имеете в виду г-на Ллира, он уехал вчера, — вмешалась Эдит. — Не оплатив свой гостиничный счет. Именно поэтому Кэролайн звонила. Она зашла в номер, чтобы сменить простыни, и увидела, что на кровати не спали.
Братья обменялись взглядами.
— Спасибо, Эдит, — сказал Калеб. — Выходя, закройте дверь, пожалуйста.
— Но Кэролайн …
— Скажите ей, что я приеду, чтобы забрать ее заявление, как только закончу здесь.
Эдит фыркнула. Замок мягко щелкнул за ее спиной.
Дилан опирался бедром на угол стола Калеба.
— Что ты об этом знаешь? — спросил Калеб.
— Очевидно, меньше твоего секретаря. Я отправился в гостиницу, а его там уже не было.
— Мэгги? Регина?
— В порядке, — продолжил за него Дилан. — Я заходил в ресторан по пути сюда.
Калеб шумно выдохнул, он не подумал о доме.
— Люси?
— Сегодня она осталась дома, сказавшись больной.
Калеб нахмурился.
— Снова?
Даже когда они были детьми, Люси никогда не пропускала больше одного дня школьных занятий за всю свою жизнь. Калеб порой думал, что классная комната обеспечила ей стабильность, в которой она испытывала недостаток дома.
— Ты ее видел?
Дилан кивнул.
— Этим утром. Она сказала, что чувствует себя немного лучше. Отец даже приготовил для нее чай.
— Наш отец?
Дилан скривил губы.
— Она так сказала.
— Итак, со всеми все в порядке, — медленно резюмировал Калеб. — Все в порядке.
— Не со всеми, — сказал Дилан. — Не с Конном.
— Он не попадает в мою сферу влияния. Это не моя юрисдикция.
— И тебя не беспокоит, что он уехал, не сказав нам.
— Он — селки. Это — то, что селки и делают.
Дилан поднял бровь.
— Все еще горюешь по нашей матери, мой маленький братишка?
Калеб стиснул зубы.
— Дело не в нашей матери.
— Принц думает иначе. Если пророчество правдиво…
— Если бы он хоть на грош верил в пророчество, то слонялся бы поблизости.
— А если он не мог, — предположил Дилан. — Я знал бы, прорвались ли демоны через доверенную мне территорию. Но, должно быть, что-то случилось, и Конн вернулся в Убежище.
Нутро Калеба горело — вернулось то ощущение, как после плохого кофе.
— Это — его проблема, — мрачно сказал Калеб.
Он встретил пристальный взгляд неподвижных черных глаз Дилана.
— До тех пор, пока она не станет нашей.

Лодка неслась, подгоняемая порывами ветра, взлетая и падая на волнах. Паруса находились почти под прямым углом к корпусу, их полотнища натянулись. Волосы хлестали Кона по лицу.
Он оскалился, наслаждаясь этим неистовством и контролем, скоростью столь же пьянящей, как свобода. Его присутствие у руля едва ли было необходимо. Волшебство направляло ветер, заполняющий паруса. Но ему нравилось знать, что он не потерял свою связь с парусами, несмотря на столетия, которые прошли с тех пор, как он покидал дом в последний раз.
Остров появился из окружающего их моря, между глубоким лесом водорослей и открытым всем ветрам небом, неподвижный, как якорь. Сияющий, как мечта.
Убежище.
Стремление к обладанию сжало его грудь. Он смотрел сквозь пряди своих волос, пытаясь увидеть свой дом глазами постороннего человека. Глазами Люси.
Зелень сошла с холмов вслед за минувшим летом, но сегодня солнце проникло сквозь туман и освещало старинные башни как по-волшебству. Вкрапления гор искрились, как брошенные горсти крупных алмазов. Стайка морских птиц дрейфовала у южного утеса, крича слабое и отдаленное приветствие.
Оценит ли девушка, спящая под палубой, холодную абсолютную красоту его острова? Как она может не оценить?
Непрошенные, ее слова возникли перед ним: «Я не просила меня сюда приносить. Ты должен вернуть меня домой».
Руки Конна сжались на руле, его хорошее настроение пропало, как переменчивый ветер. Он был так же связан своими обязанностями, как она — своей судьбой. Ее страхи и его сожаление были одинаково не важны. Не может быть пути назад, холодно подумал Конн.
Для них обоих.
Он услышал ее прежде, чем увидел: скрип люка, мягкая поступь. Он почувствовал ее запах, человека, женщины, такой милой.
Он повернул голову.
Люси цеплялась за перила, ноги дрожали. Он почувствовал порыв подойти к ней, поддержать ее под локоть. Но селки не прикасались без причины. Только во время борьбы или спаривания, что было демонстрацией обладания и страсти, в равной степени.
Она все равно не обрадовалась бы его помощи. В каюте она отскочила от него, от прикосновения его шкуры.
Вчера она нашла огромный желтый дождевик и голубой комбинезон в одном из шкафчиков, на которые и променяла тепло его котиковой шкуры. С курткой, свисающей ей до колен и рукавами, закатанными до запястий, она выглядела нелепо, привлекательно и очень, очень молодо.
«Достаточно стара», — сказала она тогда.
Для занятий сексом? Без сомнения.
Для всего остального? Он не был уверен. Конн правил девять столетий. И жил намного дольше этого. Но Люси была молода, даже по человеческим меркам. Даже Дилан был стар для нее. Люси могла не знать о его реальном возрасте, и быть совершенно без понятия о том, что от нее требовалось.
Его пристальный взгляд упал на ее узкие голые ступни, ниже закатанных штанов.
И внезапно она возникла в его голове, воздух вокруг заряжен потом, сексом и запахом чего-то зарождающегося. Ее длинное тело, поднимающееся с земли, чтобы встретить его, спариться с ним, взять его. Крошечный драгоценный камень, вспыхивающий на ее гладком животе. Солнце, иссушающее его плечи, когда он погрузился в нее, мужчина к женщине, один пол к другому, власть к власти...
Ошеломленный и взволнованный, сердцем и всем своим существом, Конн увлекся своим видением. Кровь шумела в ушах.
Он отвлекся и ослабил хватку, ветер тут же подхватил судно. Лодка повернула. Мачта раскачивалась.
— Осторожно! — закричала Люси.
Тяжелое парусное крепление смело кабину, увлекаемое ветром, который освободился от силы его волшебства и переменил направление. Конн нагибался, проклиная паруса и потерю контроля.
Палуба сильно наклонилась, зарываясь носом в воду.
Он ловил ветер главным парусом, толкая кливер на подветренную сторону. Ветер усиливался. Паруса загрохотали и раздувались. Лодка кренилась, вставая на дыбы, как своенравная лошадь, и прыгала прямо на волны.
Люси с трудом добралась до скамейки и села. Волна ударила по борту. Люси отскочила от накативших брызг как кошка.
Конн поднимал тугой главный парус с помощью лебедки.
— Спасибо.
Она уставилась на него безучастно.
— За предупреждение, — сказал он.
— Едва ли я могла позволить тебе вывалиться за борт.
Он был доволен.
— В самом деле.
— Я имею в виду, — сказала она. — Я не умею управлять лодкой. И плавать тоже.
Ах. Он вспомнил. Она боялась воды. Невероятно, для дочери селки.
— Ты должна научиться ладить с морем, — сказал он.
Она выпрямилась в своей безразмерной одежде.
— С морем все отлично. До тех пор пока оно само по себе, как и я. Когда нарушаются эти границы, мне становится не по себе.
Он признал ее вызов. Очень немногие смели бросать вызов ему.
Он должен был оскорбиться. Но вместо этого он был рад. Она была сильна духом, эта дочь Атаргатис.
Он посмотрел перед собой.
— Это всего лишь вода.
Она судорожно сглотнула, когда посмотрела на возвышающиеся волны, бегущие вдоль корпуса лодки. Ветер хлопал в парусах.
— Верно. Я предполагаю, что должна быть благодарна, что ты побеспокоился найти лодку.
— Я выбрал ее для тебя. После... — После того, как он взял ее среди виноградной лозы и тыкв. — После того, как мы встретились, — выкрутился Конн.
— Выбрал ее?
— В вашей гавани.
Она сдвинула брови, копируя взгляд своего брата Калеба.
— Ты имеешь ввиду, украл ее.
Конн пожал плечами.
— Селки не обзаводятся собственностью, как люди. Мы плывем по течению, как волны в море. И принимаем подарки, которые выносит приливом.
— Значит, ты просто берешь то, что хочешь.
Его раздражало осуждение в ее тоне. Он был селки, одним из Первого сотворения. Он не нуждался в ее одобрении.
— Мы берем то, что нам необходимо, — он встретил ее пристальный взгляд, позволяя памяти об их соитии вспыхнуть между ними. — И то, что предлагается.
Она густо покраснела. Но не отвела взгляд.
— Куда ты меня везешь?
— Домой, — он кивнул на правый борт, где берег раскачивался вверх и вниз в ритме лодки. — В Убежище.
Люси сжала кулаки так, что костяшки пальцев побелели, но взгляда не отвела.
— Это не дом. Не мой дом.
Он не хотел ее принуждать к этому. Но чем скорее она примет свою судьбу, тем легче будет им обоим.
— В свое время станет, — сказал он.
Конн на это надеялся.
— В свое время? — ее голос сорвался, в панике. Или в гневе. — Как долго ты будешь держать меня там?
Конн не ответил.
Она схватила выбившуюся прядь волос, отводя ее от лица. Позади нее белые барашки тянулись за лодкой по глубокому синему морю.
— Как долго? — настаивала она.
Что-то зашевелилось в его сердце, червь сомнения или жалости. Он уравновесил кливер, избегая встречаться с ней взглядом.
— Ты — дочь Атаргатис. Ты претворишь в жизнь пророчество. Также как и я должен это сделать.
— Как претворю? Я ничего не могу сделать.
— Твои поступки говорят иное.
— Что? Это потому что я разнесла каюту? Это было заблуждением. Ошибкой. Как и заниматься с тобой сексом.
Глаза Конна сузились. Его люди дрожали бы. А эта девочка встретила его пристальный взгляд, ее глаза печальны, губы сжаты. Независимо от того, кем она была, она точно не была трусихой. И дурой она тоже не была.
— Ты подарила мне свое тело, — немногословно объяснил он, чтобы ей легче было понять. — В соответствии с представлениями твоего вида, мы связаны.
— Мы занимались сексом. Это не делает меня твоей самкой.
— Разве нет? — на лице Конна мелькнуло подобие улыбки.
Она раскрыла рот и тут же поспешно его закрыла.
— Ты не можешь отрицать, что в тебе течет кровь твоей матери, — сказал он.
— Я не знаю, почему ты ожидаешь, что я буду чувствовать себя обязанной быть верной дочерью своей матери. Она не была верна мне, нам.
— Твоя мать возвратилась на свое законное место в море. В этом была ее природа. Ее судьба. Как и твоя — последовать за ней.
— Я — не моя мать.
— Очевидно, не она, — отрезал Конн. — Атаргатис была поистине дитя моря.
Она была беспокойной, яркой, подвластной прихотям момента и бурям своих капризов, уверенной в своей красоте и власти.
Все же он никогда не искал компании селки, никогда не брал ее в свою кровать.
Никогда он не хотел ее так, как жаждал ее высокую, бледную, упрямую дочь. Как дыхание в его легких, как пульс его крови...
Конн застыл. Проклятье, черт побери.
Он не хотел ее. Она была просто необходимым средством для достижения желанной цели. С ее помощью он мог сохранить родословную ее матери и его людей. Но она не была одной из них. Она не была селки.
Ветер, огибая скалы, переместился к воде.
Он закрепил кливер петлей вокруг лебедки.
— Мы должны двигаться дальше. Держи этот конец и потяни, когда я скажу.
Люси протянула руку, чтобы помочь Конну, но затем просто снова села на скамью.
— Ты не думаешь, что это перебор? Просить меня содействовать в моем же похищении?
— Кливер, — сказал он. — Если конечно ты не предпочитаешь плыть.
Он видел, как она прониклась чувством собственного достоинства. С таким же достоинством она носила и свой несуразный желтый дождевик.
— Сейчас, — скомандовал Конн, когда они начали подходить к берегу.
Кливер захлопал на ветру и затем натянулся, подгоняемый ветром. Захватив веревку, она затянула кольцо.
Словно это была петля вокруг его шеи.
Она проворачивала лебедку, осаживая парус.
— Значит, она вернулась в море. И что? Что произошло?
Он думал, что она об этом знала. Разумеется, братья рассказали ей?
— Она умерла.
— Ты сказал, что селки бессмертны.
Конн смотрел на ее опущенную голову, жалость в нем смешивалась с раздражением. Она думала, что снова увидит мать? Глупая человеческая надежда. Даже если бы Атаргатис переродилась в морской пене, как это и происходило с людьми моря, она вряд ли бы вспомнила о своей маленькой дочери.
Он установил курс.
— Мы не стареем и не умираем, как люди. Но нас можно убить.
Люси сняла с лебедки ручку и убрала ее подальше в кабину. Она зареклась плавать на лодке, но жизнь в домашнем хозяйстве рыбака научила ее, как легко инвентарь падает за борт.
— Что погубило мою мать?
— Она утонула. Не прошло и года с тех пор, как она оставила тебя, она оказалась в ловушке в сетях рыбака.
Люси подняла голову, глаза были цвета моря в облачный день.
— Значит, ее судьба не принесла ей ничего хорошего, не так ли?
На это у него не было ответа.
Люси схватилась за веревку, закрепленную вдоль раздутых бортов шлюпки. Ее мутило от легкого хлюпанья волн о лодку. Она убрала ноги под сиденье, подальше от котиковой шкуры, лежащей на полу. Как кошка во время дождя, одним глазом она бдительно следила за водой, другим — за приближающимся берегом.
Сухая земля. Твердая почва.
Наконец.
Прошедшие несколько дней она чувствовала себя загнанной в ловушку под палубой: вдыхая застоявшийся воздух, разогревая консервированный суп, моя свою посуду в крошечном камбузе, засыпая в тесной, до клаустрофобии, каюте. Пытаясь не замечать котиковую шкуру, она ее свернула и убрала в шкафчик. Она не могла больше укрываться ей, зная, что это такое.
Кем был Конн.
Она не знала, где он спал. Спал ли он вообще. Когда она просыпалась утром, иногда ей казалось, что простыни пропитались его ароматом. Как и ее кожа. Но на подушке рядом с ней никогда не было вмятин.
Весла опускались, поднимались, мелькали влажными лопастями. Конн двигался подаваясь вперед и отталкиваясь назад, его колени проталкивались в ее личное пространство, его кожа блестела на солнце бисеринками пота. Ветер ласково ерошил его волосы, словно рука любовницы. В обтягивающих темных штанах от костюма Дилана, белой рубашке, расстегнутой до талии, он был похож на пирата из кинофильма.
Люси прошлась взглядом по его широкой груди и, дойдя до низа живота, резко отвела глаза.
Она подвергла резкой критике тихую бухту позади него; рассыпанный на берегу, словно в беспорядке, песок и сланец; увядшие холмы, поднимающиеся в зубчатом кругу, как сломанный край чашки. Непреклонные и гордые на утесах возвышались округлые, зубчатые башни замка.
Белая птица с резко раскинутыми крыльями поднималась ввысь, как бумажный змей на рисунке. Солнечный свет искрился на поверхности воды. Тень нарушила целостность поверхности и пропала прежде, чем Люси смогла понять, что это было. Рыба? Котик?
На ее губах появился привкус соли. Она дрожала от холода. От страха.
Волнение.
Шлюпка понеслась, поймав волну прибоя, и зарылась носом в берег. Конн закрепил весла и выскочил, его босые ступни и накачанные икры плескались в морской пене.
Она посмотрела на силуэт его мускулистой спины, когда он сгибался над шлюпкой, и почувствовала уже другую дрожь, в животе.
Она отвела глаза. Она лучше знала, как поступить.
В прошлый раз, когда она позволила себе расслабиться, она потеряла сознание и оказалась похищенной посреди океана. Она и представить не могла, что сделает с ней Конн, если она снова подпустит его к себе. Она задышала чаще. Люси не хотела это представлять. Вспоминать. Его дыхание, обжигающее ей уши, его рука твердо обхватившая ее талию, его крепкое тело пульсирует, вздымается над ней..
Кровь стучала у нее в висках.
О, Боже. Она сошла с ума. Люси закрыла глаза.
Шлюпка села дном на отмель. Волна плеснула в нее, забрызгивая борта. От всплеска Люси вздрогнула и открыла глаза.
Конн тащил шлюпку к берегу. Не очень далеко. Ее вес вдавливал корпус в воду.
Он удерживал шлюпку в циркулирующей пене.
— Вылезай.
Вода забурлила и достигла ее.
Ее сердце отчаянно стучало. От паники пересохло во рту. Она никогда не входила в воду. Никогда. Ни разу с тех пор как была маленькой девочкой. Ни разу с тех пор как...
— Я не могу.
Он не спрашивал ее. Не спорил. Отпустив шлюпку, он выдернул ее со скамьи, прихватил котиковую шкуру и вышел с ними из воды.
Она вскрикнула от облегчения и тревоги, крепче обнимая его за шею. Он был теплым и надежным. Поймана между дьяволом и глубоким синим морем...
— Подожди!
Он посмотрел на нее сверху вниз.
— Ты предпочла бы намокнуть?
— Нет, но...
Она ерзала в его руках, бросая отчаянный взгляд ему через плечо, поскольку шлюпка снялась с мели.
— Шлюпка!
— Мы больше не нуждаемся в ней.
— Она могла бы еще понадобиться!
Он опустил Люси ногами на холодный, омытый морем песок. Даже в состоянии беспокойства, она заметила, что он поддерживал ее за талию, пока она не обрела равновесие.
— Зачем? — спросил Конн.
— Чтобы... вернуться на лодке, — ответила Люси. Домой.
— Слишком поздно, — сказал он.
Люси молча посмотрела на него.
— Северным путем пересечь море будет почти невозможно в течение следующих нескольких недель, — сказал он натянуто. — Даже если …
Но она не слушала.
Шлюпка дрейфовала и скользила вдаль, позади нее тянулась веревка. Сердце Люси ухнуло вниз.
— Ох! — закричала Люси. — Хватай же веревку. Она уплывает.
— Оставь ее.
Но она не могла.
Вода бурлила и окружала шлюпку. Она снова села на мель, покачиваясь на волнах.
Она схватила Конна за руку.
— Пожалуйста. Поспеши. Ее уносит.
Он не сдвинулся с места, стоя словно камень.
Шлюпку зацепила очередная волна, и она ускользнула в море, забирая с собой шанс на спасение для Люси. Ее возможность попасть домой.
С пронзительным криком гнева и страха, она все-таки бросилась в воду.
Шок.
Холод. Он охватил ее ноги, пробирая до костей. Ее ноги, туловище, все покрылось мурашками от холода. Холод сжимал грудь. Удушье скользило в легких, как нож. Она колебалась.
Шлюпку уносило дальше за пределы досягаемости.
Она зарыдала и стиснула зубы. Она не сдастся. Она не сделает этого. Люси отбросила все сомнения, отпихнула их со своего пути и начала пробираться вперед. Ее дождевик хлопал по воде и волочился за ней. Вода сдерживала ее колени. Ее бедра. Ее ягодицы. Мурашки поползли по ней как толстая змея.
Там. Вон там. Она выбросила руку вперед, протягивая ее, дотягиваясь, дотягиваясь, дотягиваясь... Веревка выскользнула из пальцев. Что-то в ней надломилось, надежда или стена, и независимо оттого, что скрывалось с той стороны, оно хлынуло наружу.
Вода запела. Поднялась небольшая волна. Веревка двинулась, поднялась и поплыла прямо в ее страждущую руку.
Она у меня.
Вспышка триумфа вытеснила все остальное.
Она повернулась в воде, доходившей ей почти до бедер. Ей было холодно. Так холодно. Руки и ноги дрожали. Пальцы на руках и ногах онемели.
Конн смотрел на происходящее с пляжа, выглядя необычно взволнованным.
Он волновался за нее?
От этой догадки у нее потеплело в груди.
Она разжала стучащие зубы настолько, чтобы суметь выкрикнуть: — Все в порядке. Я в порядке. Я, гм, достала ее.
Она махнула концом веревки.
Его холодные как дождь глаза, светились изнутри.
— Я вижу.
Она двигалась по направлению к Конну. Шлюпка наталкивалась на нее сзади, как выражающий раскаяние пони.
— Ты вымокла, — заметил Конн.
— Я замерзаю, — откровенно признала Люси, мокрая и дрожащая от холода и триумфа.
Вода хлюпала вокруг ее лодыжек. Ее ноги были холодны как глыбы льда.
— Вот.
Прежде, чем она поняла его намерение, Конн накинул ей на плечи котиковую шкуру.
Она дрожала, одновременно отторгая ее и чувствуя облегчение. Его шкура была очень тяжелой. Тяжелой и теплой. Пальцы Люси зарылись в толстый мех, не смотря на то, что внутри нее все протестовало. Это было не желание. Или не только желание. Адреналин, отвращение, голод...
Она сжала ноги, чтобы унять дрожь и продолжать стоять.
Конн придвинулся ближе, закутывая ее в шкуру. Она опустила глаза и посмотрела на его запястья, широкие и сильные. Ее грудь покалывало.
Люси резко втянула в себя воздух.
Его взгляд опустился к ее губам, ноздри раздувались. Собирался ли он ее поцеловать? Люси этого не хотела.
Ее сердце рвалось из груди. А может, она хотела как раз этого?
Его слова стояли перед глазами: «Едва ли это было насилием, моя дорогая. Ты не беззащитная девственница».
Она сделала один короткий, определяющий шаг назад, едва не споткнувшись на холодном песке.
Конн опустил руки.
Они смотрели друг на друга. Дыхание Люси стало прерывистым. Молчание стремительно разделяло их, холодное и непреклонное, как море.
Люси отвела взгляд первой.

Конн был раздражен и возбужден, в то время как должен был быть спокойным и уравновешенным. Потрясенный. Маленькая ведьма потрясла его.
Не из-за ее дара. Хотя, ей-богу, его чувства все еще были уязвлены зарядом силы, который она выпустила, призывая веревку к себе.
Он поднял и оттащил на пляж намокшую шлюпку, подальше от линии прилива и стройной девушки, дрожащей на песке. Если тело предало его, то лицо, по крайней мере, ничего не выражало.
Конн опустил шлюпку у основания утеса.
Люси отвернулась от него. Снова.
Он оскалился, как животное, которым она его считала. Даже с магией, все еще волнующей ее кровь, и с его шкурой, прикрывающей ее, Люси его отвергла.
Он предчувствовал ее отказ. Возможно, в ее видении ситуации, он даже заслужил это. Но здесь, на земле Убежища, нежелание Люси принять его неожиданно причинило боль. А если посмотреть глубже, под его травмированной гордостью зашевелилось основательное беспокойство. Рано или поздно она должна сдаться на милость своей судьбе. Его люди нуждались в ней.
И тут возникла другая мысль — он нуждался в ней.
Он не хотел признавать эти чувства. Он вообще не хотел испытывать какие-либо чувства. Но они были.
— Я..., — послышалось позади него. Люси прочистила горло. — Где мы? На карте, я имею в виду?
Конн закреплял весла вдоль бортов шлюпки, выгадывая время, чтобы надеть свою обычную маску.
— К западу от Иннс Галл. Острова Незнакомцев, — перевел он.
Конн закрепил буксирную веревку петлей вокруг уступа скалы. Он хотел, чтобы проклятая шлюпка уплыла. Но, помня, с какой храбростью она бросилась за ней, не мог оскорбить Люси, оставляя шлюпку непривязанной.
— Ирландия? — спросила Люси слабым голосом.
На мгновение он почувствовал сострадание, безжалостно подавив его в себе. Он уже сообщил ей, что не будет возвращать ее обратно. Разве имеет значение, что от дома ее отделяет полмира и океан?
— Шотландия.
Конн повернулся.
Она слегка запрокинула назад голову, чтобы охватить взглядом отвесный склон утеса, обнажив длинную, чистую линию горла. В некотором смысле она была удивительно хорошенькой.
— Это объясняет наличие замка.
Даже продрогшая и напуганная, она проявляла мужество. Конн улыбнулся, собственные страхи начали таять на глазах. Возможно, чувство юмора Люси поможет ей справиться с новыми обстоятельствами.
Но когда его взгляд опустился ниже, Конн беспокойно нахмурился, улыбка сошла с его лица. Ниже промокших манжет ее ноги были холодными, синеватого оттенка водянистого молока.
— Нам надо скорее попасть внутрь.
Она окинула утес скептическим взглядом.
— К башне есть проход, — объяснил Конн.
Его личный вход, когда он гулял вечером с собакой. Его спасение.
Она кивнула.
Кустарники в основании башни зашелестели. Показалась длинная тощая тень, высокая, как волк, и изящная, как олень. Узкая голова поднялась, он их заметил.
Она замерла.
— Что …
Серо-голубое пятно мелькнуло внизу склона, прокладывая себе дорогу в высокой траве.
— Мэдэдх, — предупредил Конн.
В последний момент большая собака бросилась на землю к его ногам, упала на спину и задрала лапы вверх. Совершенно никакого достоинства. Удивление — и что-то еще — сдавило Конну горло. Он медленно присел, чтобы почесать жилистое брюхо животного. Мэдэдх посмотрел на него взглядом чистого обожания прежде, чем перевернуться и понестись стрелой вниз по пляжу.
Смех Люси острой болью пронзил его сердце и все его существо. Селки смеялись так же редко, как и плакали. Собака бегала кругами, иногда делая паузу, чтобы примчаться назад и убедиться в его присутствии.
— Он определенно рад тебя видеть.
Да. Взволнованный Конн сжал руки за спиной.
— Раньше я никогда не отсутствовал, — сказал он натянуто. Никогда не представлял, что собака будет по нему скучать. Никогда не думал, что очевидная преданность животного так его тронет.
— Мэдэдх, сидеть, — скомандовал Конн собаке, прыгающей по песку на своих больших лапах.
Собака мгновенно присела и завиляла узким хвостом по песку. Улыбка Люси осветила лицо. Собака тыкалась влажной, волосатой мордой в ее ладонь. Она погладила пса по голове.
Конн боролся с приступом ревности. Из-за нее? Из-за собаки? Любое предположение было смешным.
— Это что, его имя? — спросила Люси. — Бешеная собака? (от англ. Mad Dog)
— Мэ-даг. Что означает «собака».
Улыбаясь, она повернулась к нему, и от этой улыбки у Конна перехватило дыхание.
— Очень оригинально.
— Так я обычно их называл, — резко сказал Конн. Всех их. — Они живут не очень долго. Девять или десять лет. Стало легче через некоторое время называть их тем же самым именем.
Ее удивленные серые глаза изучали его лицо, как будто она разглядела в нем то, чего никто не искал. То, что он сам предпочитал не видеть.
Гордость требовала не отводить взгляда.
— Сколько у тебя было собак? — мягко спросила Люси.
Он пожал плечами.
— Сотни. После четырнадцатого или сорокового, я научился не слишком... привязываться.
Она наклонила голову, не отрывая взгляда от его лица.
— Тогда, к чему вообще заводить домашних питомцев?
Этот вопрос он и сам частенько себе задавал. Каждый раз, когда он держал на руках остывшее старое тело, гладил седую морду. Каждый раз, когда нес собачий труп на холмы, чтобы похоронить его одному, в тишине.
— У меня всегда кто-то был. У моего отца всегда кто-то был. Это — традиция, — сказал он.
Способ поддерживать связь с прошлым, оставаться связанным с отцом, который бросил его.
— Если у тебя были сотни, времени изменить традицию было предостаточно, — заметила Люси. — Я думаю, тебе была нужна компания.
Конн спрятал за спиной сжатые в кулаки руки. Потрясенный он уставился на нее с каменным выражением на лице. Она его «прочитала». Селки, живший один, свободный от человеческих предрассудков и человеческих эмоций. Они не требовали дружеских отношений. И он не нуждался в этом.
— Ты, конечно, можешь думать, что хочешь, — вежливо сказал Конн и подхватил ее на руки.
Он почувствовал, как Люси стала чаще дышать. Но она не сопротивлялась.
Прогресс? Возможно.
Ее спутанные светлые волосы были зажаты между ними. Он осторожно освободил их, перемещая вес ее тела.
— Ты знаешь, я могу идти и сама, — предложила Люси.
— Ты не сможешь взобраться наверх, — ответил Конн. — Только не босиком.
— Я сильнее, чем выгляжу, — она печально улыбнулась. — И тяжелее.
Высокая и изящная, с кожей столь же бледной как ива, если с нее снять кору.
— Я полагаю, что смогу нести это бремя.
Как она должна мириться с его прикосновением?
Он шагал с нею вверх по склону. Несмотря на бледное лицо и холодные руки, она чувствовала себя согретой в его объятьях, согретой и влажной. Ниже путаницы из котиковой шкуры и дождевика, он различал, как быстро поднимается и опускается ее грудь. Его рука была очень близко к ее груди. Ее волосы щекотали ему шею. Она пахла женщиной и немного мокрой псиной.
Она — не селки.
Но у ее человечности — беспорядочной, подлинной, безыскусной — была своя естественная привлекательность.

Тропинка была узкой, вытоптанной им и собаками. Длинная трава шептала о доме. Птица взлетела вдоль зубчатой стены, крича предупреждение или приветствие.
Люси посмотрела вверх на птицу, затем вниз на тропинку и Мэдэдха, который бежал то перед ними, то за ними. Она смотрела на что угодно, кроме Конна.
Она была прижата к нему, угловатостями и округлостями, длинными, сильными ногами и маленькой, крепкой грудью. Ее дыхание обдавало теплом его профиль. Ее ладони были холодны.
Она волновала кровь. Конн переменил руки. Если бы он мог отнести ее в свою комнату, положить ее в свою кровать: он бы согрел ее, успокоил, убедил, связал ее...
Он нахмурился. Поскольку в первый раз это отлично сработало.
Люси окинула взглядом его профиль.
— Ты в порядке?
Его копье было твердым, как камень.
— Все прекрасно.
— Я предупреждала, что тяжелая.
Скорее высокая и худая, обладающая силой не меньшей, чем он.
— Меня беспокоит не твой вес.
— О? — Люси встретила его горячий пристальный взгляд и вспыхнула. — О.
Дверь башни была приоткрыта. Он раскрыл ее настежь, подтолкнув локтем. Атмосфера Убежища окутала их прохладой тумана и волшебства, пахнущая временем, камнями и морем.
Она откашлялась.
— Ты уже можешь опустить меня на пол.
Он не хотел выпускать ее из рук. Он чувствовал, что чем дольше она находилась под влиянием его прикосновения, тем больше шансов, что она примет его.
— Лестница не освещена. Ты не сможешь увидеть куда идти.
— О, а ты можешь?
— Да, — отрезал Конн, чтобы она замолчала.
Он нес ее по спиральной лестнице, его плечо задевало грубую каменную стену, ее босые ноги свешивались в пустоту.
Высокая, узкая полоса света показалась во мраке.
В тишине он мог слышать дыхание Люси и царапание когтей собаки, идущей за ними.
Лестница раздвоилась, закругляясь в его комнаты с одной стороны, и расширяясь к широким, плоским ступеням и арке с другой. Люси обняла его за шею, прижавшись мягкой грудью к его груди. Ожидание пульсировало в нем. Почти пришли. Он сопротивлялся желанию взвалить ее на плечо и начать перешагивать через ступени.
— Мой лорд! — воскликнули в зале.
Мэдэдх зарычал в мягком предупреждении.
Люси подняла голову и повернулась.
Конн сжал ее сильнее.
В каменном сводчатом проходе показался здоровяк. Конн расстроился. Но человек, который приветствовал его, был его самым доверенным хранителем. Не было смысла огрызаться на него. Также как игнорировать его.
— Гриффит aп Пауэлл, смотритель замка, — коротко представил его Конн. — Люси Хантер.
Смотритель нахмурился.
— Сестра Дилана?
Люси моргнула.
— Вы знаете моего брата?
Грифф проигнорировал ее, обращаясь к Конну:
— Что она здесь делает?
— Не спрашивайте, — пробормотала Люси.
Что-то в ее голосе, в неуловимом изменении ее позы, пробилось сквозь вожделение и нетерпение Конна. Он мельком взглянул на нее: плечи сгорблены, глаза опущены. Она, казалось, свернулась в клубок в его руках.
— Мой лорд, я должен с Вами поговорить, — сказал Грифф, как будто забыл о своем вопросе.
Забыл о самом присутствии девушки.
Конн ощутил покалывание на своей коже.
— Не спрашивайте, — сказала она.
Возможно ли, что слова не были просто комментарием, а были командой?
Неловкость сочилась сквозь него, как расплавленный лед. Что бы это значило, если она смогла бы командовать смотрителем замка?
— Она — дочь Атаргатис, — сказал Конн, отвечая на вопрос Гриффа. — И мой гость.
Грифф потер свою седую челюсть, в его темных глазах мелькнуло смущение.
— Тогда ей здесь рады. Мой лорд, прибыла делегация из…
— Позже, — сказал Конн. — Ей нужен огонь, еда, и одежда. В верхней комнате башни. Проследи за этим.
И он тоже за этим проследит.
— Мой лорд, — смотритель замка был почтителен, но непреклонен. — Это не может ждать.
— Меня не было две недели, — Конн выплевывал слова по одному. Одно мгновение в долгом существовании селки. Его отец отсутствовал чертово тысячелетие, и никто не обращал его внимание на обязанности правителя. — Независимо от того, что это, оно может подождать еще час.
— Го знает, что Вас не было, — сказал Грифф.
Конн не остановился.
Го был лордом Ада, эмиссаром детей огня. Безжалостный, не имеющий чувства юмора, с большим самомнением и опасный, лорд-демон был способен быстро учуять благоприятную возможность или слабость. Отсутствие Конна в Убежище было и тем и другим.
Что-то темное и жестокое поднималось в Конне.
— Я не должен докладывать Аду о своем местонахождении.
— Конечно, лорд, — Грифф встретил его пристальный взгляд с мрачным выражением лица. — Но Го просит аудиенцию.
— Го может отправляться в Ад.
— Он был в Аду, мой лорд, — сказал Гриф, мрачно сострив. — Сейчас он идет сюда. С делегацией.
Холка Мэдэдха задрожала, когда собака глухо зарычала в ответ на напряженность в воздухе. Люси переводила взгляд с одного лица на другое.
— Он сильно осмелел в мое отсутствие, — выдавил Конн сквозь зубы.
— Возможно, он знал, что Вы возвращаетесь, — предположил Грифф.
— Или надеялся, что я отсутствую, — сказал Конн. — Собери других хранителей. Пусть Го увидит нашу силу.
Такой, какая она есть, подумал он холодно.
— Сделано, лорд. Морган и Эния уже прибыли, — отрапортовал Грифф. — Другие... на это может не хватить времени.
Напряжение охватило плечи Конна в объединенном грузе ответственности и женщины в его руках.
— Сколько у нас времени?
— До прибытия Го? — Грифф пожал плечами. — Я не могу определять местонахождение демонов по карте, как Вы. Но, думаю, скоро они прибудут.
Внутренности Конна сжались. Он сильнее прижал к себе Люси.
Го не должен найти ее, это все, о чем он мог думать. Демоны попытались убить женщину Дилана, Регину, просто потому, что она беременна ребенком селки. Дети огня были настроены предотвратить рождение женщины-селки, которая могла бы исполнить пророчество. До сих пор они не видели опасности в единственной дочери Атаргатис, как в человеке, и поэтому недостойной их внимания. Но если бы они узнали, что она привлекла внимание Конна, то они роились бы над ней, как осы над фруктами.
Холод с лестничного пролета, казалось, пробирал его до костей.
Лучше прятать ее.
Даже в Убежище.

Конн опустил Люси на пол. Она вздрогнула от прикосновения пальцев ног к холодному камню. Люси еще некоторое время держалась за Конна, единственного теплого и знакомого в комнате, пока не уравновесила свое тело и свои чувства.
Собака, втиснулась между ними и начала кружиться по комнате, когти отрывисто цокали в тишине комнаты.
Высокие, изогнутые стены были облицованы камнем. Окна выходили на море. Если бы она сконцентрировалась, то смогла бы услышать шипение отступающей воды и крики чаек, пикирующих к волнам. Но в отличие от других комнат, через которые они проходили, в этой комнате окна были застеклены, испещренные прожилками и заполненные крошечными пузырями. Вырезанная и позолоченная мебель выглядела построенной для гиганта или короля: обширный, пустой камин, два стула с высокими спинками как у тронов, огромный платяной шкаф, массивная резная и покрытая кровать. Темно-синяя драпировка картинно трепетала.
Люси тоже трепетала, от холода и переполняющих ее чувств.
Мэдэдх зевнул и обосновался перед пустым очагом.
— Скоро кто-нибудь придет разжечь огонь, — сказал Конн. — Если есть что-нибудь, что тебе необходимо, только попроси.
Как насчет, вернуть меня домой?
Она проглотила слова прежде, чем они были произнесены. Он только сказал бы нет. И каждый раз, когда она просила, а он отказывал ей, она чувствовала себя еще более беспомощной и расстроенной чем прежде.
Она устала чувствовать себя беспомощной, устала быть тихой и осторожной, устала бояться.
— Все хорошо? — спросила Люси. — Этот парень, который прибывает, этот Го…
Губы Конна вытянулись в жесткую линию. Его глаза блестели холодом закаленной стали.
— Все будет хорошо, — сказал он. — Ты здесь в безопасности.
Что совсем не было ответом на ее вопрос.
Сердце Люси стучало. Она выпрямила спину. Всю свою жизнь она избегала конфронтации. Она была хорошим ребенком, тем, который смягчал удар, который заставлял вещи работать. Она привыкла покрывать неудачи отца, отрицать свой гнев и свои потребности.
Но Конн выдернул ее из этой удобной раковины. И какой бы выставленной напоказ она не чувствовала себя, голой или испуганной, она не могла уползти и спрятаться. Что он сделает, если она оскорбит его? Отбросит ее назад как неподходящего по размеру омара?
— В безопасности от кого?
Он освободил ее и пересек комнату, направляясь к огромному платяному шкафу, небрежно бросив котиковую шкуру на кровати.
— Я отвечу на все твои вопросы...
Она моргнула.
— Серьезно?
— Позже, — лаконично закончил Конн. Он положил руку на резную дверцу платяного шкафа, распахнув его, чтобы показать сполохи красного, блеск золотого, водопад черного, столь же богатого, как цвет полуночи. Он вылез из своей рубашки и бросил ее на пол.
Потому что она не особо настаивала на продолжении разговора. Нет, она должна была подтолкнуть его к ответам, в то время как он устраивал стриптиз.
Она отвела взгляд от атлетически сложенной, волосатой груди, и посмотрела ему в лицо.
— Когда?
Твердо сжатый рот Кона расслабился в улыбке.
— Сегодня вечером. За ужином. Прямо сейчас более срочные вопросы требуют моего внимания.
Он протолкнул руки в брюки и стянул их с себя.
Никакого нижнего белья. Он был гол за исключением длинного черного ножа, привязанного к внутренней части его левой икры.
Люси сделала глубокий вдох. Хорошо.
Он был широк и крепок. Она прошлась взглядом по кубикам его пресса вниз к темным волосам между его бедрами, еще ниже к ножу, и снова наверх. Все у него было широким и крепким.
У Люси пересохло во рту. Он смотрел ей прямо в глаза.
Высокомерный засранец. Как будто достаточно бросить один взгляд на его великолепную мужественность, и она будет умолять взять ее.
О, подождите-ка. Она так и сделала.
Фактически, несчастно признала Люси, если бы она так не переживала, что вверяет ему больше чем свое тело, то соблазнилась бы снова.
Люси облизала губы.
— Насколько срочные?
Его глаза потемнели до цвета серого дыма. Но вместо того, чтобы подойти к ней, он вытянул из платяного шкафа длинную, свободную тунику.
— Мои хранители ждут. Я не могу остаться. Даже для того, чтобы удовлетворить твое... любопытство, — добавил он мягко.
Краска залила ее лицо.
Она стояла там, в то время как он одевался быстрыми, легкими движениями, очевидно не смущенный ни своей внушительной эрекцией, ни ее присутствием. Мягкие черные штаны — ха, это заняло какое-то время — белая рубашка отброшена, туника глубокого пурпурного цвета, прямо как внутренняя часть раковины устрицы. И вместо того, чтобы выглядеть смешным, что, возможно, смягчило бы ее запутанные чувства, по крайней мере, немного, он излучал спокойствие. Мужественный. Уверенный. Словно он носил бархат каждый день своей очень длинной жизни. Словно...
Люси нахмурилась.
— Он обращался к тебе «лорд».
Конн стрельнул в нее беглым взглядом. Его руки были заняты, закрепляя на бедрах тяжелый золотой пояс. Что-то в этом жесте, что-то в его глазах напомнило ей о Калебе, когда он закреплял свое оружие, готовясь патрулировать.
— И Дилан тоже, — медленно говорила она, вспоминая. — Когда ты вошел в ресторан. «Мой лорд». Я думала, он говорил это потому, что был удивлен. Как, «Мой Бог» или что-то подобное. Но он не был, не так ли? Я имею в виду, он был удивлен, но...
Конн одернул уже закрепленный пояс.
— Я должен идти.
Она стояла с заледеневшими ногами в своем желтом дождевике, понимание настигло ее усталый мозг.
— Кто ты? — прошептала Люси.
Его глаза были холодны, как отполированное серебро.
— Ты знаешь, кто я.
— Нет, я не знаю, — сказала она, пораженная собственной смелостью. — Или я не должна была спрашивать.
Неужели он заколебался, хотя бы на мгновение? Его лицо было неподвижным, как мрамор.
— Я — Конн, сын Ллира, принц морского народа и лорд моря. И Го должен узнать, что я защищаю то, что принадлежит мне.
Собака поднялась со своего места у очага, внимательно следя за лицом Кона, маленькие круглые уши стоят вертикально.
— Мэдэдх, остаться. Охранять, — скомандовал Конн.
И прежде, чем у девушки или собаки появилась возможность отреагировать, он ушел.

Остаться. Охранять.
Стоя посреди комнаты на холодном каменном полу, Люси смотрела на большую, мохнатую собаку, стоящую поперек двери.
— Ты меня охраняешь? Или удерживаешь внутри?
Собака внимательно посмотрела на Люси и отвернулась.
— Так я и думала, — пробормотала она. — В конце концов, кем он себя возомнил?
«Я — Конн, сын Ллира, принц морского народа и лорд моря».
Принц. Это слово накрыло ее, как волна, лишая равновесия и сбивая дыхание. А она тогда кто, Золушка? Люси мерила комнату шагами. Алиса в Стране чудес. Красавица в замке Чудовища.
Она хотела вернуться домой.
Люси охватила тоска по улыбке брата, ворчливому голосу отца, ее ученикам с их стремительными объятиями и беспорядочными садовыми грядками. Люси крепко зажмурила глаза, будто так она могла отрешиться от замка, будто могла заставить все уйти, вернуться к тому, как все было. Как проснулась Дороти после торнадо, чтобы осознать, что это был жуткий сон. Кошмар.
Ее кошмар.
Ей всегда снилось море. Море и то, как она тонет. В ее снах океаны приходили за ней: голодная стена воды, которая все сносила, разрушала на своем пути, убивала всех, кого она любила.
Ее мать утонула.
«Не прошло и года с тех пор, как она оставила тебя, она оказалась в ловушке в сетях рыбака».
Море отняло у нее все.
Ее легкие сдавило. Она не могла дышать. Голову заполнил рев, громче океана. Звук потери. Страха.
Она дрожала. Она вспоминала...
Стоя в своей кроватке, крича в темноте, протягивая руки. И Калеб добрый и помятый от недосыпа устало тащился взять ее на руки. Мальчик, обстоятельствами вынужденный быть мужчиной. Он поглаживал ее по спине, приносил ей воду, шептал, что все будет хорошо. Тогда, она позволила себя успокоить и только спустя годы она выучила свой урок — ее жизнь никогда не будет в порядке.
Когда ей было девять лет, Калеб ушел в колледж.
— Будь послушной, — сказал он. — Заботься о себе и папе.
Когда ее сны вернулись, стало еще хуже. Она могла обманывать себя, что контролирует их, отодвигая момент наступления сна чтением, горячим молоком или сексом, но полностью ни разу их не преодолела.
Одна перед пустым камином, Люси обняла себя за локти. И что же? У всех бывают дурные сны. Она больше не маленькая девочка, зовущая свою маму.
Конн назвал ее дочерью Атаргатис. Но она была больше, чем ее дочь. Она была сестрой Калеба Хантера, родившаяся в Новой Англии, потомство выносливой породы Янки. Упорная, как розы на пляже, которые цвели вдоль утесов, стойкая, как золотарник, который прорастал среди скал. Она пережила островные зимы, когда замерзали трубы, и гавань была непроходима, когда лед сковывал ступеньки крыльца, словно водопад, взломать который можно только топором. Она вырослела в доме, преследуемом призраком матери и привидением пьющего отца.
«Ты сильнее, чем кто-либо из нас предполагал», сказал Конн.
Возможно.
Да.
Она прерывисто вздохнула. Наступило время действовать, как сильный человек. И начать она могла с одежды. Что-то в том платяном шкафу должно ей подойти.
Она подошла к высокому шкафу. Красавица в замке Чудовища. Плохо только, что не было дружеского участия, никаких по-матерински заботливых заварных чайников, никого, чтобы выбрать для нее, что надеть.
Мэдэдх поднял голову, навострил уши.
Что-то упало и загремело внизу.
— Черт побери! — закричал голос на лестнице.
Люси подскочила, прижимая руку ко рту.
— Смотри за ним! Ты чуть не оттяпал мне пальцы, — послышался второй голос: молодой, мужской, расстроенный.
— Ну, если бы ты не был так чертовски неуклюж…
— Шш. Она нас услышит.
Собака негромко гавкнула и, потянувшись, встала на лапы, когти оцарапали каменный пол.
— Я уже вас слышу, — сказала Люси.
Тишина.
И затем скрип. Удар.
— Мэм? — послышался надтреснутый голос.
Голос мальчика, подумала Люси.
— Я... Да? — окликнула она.
— Мы не можем пройти мимо собаки.
Очевидно, нет. Мэдэдх охранял дверной проем: плечи сведены вместе, голова опущена, хвост двигается из стороны в сторону. Хороший знак? Плохой знак? У нее никогда не было собаки.
— Гм. Мэдэдх, — сказала Люси, чувствуя себя глупо. — Сюда, мальчик.
Подчинится ли он?
— Мэдэдх, ко мне, — она вложила в свой голос больше уверенности.
Узкая, бородатая голова собаки качнулась в ее направлении. Медленно-медленно, высокие бока и длинное тело последовали за головой. Мэдэдх дошел до Люси и плюхнулся на пол рядом с ней. Собака ткнулась головой в локоть Люси.
Она крепко сжала руки на талии.
— Теперь вы можете войти.
Ворчание, еще один глухой стук и человек — ноги молодого человека — появились, когда он переступал порог, неся один конец большого сундука. Его компаньон вошел следом, неся другой его конец. Поставив сундук на пол, они повернулись к ней лицом.
Мальчики. Она выдохнула. Они были только мальчишками — шестнадцать? семнадцать лет? — в длинных белых рубашках и рваных шортах. Один был крупным и широкоплечим, с копной темных волос и воинственным выражением лица.
Крутой парень, по учительской привычке подумала Люси и подавила улыбку.
Его компаньон был жилистым и худощавым, не совсем доросший до своих сильных рук и размера ног. Ниже копны с прядями светлых волос его глаза наблюдали за ней, настороженные и золотистые, как у собаки.
— Смотритель замка сказал, что вам нужна одежда, — он подтолкнул ногой сундук.
Люси сглотнула и ответила:
— Да. Спасибо.
Более крупный мальчик неловко переступил с ноги на ногу.
— Есть еще.
— Другая одежда. Если эта вам не подойдет, — мальчик с рыжевато-коричневыми волосами нахмурился в явном беспокойстве. — Вы повыше мисс Марч.
— Мисс Марч? — осторожно спросила Люси.
— Она была нашей учительницей.
Была?
— Что с ней случилось?
— Она состарилась, — из-за спин мальчишек ответил девичий голос.
Их возраста, подумала Люси, или возможно старше. С девочками было трудно сказать. У нее были гладкие, темные волосы цвета норки и широкий угрюмый рот.
— Она умерла, — сказал крупный, темноволосый мальчик.
— Я сожалею, — выразила соболезнования Люси.
Девочка пожала плечами, ее глаза холодного синего цвета выражали презрение.
— Она была человеком.
Ее обыденная отстраненность охладила Люси.
Она была человеком. Это означает...
— А вы — учитель? — спросил мальчик с рыжевато-коричневыми волосами.
— Я... — Люси собрала воедино свои сбившиеся мысли. — Да.
— Нам больше не нужен учитель, — сказала девочка.
Мальчик бросил на нее взгляд.
— Говори за себя.
— Подхалим, — усмехнулся его компаньон.
Жилистый подросток сжал кулаки.
— Дурак.
— А у тебя глаза навыкате.
— Скажите мне свои имена, — попросила Люси.
Как будто это был первый учебный день в школе, первая потасовка на детской площадке.
Крутой парень нахмурился, не желая, возможно, сдавать позиции на глазах у девочки.
— Йестин, — сказал другой мальчик, у которого были странные, бледные глаза. — Это — Рот.
Девочка вскинула голову:
— Кера.
Она напоминала модель, девочка, которая выглядит как взрослая женщина. Красивая и почти взрослая в короткой шелковой тунике абрикосового цвета, которая оставляла обнаженными ее руки и большую часть ног. Рядом с ней Люси чувствовала себя чучелом. Она сопротивлялась желанию запахнуть дождевик посильнее.
— Я — Люси.
— Смотритель сказал называть вас мисс Хантер.
Она улыбнулась легко, ободряюще.
— Я думаю, мы можем отбросить «мисс». Я не намного старше вас.
По непонятным причинам это заставило более крупного мальчика засмеяться.
Йестин ткнул его в бок, чтобы он замолчал.
— Смотритель сказал, если вы чего-нибудь захотите, можете спросить у нас.
Если вы чего-нибудь захотите... Она убила бы за душ. Продолжительный, горячий. Но она подозревала, что волшебные замки и слесарные работы несовместимы.
— Возможно... Огонь? — с надеждой предложила Люси.
Йестин кивнул.
— Мы принесли дрова. И воду для вашей ванны.
— Принц сказал, что вы этого захотите, — сказала девочка, Кера.
Конн заказал ей ванну.
Что-то смягчилось в груди Люси. Это было так заботливо. Разумеется, не искупило ее похищение, однако она могла оценить подобный жест.
Рот возвратился со связкой плавника и свалил ее перед пустым камином.
— Я могу сделать это, — встала Люси. Она легонько оттолкнула Мэдэдха с дороги и встала на колени перед холодным каменным очагом.
В то время как она укладывала и поджигала дрова, Кера вышла из комнаты, принесла охапку полотенец и снова исчезла. Йестин и Рот вышли и вернулись, втаскивая медную ванну, достаточно большую, чтобы сидеть и ведра прозрачной, горячей воды. Слабый запах серы потянул от пара.
Люси дрожала от холода и предвкушения.
— Вам надо было вскипятить все это?
Йестин усмехнулся и склонился, чтобы высечь искру для огня.
— Нет, глубоко в скалах под замком есть источник. Там встречаются все элементы, земля и воздух, огонь и вода. Но …
— Подниматься оттуда просто ужас сколько, — сказал Рот.
— Но мой лорд подумал, что вы оцените некоторую приватность в вашу первую ночь, — продолжил Йестин.
Рот захихикал.
Кровь бросилась Люси в лицо. Они больше не говорили о ванне. Одежда Конна висела в большом шкафу. Это была его комната. Она откинулась назад, сев на пятки, надеясь, что мальчики припишут ее внезапный румянец жару от огня. Она откашлялась.
— Я держу пари, что вам это нравится. Иметь собственный горячий источник, я имею в виду.
— О, айе, — сказал Рот мрачно. — Если вы не возражаете против демонов, смотрящих на ваш зад.
Ведро Йестина выскользнуло, расплескивая воду из ванны.
Рот отскочил назад, ругаясь.
— Ты настоящий засранец!
— Вот, — Люси вклинилась между ними с полотенцем, расстроенная их ссорой, и довольная, что может быть полезной.
В конце концов, они были просто мальчишками.
Она вытирала разлитую воду, в то время как огонь потрескивал, и мальчики принесли еще ведер и вышли снова. Красные тени танцевали у очага. Вниз по спине Люси, под дождевиком, пробежала дорожка из пота. Она перевела взгляд от наполовину заполненной ванны к открытой двери и вздохнула. Она не будет обнажаться перед мальчиками. Тем не менее, она начала расслабляться, убаюканная теплом огня и их незатейливой перепалкой, успокоенная обещанием ванны и возможностью получить чистую одежду.
Чтобы как-то скоротать время, она открыла сундук.
Сверху лежал длинный красный, застегнутый на пуговицы плащ. Она бережно подняла его, вытряхивая аромат лаванды из его складок. Ниже были опрятные стопки тонких панталон и толстых носков, чистые охапки пожелтевших смен белья и ярких платков, добротные платья трудноопределимых цветов и стилей. Она с сомнением посмотрела на некоторые из платьев. Талия была слишком узкой, а плечи — слишком широкие. Она была уверена, что некоторые вещи ей подойдут: накидка с капюшоном темно-зеленого бархата, пышное бирюзовое женское платье, прозрачная шелковая длинная ночная рубашка, шепчущая о соблазне.
Все было чистым и слежавшимся, как будто не использовалось в течение долгого времени. Люси нахмурилась. Очень долгое время.
Когда мальчики возвратились, Люси разглаживала заломы на зеленой накидке, пытаясь не замечать, как ее рука дрожала на бархате.
— Ваша учительница, мисс Марч... Сколько ей было лет?
Йестин выглядел удивленным.
— Я думаю, ей было около ста лет.
Сердцебиение Люси ускорилось. Ее подозрения росли.
— И как давно она умерла?
— Я не ...
Вновь появившаяся Кера положила ручное серебряное зеркало на один из стульев.
— Пятьдесят лет назад.
Йестин кивнул.
— Может и больше.
— Но вы знали ее. Она учила вас, — у Люси пересохло во рту. Более чем пятьдесят лет назад.
— Айе, — усмешка Рота обнажила сильные белые зубы. — Принц сказал, что не хочет, чтобы мы росли как маленькие дикари.
— Но мы были последними, — добавила Кера. — Или практически последними.
Йестин подвесил другое ведро над очагом.
— Был еще Дилан.
— Но он прошел трансформацию прежде, чем приехал, — сказал Рот.
— Мы были последними в Убежище, — сказала Кера.
Люси облизала губы. Пульс отбивал дробь в ее ушах.
— Последними, кем?
Йестин оценивающе посмотрел на нее своими большими золотистыми глазами.
— А, что? Последними детьми.

Башня Конна выходила на море. Но, несмотря на виды заката с запада и видневшегося с востока пурпурного неба, несмотря на сквозняки, которые скользили по толстым каменным подоконникам и неслись по полу, воздух был плотным, им было тяжело дышать. Конн чувствовал давление в груди. Напряженность в комнате была осязаемой.
Полдюжины хранителей собрались вокруг разложенной на столе карты. Взгляд Конна был прикован к ним. Грифф — крепкий, как стены замка. Морган из северных глубин — в черном и серебряном цветах финского племени. Эния, ее грудь столь же белая и округлая, как жемчуг, вплетенный в ее волосы. Брихан. Келван. Ронэт. Они стояли рядом, не касаясь друг друга, защищая свое личное пространство расставленными ногами и локтями. Даже собираясь на совет, селки были сами по себе. Обособлены.
Кроваво-красное солнце отбрасывало розовые прямоугольники на пол и через стол, но карта не нуждалась ни в каком освещении. Тяжелый пергамент сверкал огоньками размером с булавочную головку, словно крохотными созвездиями, упавшими с небес. Каждая пылающая точка представляла энергию элементаля.
Белое сияние ангелов терялось в массе серости — в человечестве, населявшем континенты. Но другие элементали мерцали и мигали, их энергии превращены в искры волшебством Конна: зеленый для детей земли, справедливого народа, сгруппированного в диких местах, лесах и горных цепях; красный для детей огня, мерцающих вдоль линий разлома земной коры; синий для детей моря, рассеянных в океанах, как звезды на небе.
Игнорируя головную боль, пульсирующую в висках, Конн протянул руки над картой, фокусируясь и концентрируясь, пока он не почувствовал присутствие лорда демона Го, как горящий уголь на своей ладони.
Открывая глаза, он указал место пальцем на карте.
— Го там. Он прибудет со стороны разломов земной коры в Ин Эслинн.
— Когда? — спросил Ронэт.
— Скоро, — Конн рассеянно потер обожженную ладонь. — Предположительно, завтра. Поставьте хранителя у источника и еще одного на берегу, чтобы встретить его, когда он прибудет.
Эния нахмурилась, перекидывая свои рыжие волосы через плечо.
— Почему на берегу? Вы считаете, что он придет в человеческом обличье?
В отличие от других элементов, огонь не имел своего вещества. Вне физических тел демоны могли передвигаться со скоростью мысли. Однако чтобы говорить, действовать, дети огня должны были принять телесную форму. Большинство демонов предпочитало обладать живыми хозяевами. Сильнейшие, как Го, могли заимствовать достаточно вещества от элементов вокруг них, чтобы предстать, по крайней мере, в виде живых существ.
— В Убежище у него нет потребности в человеческом теле, — сказал Грифф.
— Только если он намерен просто говорить, — возразил Морган. — Но если он намерен биться…
— На нашей земле он не будет искать битвы, — сказал Конн. — Я полагаю, что он объявится в теле из удобства и для демонстрации силы.
— А может из-за другого нашего посетителя? — спросила Эния.
Конн напрягся.
Морган, седой лорд финского племени с золотистыми глазами, нахмурился.
— Что за посетитель?
— Вам не стоит беспокоиться о ней, — сказал Конн.
Улыбка Энии обнажила все ее зубы.
— Тогда зачем было приводить ее в Убежище?
— Что за посетитель? — повторил вопрос Брихан.
— Наш принц привел в Убежище женщину-человека, — сказала Эния.
— И что с того, — прогремел Грифф.
Эния коснулась знака хранителя среди жемчуга на ее груди.
— Конечно, ничего. Любой может наслаждаться связью с человеком. Но приводить ее сюда…
— Она — дочь Атаргатис, — сказал Конн.
Они знали пророчество. Дочь из рода Атаргатис изменила бы соотношение сил среди элементалей.
Ронэт потер свою челюсть.
— Я думал, что ее единственным потомством был сын. Дилан.
— Дилан — единственный селки, — спокойно сказал Конн. — Однако в девочке течет кровь ее матери.
— Но она человек, — возразил Брихан.
— Ее дети могут и не быть людьми, — сказал Грифф.
— Предполагая, что она может иметь детей, — произнесла Эния натянутым, как парус, голосом.
Конн услышал ее негодование и сожаление. Давным-давно, она предложила ему свое тело, чтобы зачать наследника, ребенка, который обеспечит им будущее. Со всем своим значительным терпением и умением он пользовался ей какое-то время. Но их союз был бесплоден, и после повторяющихся неудач, Эния отказалась оставаться в Убежище для оплодотворения. Ее возвращение в море было облегчением для них обоих.
— Мы не можем предсказать, какими будут ее дети, — вкрадчиво сказал Конн. Наши дети. Мои. Внезапное чувство собственника потрясло его. — Но она — наследница пророчества.
— Тогда Вы поставили ее под угрозу, приведя сюда, — сказал Морган. — Вы всех нас подвергаете опасности. Го уже на пути сюда. Если он обнаружит ее присутствие …
— И кто собирается ему рассказать? — прорычал Грифф. — Ты?
Чтобы говорить спокойно, Конн держал в узде свою ярость и страх. Лидер финского племени принял Конна как вассал, после его отца, но среди своих людей Морган был принцем с королевской гордостью. Он присягнул на верность Конну; Конн предложил ему взамен уважение.
— До сих пор демоны не считали ее угрозой.
— Если она не угроза для них, тогда она бесполезна для нас.
— Она обладает силой большей, чем они представляют. — Скорее для себя, Конн добавил: — Большей, чем она сама себе представляет.
— Тогда, как Вы можете быть уверены, что она не будет использовать это против нас? — спросил Морган.
Шесть пар глаз повернулись к Конну, в разной степени обвиняя и доверяя. Странно, но Конн не хотел делиться с ними тем, что произошло между ним и Люси. И все же его хранители имели право знать.
— Я связал ее, — сказал он прямо.
Ронэт усмехнулся.
Золотистые глаза Моргана вспыхнули.
— По крайней мере, теперь я понимаю, почему Вы привели ее сюда.
— Секс? — сорвался презрительный голос Энии. — Вы могли заниматься сексом с любой.
И занимались, подразумевал ее тон.
Конн молча посмотрел на нее. Это была правда. Он мог иметь любую. Но больше он никого не хотел.
Он хотел только Люси.

Холод разбивался об окна, как море о скалы. Огонь в камине пульсировал словно сердце, накачивая жаром комнату и ее вены.
Люси выстирала свой лифчик и трусики в ванне и повесила их на спинку одного из тронов, чтобы они просохли. Ее влажные волосы свисали по плечам. Несмотря на несколько слоев одежды — пышное бирюзовое женское платье, длинную ночную рубашку из тончайшего шелка, толстые шерстяные чулки — она чувствовала себя до смешного не одетой.
Она затянула пояс вокруг талии. Ее живот заурчал.
Она посмотрела на стол, поставленный перед камином. Йестин унес ванну и вернулся с обедом на подносе. Как будто она была больна. Или сидела в тюрьме. Ее пристальный взгляд задержался на закрытых серебряных блюдах и глубокой супнице. Определенно не тюремные блюда. Были и ножи.
И два бокала.
Она занервничала. Стулья с высокими спинками стояли пустыми. В ожидании. Где Конн?
Хвост Мэдэдха лениво замахал по порогу. Сердце Люси забилось немного быстрее. Она подняла глаза.
Конн заполнил дверной проем, шире Калеба в плечах, выше Дилана. Свет от камина мерцал на его гладких, темных волосах, жадно скользил по его гордому, решительному лицу.
Люси почувствовала напряжение внизу живота и опустила взгляд.
— Ты не ела.
Наблюдение, не вопрос.
— Я ждала тебя, — Люси теребила свой пояс.
«Я отвечу на все твои вопросы», — говорил он. — «Сегодня вечером».
Он прошелся вперед.
— Меня задержали.
Он не извинялся. Не объяснял, что задержало его. Огонь потрескивал. Повисла тишина, как безмолвие в доме ее отца, наполненное тайнами и обидами.
Люси глубоко вздохнула. Теперь она была взрослой девушкой, напомнила себе Люси. Она могла спросить, о чем хотела.
— Ты сказал, что мы поговорим, — напомнила она ему.
— За ужином, — Конн сделал жест в сторону подноса.
Она хотела есть почти так же сильно, как получить ответы на свои вопросы. Люси оглядела множество необычных серебряных блюд, высокий прозрачный кувшин, полный воды, пыльную бутылку вина, и улыбнулась ему.
— Мне будет приятно съесть что-то, что я сама не готовила.
Он одарил ее неопределенным взглядом.
— Будем надеяться, что ты не передумаешь после того, как поешь.
Озадаченная, она сняла крышку украшенной завитками и фестонами супницы. Облако пара поднялось вверх.
Люси моргнула. Овсянка?
Она вернула крышку на место. И... Люси раскрыла другое блюдо. Яблоки. Целая рыба, распотрошенная и жареная, и дюжина оранжевых мидий, зияющих из своих раковин.
— Тебе захочется вина, — пробормотал Конн, поднимая бутылку.
Она боялась комбинации из камина, алкоголя и человека, не идущего у нее из головы. Люси осторожно взобралась на один из тронов.
— Лучше воды, спасибо.
Губы Конна скривились, когда он вручал ей бокал.
— Вино компенсирует еду.
Она отпила немного. Вино просочилось внутрь, как жидкий солнечный свет.
— Хорошее.
— Я рад, что тебе понравилось.
Конн положил рыбу на тарелку. Запах жареных даров моря дразнил ее аппетит. Рот наполнялся слюной.
— Как тебе нравится комната?
Чувство нереальности происходящего захватывало ее. Она не привыкла к светским беседам у камина за бокалом вина. Дома она ела в одиночестве, сидя перед телевизором. Когда в колледже она начала встречаться с молодыми людьми, ее друг обычно проводил вечера, играя в видеоигры, прежде чем присоединиться к ней в постели.
Она сглотнула. Это же не свидание. Ее взгляд скользнул к гигантской кровати: темно-синее полотно, спадающее с резного балдахина, котиковая шкура, сложенная у изножья. Люси резко отвела взгляд.
— Она очень красивая.
— Тебе достаточно тепла?
Она чувствовала себя объятой теплом — еда, огонь, интерес в его глазах.
Спокойно, Люси.
— Конечно. Ну, пол немного холодный, но…
— Я принесу тебе коврик.
Что он собирался сделать? Угнать еще одну яхту?
— Это не обязательно. Я…
— Люси.
Ее имя, мягко произнесенное его низким голосом, заставило Люси взглянуть на его сильное, бледное лицо, в его серебристые глаза. Она подогнула пальцы ног в своих толстых чулках.
— Этот замок полон сокровищ утраченных и найденных на дне моря. За минувшие столетия у меня было много времени, чтобы потворствовать моим вкусам. Моим чувствам. Позволь мне теперь потакать твоим.
Вот это да. Ее соблазняли не только ковриком. Она отвела глаза, тыкая вилкой в рыбу.
— Она хороша, — сказала Люси после того, как несколько раз откусила.
Конн откинулся назад на своем стуле, наблюдая за нею поверх бокала.
— Грифф почувствует облегчение, услышав это.
Люси представила крупного, грубого смотрителя замка.
— Он готовит?
Конн выглядел удивленным.
— Это одна из его обязанностей. В последнее время не было необходимости готовить или, другими словами, ему не для кого было готовить.
Пока Люси ела овсянку, крупицы информации соединялись воедино в ее голове. Кто еще ел приготовленную смотрителем пищу?
— Мисс Марч, — предположила она.
— Ты знаешь о ней? — брови Конна поползли вверх.
— Мальчики сказали мне.
Овсянка была густой и более соленой, чем она привыкла. Она запила ее большим количеством вина.
— Она была их учительницей.
— Да.
Конн выбрал маленькое, темное яблоко из вазы и начал его очищать.
— Они сказали, что она умерла. Пятьдесят лет назад. Но они…
— Старше, чем кажется, — закончил Конн за нее.
— Но...
Сбитая с толку, Люси смотрела, как яблочная кожура падает тонкой красной лентой.
— Я говорил тебе, что мы не стареем, как это происходит с людьми, — мягко напомнил ей Конн.
Часть ее сознания принимала тот факт, что подростки были селки — как ее мать, как Дилан, как Маргред — только не осознавала, что в действительности это значит.
— Но... они — дети. Подростки. Дилан взрослел.
Но не старел, поняла Люси. Ее дыхание перехватило. Дилан выглядел моложе Калеба, не смотря на то, что был старше на три года.
Конн разрезал яблоко на четвертинки и положил кусочек ей на тарелку.
— Дилан провел первые тринадцать лет своей жизни среди людей. И с тех пор, большую часть времени — на острове, который завещала ему ваша мать.
У Дилана был остров?
Она взяла яблоко.
— Какая разница, где он жил?
— Мы не стареем в море, — объяснил Конн. — Или здесь в Кейр Субай. Только, когда мы живем как люди, далеко от Убежища и в человеческом обличье.
Она вонзила зубы в яблоко. Хрустящий, терпкий аромат взорвался на ее языке.
— Итак, сколько тебе лет?
Он колебался.
— Я был рожден моему отцу, Ллиру, три тысячи лет назад.
Люси вдохнула и подавилась.
Конн передал ей салфетку и вежливо ждал, пока она прокашляется.
— Что... — прохрипела она. — А как насчет твоей матери?
— Я не знаю ее.
Она опустила салфетку, чтобы посмотреть на него.
— Ты не знаешь, кем была твоя мать?
— Я имею в виду, что едва видел ее. Я не помню ее, — он вручил ей стакан воды. — Если ты рождаешься в море, то живешь в море до твоей первой трансформации, и впервые принимаешь человеческое обличье в семь или восемь лет. Если ты рождаешься на земле, то живешь на земле, опять же, пока не наступает половое созревание и ты не трансформируешься в возрасте одиннадцати или тринадцати лет. Я родился в море и был отнят от груди, когда мне было два года. К тому времени, как я попал в Убежище, я уже годы не видел свою мать.
Люси крепко сжала бокал.
— Это ужасно.
— Скорее, необычно.
— Дети нуждаются в матерях, — она говорила по собственному опыту, с глубокой тоской.
— Они нуждаются в ком-то, кто бы научил их, как выжить и, иногда, как себя вести.
Она попыталась вспомнить то, что он рассказал ей о своем детстве.
«Я получил инструкции, или что-то подобное, от моего отца».
— Итак, ты нанял учителя.
— Не совсем так.
— Мисс Марч.
— Она была не только учительницей, — сказал Конн. — Она была женой Гриффа.
Ее голова раскалывалась. Люси поставила бокал и прижала холодные пальцы к вискам. — Они были женаты? Селки и ...
— Человек, — Конн пожал своими изящными плечами. — Это случается. Твоя мать вышла замуж за твоего отца.
Она отодвинулась от стола, аппетит пропал.
— Моя мать бросила моего отца.
— Это был ее выбор, — Конн допил вино из ее бокала. — Грифф был верен своей паре до дня ее смерти.
— Ух-хх. Что она думала о жизни в Убежище?
— Она была счастлива здесь. Удовлетворена.
— Таким образом, тебе повезло, — сказала Люси. — Когда они поженились, я имею в виду.
Конн потягивал вино и не отвечал. Блики от огня отбрасывали тени на его глаза.
Она уставилась на него, в подсознании прорвались его слова.
«Они нуждаются в ком-то, кто бы научил их, как выжить и, иногда, как себя вести».
И слова Рота.
«Принц сказал, что не хочет, чтобы мы росли как маленькие дикари».
Трещина открылась в ее груди. Она открыла рот, чтобы вдохнуть.
— Не повезло. Ты привез ее сюда, не так ли?
Лицо Конна стало суровым, холодным и гладким как лед.
— Она была счастлива, — повторил он. — Она решила остаться.
— Но она не хотела приезжать, — Люси скомкала салфетку в своей ладони. — Что ты сделал? Похитил ее, как похитил судно?
— Щенки нуждались в учителе. Я не приношу извинения за выполнение своих обязанностей перед моими людьми.
Голова Люси кружилась. Во рту пересохло.
— Это поэтому ты... Поэтому я... Но Йестин сказал мне, что больше нет никаких детей.
— Именно поэтому, — сказал Конн.
Ее сердце колотилось о ребра.
— Я не понимаю.
Но она поняла. О, она поняла.
— Мне нужны дети, — подтвердил Конн. Их взгляды схлестнулись. — Мне нужна ты. Твои дети. Наши. Твоя кровь и мое семя, для спасения моих людей.

— Дети, — повторила Люси. Она уставилась на него, потрясенная. Сердитая. Испуганная. Он не мог хотеть... Он не мог иметь в виду... — Я даже не соглашалась заниматься с тобой сексом.
— Снова.
Она густо покраснела.
— Когда-либо.
Его брови выгнулись дугой.
— Ты не можешь отрицать, что между нами есть страсть.
Отрицать это? Даже сейчас, с сердцем, горящим в ледяных оковах, она осознавала исходящую от него опасность. Очарованная им. Ее слабость, к которой он имел непосредственное отношение, приводила ее в бешенство и пугала.
— Одной страсти недостаточно, — сказала Люси упрямо, отчаянно.
Конн наблюдал за ней со своего стула, неподвижный, как кот перед мышиной норкой, его серебристые глаза, словно отлитые в пламени огня.
— В удовольствии нет никакого позора.
Она помнила ощущение его теплых, гладких волос под своими пальцами, его губ, посасывающих ее грудь, потрясающую полноту его вторжения, когда он двигался в ней, когда он погружался в нее. Тело Люси помнило и молило о его теле.
Никакого позора...
— И никакого будущего, — сказала она.
Посмотрите на ее родителей.
— Напротив, — сказал он. — Я могу дать тебе жизнь лучше той, что ты оставила. Я был бы предан тебе. Не было бы других партнеров ни для кого из нас, пока ты жива. Тебя бы здесь почитали.
Подо льдом забурлили эмоции, угрожая прорваться сквозь раковину ее самообладания. Она уловила чистый запах горящей древесины и аромат ее собственного прозрения.
— Почитали? — ее голос сломался.
— Конечно. Ты — дочь Атаргатис, — сказал Конн и этим разбил ей сердце.
— Я не хочу быть почитаемой, — она бросалась в него словами. — Я хочу быть...
— Что? — его глаза были острыми и блестящими, как стекло.
Она еще раз глубоко вздохнула, почти рыдая.
— Всю свою жизнь, я воображала, что буду необходимой. Ждала, когда я стану нужной. Мечтала о том, что буду любимой за то, кто я.
Она подняла глаза и посмотрела на него.
— А не быть оттраханной из-за того, кем была моя мать.
Ее преднамеренная грубость поразила Конна, как удар. Он соскочил с кресла и возник перед ней прежде, чем она смогла вздохнуть. Не касаясь. Никогда. Но, наклонившись так близко, что он держал ее в клетке своих рук, опирающихся на ручки ее кресла, подавляя своей близостью, высасывая ее волю.
— Я хочу тебя, — выдавил он сквозь зубы. Его твердое лицо вырисовывалось над ней, гипнотизируя своей энергией. — Никогда не сомневайся в этом. Я хочу входить в тебя так глубоко, так сильно, так часто, как только смогу. Я думаю о том, как возьму тебя на лодке, на пляже, на кровати, у стены. Я хочу почувствовать, как ты распадаешься на части вокруг меня, когда я наполню тебя своим семенем.
Его откровения сделали ее слабой. Горячей. С трудом сглотнув, она задрала подбородок.
— Ты хочешь секса.
— Не только секса, — в его тоне была неясность угрозы или обещания.
— Правильно. Ты хочешь меня обрюхатить.
Он подался назад, его светлые, проницательные глаза исследовали ее лицо. Она вынудила себя выдержать его пристальный взгляд, этот жар съел весь кислород между ними. Она не могла дышать.
— Я хочу дать тебе детей, — сказал он. — Детей, которые любили бы тебя. Нуждались бы в тебе, как и я.
Ее сердце сжалось. Она сжала руки вместе на своих коленях, чтобы сдержать свою отчаянную тоску. Он не мог дать ей то, чего она хотела. Она не могла быть тем, в ком он нуждался.
— Из-за какой-то сказки о моей матери.
— Потому что мои люди умирают, — его тон был резок. Его решительный взгляд пронзил ее сердце. — Ты обещаешь жизнь.
Он оттолкнулся от ручек ее кресла и шагнул к окну. Очертания его головы и одиноких плеч были обрамлены камнем и обрисованы в ночи. Бескомпромиссная линия его спины заставляла ее хотеть плакать.
Она с усилием сглотнула.
— Я думала, что вы бессмертны.
— Да. Но совокупность лет вдали от Убежища ослабили наши человеческие тела. Страх перед старением ведет нас к морю, пока мы не теряем желание и, наконец, способность к трансформации. Старейшие из нас больше не могут говорить, действовать, думать как рациональные существа. Мой собственный отец... — Конн прервался, уставившись в потемневшее окно.
Ее ум изо всех сил пытался осмыслить.
— Твой отец? — мягко подтолкнула она.
Напротив темного окна плечи Конна были неподвижны.
— Мой отец, Ллир, скорее отрекался от Убежища, чем правил им. Он ушел под волну, чтобы никогда не возвратиться. Это — то, как мы это называем, это — то, что мы говорим, когда один из нас оказывается соблазненным морем. И каждый раз, когда это происходит, наше количество уменьшается еще на одного.
Его холодный тон открыл пропасть в ее груди. Они оба были разочарованы и оставлены своими родителями. Это не означало, что она могла помочь ему. Или что она должна попробовать.
— Тогда ты теперь вроде как король.
Его спина, казалось, напряглась даже больше.
— «Вроде как» король? — он повторился. — Да.
— Значит, должно быть что-то, что ты можешь сделать. Что-то еще.
Кроме как сделать меня беременной, подумала она.
— Однажды мы могли делать больше, — сказал Конн, все еще не оборачиваясь. — Еще до времен моего отца, наша кровь была гуще, наши способности были сильнее, прежде чем море ослабло, и наших людей стало меньше. Наша эра уходит. У нас больше нет такой власти, — в его голосе была горечь. — У меня нет такой власти.
Что, очевидно, не мешало ему брать на себя ответственность. Она хотела негодовать на него за то, через что он был готов заставить ее пройти. Но она также и восхищалась им.
— А можете вы... У вас могли быть другие дети, — сказала она.
— Немногие, слишком немногие, понесли. Наши ряды истощаются, как и наше волшебство ослабевает. Ни одного ребенка не родилось от родителей селки за последние сто лет, — он повернулся, его лицо резко очерчено, как зимний лед. — Я собрал человеческих подопечных, детей, родившихся от человеческих матерей или воспитанных человеческими отцами, и привел их сюда. Их недостаточно, чтобы гарантировать наше выживание. Даже близко не достаточно. Твой брат был последним.
Дилан, брат, которого она едва знала, брат селки, который только недавно вернулся в Конец Света. Он въехал в комнату, которую когда-то делил с Калебом. Хотя теперь, когда он был помолвлен с Региной, он проводил большую часть своего времени со своей новой семьей.
Его семья.
Люси моргнула.
— У Дилана есть ребенок.
— Несомненно.
— Тогда, почему ты не говоришь с ним? Почему ты не просишь его ...
Ох.
Мозг ее подвел. Нутро Люси скрутило. Она уставилась на Конна, вспоминая.
— Ты сделал это, — медленно проговорила она. — Той ночью в доме. Ты пришел, чтобы поговорить с Диланом.
Теперь его глаза были осторожны и холодны.
— Я предложил им возможность воспитать ребенка в Убежище.
Она прижала руки к животу.
— Ты предложил им больше чем возможность. Ты дал им выбор.
— Люси…
— И это больше, чем ты дал мне.
Конн сжал руки за спиной.
— Твой брат знал то, чем он рисковал и что он отклонил. Ты не знаешь.
— Я слышала, как вы говорите на лестнице, — она разбиралась в беспорядке воспоминаний и эмоций, выбирая слова. — Ты сказал, что я продолжаю родословную. Родословную моей матери. Ты сказал, что у меня есть право выбора.
— Они должны были сказать тебе.
— Ну, они не сделали этого, — ее губы задрожали и затем сжались. Отказ ее семьи принять ее, доверять ей, все еще причинял боль. — И ты тоже.
И это причиняло боль куда сильнее. Ее пугало, что у него была власть причинить ей боль эмоционально.
— Я говорю тебе сейчас, — размеренно сказал он.
— Говоришь мне, — она встала на дрожащих ногах. — Не спрашиваешь меня. Что стало с моим правом выбора? Я имею право сказать нет.
— Ты сказала да, — его голос был резок и точен. — В саду.
Его рука, удерживающая ее челюсть, его лицо над ней, темное и полное решимости, окруженное ореолом синего, синего неба. «Уедем со мной», — скомандовал он. — «Уедем».
Она задрожала немного от тоски и своей реакции.
— Я не помню, чтобы я что-то говорила.
— Ты согласилась своими действиями.
Ее щеки горели.
— Я согласилась заняться с тобой сексом. А не иметь от тебя детей.
Его челюсти сомкнулись.
— Люди беременеют после секса. Или это не приходило тебе в голову, когда ты лежала подо мной?
С таким же успехом он мог ударить ее кулаком в живот. У нее перехватило дыхание. Ее колени дрожали. Она даже не рассматривала возможность, что могла уже быть беременной.
Дура, дура, дура.
— Я увлеклась, — пробормотала она. — Больше это не повторится.
Двумя быстрыми шагами он проплыл через комнату к ней.
— Повторится.
Она испуганно вскинула руки. Если он тронет ее, она потеряна.
— Я не могу. Ты не можешь заставить меня.
Он остановился как вкопанный. Их глаза замкнулись друг на друге.
Ее сердце стучало в груди. Она осознала, что он смог бы. Кто остановил бы его? Кто хотя бы обвинил его?
«Мои люди умирают», — сказал он взглядом.
Таким взглядом. Он выворачивал ее сердце наизнанку.
О, Боже. Она чувствовала, как ускользает, рассыпается, словно песок, ее решимость. Что она должна сделать?
Они смотрели друг на друга, находясь на расстоянии шага. Напряжение звенело между ними. Он был так близко, такой крупный и мужественный. Если бы он добрался до нее, то она кричала бы? Боролась бы с ним?
Или она позволила бы ему делать все, чего он хотел?
Все, чего она хотела.
— Я не буду тебя принуждать, — сказал он холодно.
Облегчение пронеслось сквозь нее. Конечно, это было облегчение. То крушение чувств не могло быть больше ничем. Разочарование. Досада.
Она сделала глубокий вдох, зная, что ее грудь вздымалась и опускалась под шелком.
— Хорошо, — она сказала осторожно, ожидая услышать «но». Она была чертовски уверена, что было «но».
— Но и позволить тебе уйти я не могу. Ты принадлежишь этому месту. Придет время, и ты это примешь.
Напряженность выплеснулась гневом.
— Я не какой-нибудь ребенок, тоскующий по дому в летнем лагере. Я не проснусь однажды утром, внезапно решив следовать программе.
— Тем не менее, ты останешься, — его строгое лицо выглядело твердым и изнуренным, как каменное изваяние средневекового короля или святого. — Сегодня вечером ты будешь спать здесь.
Она крутила свой пояс, держась за свое самообладание. Она чувствовала себя неугомонной, ноющей, сварливой.
Неудовлетворенной.
— Это — твоя комната, — сказала она.
— Да. Ты здесь в безопасности.
— Действительно, — она едва узнавала в этом тяжелом, провоцирующем голосе свой. Зуд зародился в ее крови и потрескивал под кожей. — Кто будет защищать меня от тебя?
Он окинул ее лицо пристальным взглядом.
— Это от меня ты должна защищаться? — пробормотал он. — Или от самой себя?
Ее рука взлетела, чтобы ударить его. Он схватил ее запястье, позволяя ей почувствовать свою силу. Удерживая ее, в то время как пульс Люси отбивал в горле безумный ритм, и воздух, почти осязаемый, пульсировал между ними. Его глаза потемнели. Он перехватил руки.
Она чувствовала ток его крови, стучащей в ней через пальцы на ее запястье, овладевающий ритмом ее сердца. Ее пульс замедлился, чтобы соответствовать его. Его сердце вело ее, один пульс, один удар. Он притягивал ее ближе, пока его лицо не оказалось в дюйме от ее лица. Она была окружена им, его ароматом, его жаром. Ее легкие наполнились этим. Его дыхание овеяло ее губы. Она раздвинула их в ожидании, почти дегустируя его поцелуй, как вино.
И, тем не менее, он не преодолевал разрыв между ними. Его рот нависал над ее губами, ожидая ее участия, насмехаясь над ее контролем.
Расстройство вибрировало в ее горле. Она покачнулась на цыпочках, чтобы встретить его рот. Ее зубы закусили его нижнюю губу. Ее тело почувствовало его порыв прежде, чем он погрузился с нею в поцелуй, беря ее, дегустируя ее мягкими, голодными укусами. Ее мускулы напряглись в шоке от жара,а затем скачка восхищения, подобного скольжению в ванну до того, как все станет жидким и теплым. Ответ просочился в ее кровь и затопил сознание.
Больше, да, теперь, снова...
Она посасывала его язык. Она хотела съесть его живьем. Всю свою жизнь она жаждала его, всего этого. Его рука скользнула в ее волосы, поддерживая в неподвижности ее голову, в то время как его рот совершал грабительские набеги на ее, и сердце угрожало выпрыгнуть из груди. Затопленная потребностью касаться, брать, она потянулась в его сторону, несмотря на захват на своем запястье. Его пальцы сжали и затем выпустили ее руку, он поднял ее, когда она обхватила его шею обеими руками. Его колено втиснулось между ее бедрами. Его широкая рука, обхватившая ее зад, подтягивала ее к нему. Он был полностью, горячо возбужден, толстый и длинный, упирающийся в нее. Он потянул ее к кровати.
Сквозь туман эмоций поднималась паника, волна потребности. Паника и рассудок.
Люси всплыла на поверхность, задыхаясь.
— Нет.
— Слишком поздно, — его рот требовал ее. Его прикосновение было безжалостным, впечатывающимся в ее память. — Позволь мне обладать тобой. Отдайся мне.
О, она поддалась искушению, жаждущая и напуганная. Он был слишком силен для нее. Если она позволит ему взять себя, если она однажды сдастся на волю ему и своей страсти, то он поглотит ее, тело, разум и сердце. Ее пульс ускорился. Она наткнулась на кровать ногами, на уровне колена.
— Ты сказал, что не будешь меня принуждать, — она напомнила ему, затаив дыхание.
— Не принуждать, — его губы обдавали теплом ее щеку, ухо, шею. — Убеждать.
От его мастерства соблазнителя у нее подгибались колени. Ее воля. Но внутри нее оставалось маленькое, твердое ядро самой Люси, неподатливое, как семечко зимой. Она покачала головой.
— Это то же самое. Это то же самое, если я не могу уйти.
Его руки замерли. Он поднял голову.
— Чушь. Ты хочешь этого. Ты хочешь меня.
Она постаралась не смутиться.
— Возможно. — Да. — Но я не буду заниматься сексом с тобой, пока я — твоя заключенная.
Его глаза сузились. Он сердит, догадалась она. Гнев, как и сильное чувство любого вида, всегда пугало ее. Но потерять себя, потерять контроль — пугало ее даже больше.
— Ты воспользовалась бы своим телом, чтобы заключить сделку в обмен на свою свободу? — спросил он.
Жар ударил ей в лицо.
— Это мое тело. У нас не может быть равноправных отношений, мы не можем заниматься сексом, если я не свободна выбирать.
— Равноправных, — рычание ярости и разочарования вырвалось из его горла. — Я — гораздо больше твой узник, чем ты моя заключенная.
Если бы позади нее не было кровати, то она заколебалась бы. Отступила. Она нашла спасение в замешательстве.
— Я не знаю, о чем ты говоришь.
— Я — селки, — он сорвал котиковую шкуру у изножья кровати и втиснул ее между ними. Тяжелый, обволакивающий мех развернулся между ним и Люси. — Я отдал тебе свою шкуру. Я положил себя, свою свободу к твоим ногам. Ты держишь в руках мою жизнь так же верно, как держишь судьбу моих людей.
Она чувствовала себя разбитой, изумленной, оскорбленной. Пойманная в ловушку напротив кровати, она столкнулась с ним, ощетиниваясь как маленькое, загнанное в угол животное.
— Я не просила твоей жизни. Или твоей шкуры. Я не просила ничего из этого. Я не хочу этого.
Его серебристые глаза сверкнули.
— У тебя не хватает смелости взять это, — сказал он холодно.
Он бросил мех к ее ногам и вышел.

Конн сидел в темноте в вестибюле, который когда-то служил классной комнатой селки, далеко от хранителей, все еще собранных в зале. Большинство легло спать, в своих постелях или чужих, в погоне за сном или бесплодным совокуплением. Последние беседы — о политике и сближении пар — затухали как огонь и велись шепотом.
Конн нахмурился, глядя в стакан с виски. Он учился сам на неудачах своего отца, решив не повторять его ошибки.
Никогда не поддаваться импульсу.
Никогда не допускать эмоций.
Никогда не проявлять слабость.
Сегодня вечером он сделал все три с предсказуемыми и пагубными результатами.
Звук шагов предупредил, что он уже не один. Его сердце забилось чаще. Он поднял голову, надеясь... на что? Что она пришла за ним?
Грифф стоял в сводчатом проходе комнаты, контуром, обрисованным в красных сполохах большого очага.
Разочарование Конна было терпким, как виски во рту. Он поднял брови.
— Если тебе нужен партнер на вечер, хранитель, ты пришел не в то место.
Смотритель замка вошел в классную комнату, избегая разбросанных в темноте столов и кресел.
— Я нашел своего партнера более чем сто лет назад. Это было ее место. Я прихожу посидеть и вспомнить.
Невозмутимая преданность мужчины своей умершей паре пристыдила Кона с его неудавшейся шуткой. Пристыженный и почти ревнующий.
— В зале не было женщин-селки, которые могли бы отвлечь тебя этой ночью?
Грифф кисло улыбнулся.
— Я присматривал за половиной из них в море во время их первой трансформации. Я слишком стар для них.
— Моложе меня.
Грифф опустил свое большое тело в маленькое кресло, протягивая длинные ноги перед пустым очагом.
— Дело не в годах, мой принц. В том, что Вы делаете с ними.
Конн покачал головой, соглашаясь с его мыслью.
— Я удивлен, что вижу Вас здесь, — продолжил Грифф. — И, вообще сегодня вечером.
Конн покрутил стакан в руке.
— Мои планы на вечер столкнулись с неожиданным… препятствием.
Грифф выпрямился.
— Го?
— Человеческое препятствие, — прояснил Конн.
Расслабившись, Грифф следил за янтарной жидкостью в стакане Конна.
— Таким образом, Вы применяете человеческое решение?
— Это казалось разумным, — Конн позволил восемнадцатилетнему шотландскому виски перекатываться на его языке. — Не смотря на свою ограниченность в других вопросах, люди делают хорошее виски.
Грифф посмотрел ему в глаза.
— И эта «ограниченность в других вопросах», благодаря которой Вы пьете один в темноте вместо того, чтобы наслаждаться компанией Вашей леди?
Конн напрягся. Он не обсуждал свою личную жизнь со своими хранителями. Но, и при этом он не мог позволить Грифу сложить ответственность за свою дилемму у двери Люси.
— Это была не ее ошибка, — сказал он коротко. — Моя.
Они посидели в тишине, которая говорила сама за себя.
Грифф откашлялся.
— Иногда женщинам, человеческим женщинам, нужно занятие, чтобы оттаять.
Конн поднял брови.
— Если ты собираешься давать мне советы по поводу моей сексуальной жизни, то мне нужно еще выпить.
— Я не говорю о постельных играх. Или не только об этом, — сказал Грифф. — Девочка пробыла в Убежище меньше дня. Ей требуется время, чтобы приспособиться.
Время было тем, что селки имели в изобилии. В течение своего долгого и осторожного существования Конн привык мыслить годами и столетиями. Но убийство демонами селки Гвинет и новость о прибытии Го разожгли в нем непривычную безотлагательность.
Прибытие лорда демонов и его собственное нетерпение.
Ведомый нуждой и сладострастием, он говорил слишком быстро, давил слишком сильно, ждал слишком многого. Грифф был прав. Люси требовалось время, чтобы привыкнуть к острову, прежде чем она примет свое место здесь. Прежде чем она примет его.
— Сколько времени? — спросил Конн.
— Это зависит от того, что Вы сделали, чтобы вывести ее из себя, — сказал Грифф.
В речи хранителя присутствовал юмор и понимание — последствие любви человека, предположил Конн. Грифф взял свою Эмму из обломков ее судна по приказу Конна, жил с ней более шестидесяти лет, произвел на свет и воспитал с ней двух человеческих детей.
И, в конце концов, увидел, как эти дети выросли и разъехались, держал руку их матери и наблюдал, как она умирала. Это было последствием связи своей жизни с жизнью смертного. Со смертной любовью.
Память о собственных словах преследовала Конна.
«Я был бы предан тебе. Не было бы никаких других партнеров ни для одного из нас, пока ты жива».
Он отогнал эту мысль.
— Сколько времени прошло до того, как твоя пара … приспособилась? — спросил он.
Грифф потер челюсть.
— Недели. Вашей цели способствовало бы какое-то занятие для девушки. Что-то полезное. Заставьте ее почувствовать себя здесь нужной.
Образ Люси, слова Люси, стояли перед ним, обвиняя.
«Всю свою жизнь, я воображала, что буду необходимой. Мечтала о том, что буду любимой за то, кто я. А не быть оттраханной из-за того, кем была моя мать».
Конн глотнул еще виски, чтобы прогнать воспоминание.
— Я объяснил свои потребности. Она не хочет ничего из этого.
Или меня.
— Что-то другое, — сказал Грифф. — Нам не нужен учитель, но…
— Она не возьмется готовить, — прервал Конн. — Она хватила этого там, где жила.
Он посмотрел на стакан виски в своей руке и поставил его.
— Позволь ей учиться вместе с Йестином и остальными.
Брови Гриффа изогнулись в удивлении.
— Она не селки.
— Но у нее есть сила. Позволь нам увидеть, как она научится управляться с ней.
— Если Вы хотите понравиться ей, есть более легкие пути. Может подарок...
— Я уже сказал ей, что у нее может быть все, что она попросит, — Конн отклонил предложение.
— Кроме ее свободы, — сказал Грифф.
Их глаза встретились. Конн горько улыбнулся.
— За исключением этого.
— Тогда это должно быть что-то, что она не может попросить, — сказал Грифф. — Что-то, чего она хочет.
— Как я узнаю, чего она хочет, если она не спросит? — перебил его разочарованный Конн.
Грифф пожал плечами.
— Вы должны проявить внимание. Прислушаться. Женщины это любят.
— Что-нибудь еще? — сухо спросил Конн.
— Вы могли бы попробовать освежающее погружение в океан.
— Нет.
— Я не имел в виду, что плавание убедит ее, — Грифф усмехнулся. — Но это могло бы помочь Вам.
Конн встал и проследовал к пустому камину. Никогда не допускайте эмоций. Никогда не проявляйте слабость. Стоя спиной к Грифу он сказал: — Я не могу.
— Мой лорд, — сказал Грифф понимающим тоном. Сочувствующим.
— Вы не сможете всегда отрицать свою природу. Погружение в море время от времени не превратит Вас в Вашего отца.
Конн сжал руки за спиной.
— У нее моя котиковая шкура.
Повисло напряженное молчание.
— Вы отдали ей свою шкуру, — голос хранителя был полон недоверия.
Конн пересилил спазм раздражения.
— Она не смогла взять ее.
— Нет, — немедленно согласился Грифф. — Но... Тогда Вы нуждаетесь в плавании даже больше. Если не охладить кровь, то хотя бы прочистить голову. Отдать ей свою шкуру... О чем Вы думали?
Он вообще не думал.
По крайней мере, он не думал о ней.
Только о себе, его людях, их потребностях.
Так или иначе, не смотря на все доводы и любые инстинкты самосохранения, которые у него были, он должен найти другой путь.
«Проявите внимание, — убеждал Грифф. — Прислушайтесь».
Другой непрошеный голос шептал в его голове, мягкий и прерывистый, как море. «Всю свою жизнь, я мечтала о том, что буду любимой за то, кто я».
Конн сжал руки в кулаки. Он мог попробовать. Что ему терять?
Кроме всего, что он имел.

Для компании у нее была луна и собака, для утешения — вино.
Этого было недостаточно.
Люси прошлась от окна до очага. Ее руки дрожали в пышных рукавах одежды. Ее горло саднило. Ее глаза жгли непролитые слезы.
Если бы она была дома, она пошла бы на пробежку или убежала бы в свой сад, схватила бы книгу или включила телевизор. Что угодно, чтобы притупить остроту ее желания и заглушить голоса в своей голове. Что угодно, чтобы уменьшить боль, стереть жестокие воспоминания о словах Конна.
«Мои люди умирают. Ты обещаешь жизнь».
И его взгляд, когда он сказал это, тот взгляд... Как она могла перенести это? Он убивал ее. Он похитил ее и теперь разрывал ее на части, сминая ее оборону. Когда ее не станет, что останется?
Когда вы снимаете панцирь с краба, он умирает.
Люси прижала ладонь к груди, будто так она могла сдержать боль внутри или отбросить ее.
Она не была храброй, как Регина, или уверенной в себе, как Маргред. Ей было двадцать три года, и она была в полном одиночестве, она хотела домой.
Она чувствовала глухой стук сердца под своей ладонью и помнила тело Конна, прижатое к ее телу, его желание, подающееся вперед, чтобы встретить ее желание, его сердце, ведущее за собой ее сердце. Одно дыхание. Один удар. Один пульс. Одно сердце.
Он заставил ее чувствовать такое, он заставил ее побывать в таких местах, где она не была очень давно. Места, которых она избегала большую часть своей жизни. Она боялась раствориться в нем. Еще больше она боялась, что обнаружит внутри себя то, с чем жить уже не сможет.
Если бы она сделала то, что он хотел, если бы она подчинилась ему, как она смогла бы найти себя снова?
Как она нашла бы свой путь домой?
Она задрожала и подошла к окну. Через пузырчатое стекло она могла видеть колеблющуюся тень лодки, качающуюся на якоре, черный осколок, пойманный в серебристо-перепончатом море. Единственная лодка в гавани. Ее единственное спасение с острова.
Она не обманывала себя тем, что смогла бы обращаться с сорокафутовой парусной шлюпкой в плавании по бурному морю в разгар зимы. Но пока у нее была лодка, у нее были варианты. У нее была надежда. Они были около побережья Шотландии, сказал Конн. Если бы она дрейфовала в море, был шанс, что ее могли разыскать и спасти. Все, в чем она нуждалась — это возможность.
Возможность и смелость, чтобы довериться морю.
«У тебя не хватает смелости», — сказал Конн.
Воспоминание разожгло ее лицо, пылало в груди.
Она неловко выдохнула. Ей нужен воздух. Ей нужен... Она возилась с железным замком окна. Открывая квадратную створку витражного стекла, она вытянула шею, чтобы хоть мельком увидеть шлюпку на пляже внизу.
Движение на скалах привлекло ее внимание. Она смотрела и смотрела снова и снова, дыхание застряло в горле.
Конн стоял на месте, где море, скалы и небо соединялись, одинокая фигура, вылепленная в тугих, чистых линиях мрамора и лунного света. Обнаженный. Его плечи мерцали. Мускулы были подвижны как волны, волосы — темны как ночь, он пристально глядел в море. Что-то в его позе, в тенях на его лице, проникло в ее сердце. Она закрыла глаза, но его образ горел перед ней: на краю перед водой, неясный, гордый и одинокий.
Такой одинокий.
Он разрушил все ее представления о себе, все, что она воздвигла или за что пыталась держаться.
Он разбивал ей сердце.
Вслепую, она отвернулась от окна, отвернулась от него.
И чуть не споткнулась о котиковую шкуру у себя в ногах. Сердце застряло у нее в горле.
Шкура мерцала в свете от камина, темная как ночь с оттенками янтаря и золота.
Люси закусила губу. Она не могла оставить что-то столь личное валяться, как коврик на полу. Конн убедил ее думать об этом как о пальто, но теперь она знала лучше. Аккуратно, она наклонилась и подняла котиковую шкуру, сворачивая ее в руках.
Мех шуршал на ее груди.
«Ты держишь в руках мою жизнь так же верно, как держишь судьбу моих людей… Ты нужна мне».
Ее грудь напряглась. Она сжала пальцы. Ее взгляд вернулся к окну.
Она думала, что могла бы найти в себе мужество, чтобы уйти.
Могла бы она найти в себе смелость, чтобы остаться?

Утро было пасмурным, густой туман украсил камни капельками росы, начинающийся дождь эхом отзывался в коридорах и внутренних дворах, совсем как собирающаяся армия.
Спеша за Йестином, Люси чувствовала себя так, будто тонула, заглатывая полные легкие холодного влажного воздуха. Она была настолько погружена в свои мысли, что поскользнулась. Ее сердце колотилось. Мэдэдх крался перед ними скудной серой тенью вдоль сплошной стены.
Йестин ничего не сказал ей заранее, появившись у ее двери с чашкой горячего чая и еще одной миской соленой овсянки. Кроме того, что после завтрака ее присутствие «требовалось во внутреннем дворе замка». Что бы это не означало. Где бы это не находилось.
— Сюда, — сказал Йестин.
В ожидании ее сердце возбужденно стучало. За огромным двойным сводчатым проходом открывался прямоугольный участок короткой, плотной травы. Вокруг возвышались гладкие, серые стены, перемежавшиеся башнями. Вода вытекала из кривой трубы в стене и выплескивалась в глубокий круглый каменный бассейн.
Она узнала Рота, сидящего на низкой каменной скамье, ноги расставлены, локти опираются на колени, как у футболиста на скамейке запасных. Рядом с ним ждал мужчина.
Ее сердце пропустило удар.
Не Конн.
Смотритель замка, Грифф Как-его-там.
Люси выпустила воздух, как воздушный шар со вчерашней вечеринки.
Он склонил голову.
— Леди.
Неуверенная, чего ждать или чего ожидал от нее он, она кивнула в ответ.
— Я уверен, вы хорошо отдохнули. — У него были усталые и добрые глаза, с морщинками от смеха в уголках.
В той огромной пустой комнате, на широкой пустой кровати, с морем, бушующим под ее окном всю ночь...
— Да, — неуклюже ответила Люси и откашлялась. — Спасибо. Где, гм...
— Принц отсутствует и просит его извинить, — сказал Грифф, предупредительно отвечая на ее вопрос. — Важные вопросы требуют его внимания этим утром.
Что без сомнения относит ее в категорию вопросов не таких важных. Должна ли она оскорбиться? Или почувствовать облегчение?
Она попыталась улыбнуться.
— Значит, вы моя няня.
— Немного больше, чем это, — его голос был сух. — Я — смотритель Кэйр Субай. Я удовлетворяю желания Принца.
Бог ты мой. Она оскорбила его?
На шее он носил серебряную цепь с плоским серебряным диском и выгравированными на нем тремя соединяющимися спиральными линиями, как у Дилана. Как Маргред назвала это? Символ хранителя.
— Я не имела в виду, что ваша работа не важна, — сказала она торопливо. Что бы это ни было. Чем вообще занимались хранители? Был он кем-то вроде тюремщика? — Только то, что вы застряли здесь со мной.
Рот фыркнул.
Грифф взглядом заставил его замолкнуть.
— То, что вы к нам присоединились — наша привилегия.
— Где, гм, Кера? — спросила Люси.
— Талант Керы вне сферы моего обучения, — ответил Грифф.
Люси облизала губы.
— Обучения чему?
— Магии, — сказал Йестин.
— Принц подумал, что мы могли бы помочь вам освоиться с вашим даром, — объяснил Грифф.
Да. Инстинкт, острый как голод, волной качнулся внутри Люси.
Нет, нет, нет. Страх и воспоминания стиснули ее легкие, сжали горло. Сила, взрывающаяся в каюте. Предметы стремительно проносятся, гремят, разбиваются. Разбиваются вдребезги. Стекло. Ее разум.
Она сделала глубокий вдох. Задержала дыхание, пока все в ней не вернулось на прежние места.
— Спасибо, но я не... Я действительно ничего не могу сделать.
Его глаза были добрыми и темными, бездонными как море.
— Волшебство не то, что мы делаем, девушка. Это то, кто мы.
Она сглотнула.
— Я не знаю, кто я.
— Возможно, пора это узнать.
Люси запаниковала. Возможно ее жизнь Д.К. — До Конна — не была такой уж замечательной, но это была ее жизнь. За эти годы она обтесала и сформировала себя, чтобы соответствовать ожиданиям ее семьи, занять свое место в сплоченном островном сообществе. Если бы она научилась слишком многому, если бы она изменилась слишком сильно, смогла бы она снова вернуться домой? Что, если ее семья и соседи не смогли бы принять ее? Смогла бы она вернуться назад в свою старую жизнь, как квадратная затычка, которую пытаются втиснуть в круглое отверстие?
Хотела бы она?
— Я ничего не могу сделать, — повторила она. И затем, ответила более честно. — Я не хочу ничего делать.
— Вы могли бы посмотреть, — сказал Йестин.
В тишине бульканье фонтана казалось очень громким. За стенами замка кричала морская птица. Сердце Люси стучало в груди.
Грифф и мальчики оценивали ее с различной степенью интереса и ожидания.
Нет никакого давления, подумала Люси.
Она ничего не должна им. Она была здесь, потому что Конн похитил ее. И, однако, разочарованная его отсутствием этим утром, несмотря на его заявления о ее матери или их очень маловероятных будущих детях. Она также ничего не была должна ему.
Его голос барабанил у нее в ушах.
«Твой брат знал, чем он рисковал и что отклонил. Ты не знаешь».
Люси нахмурилась. Возможно, она должна была сделать это ради себя.
Если в ней не было никакой магии, позволили бы они ей уйти?
Ее пристальный взгляд встретился с взглядом Гриффа.
— Покажите мне.

— Изменение погоды — самый простой дар и наиболее распространенный, — Грифф читал лекцию глубоким, легким голосом. Мальчики растянулись на скамье и траве, ясно давая понять, что урок, слышанный прежде много раз, им надоел. Люси взгромоздилась на стену, ограничивающую фонтан, вне досягаемости воды, положив руки на колени.
— Первый, который появляется у вас и самый легкоуправляемый.
— Не считая секса, — сказал Рот.
Грифф бросил на него пронизывающий взгляд.
— Чему ни одна женщина не будет учиться у тебя, малец. Видно потому, что ты и сам еще не овладел этим искусством.
Йестин усмехнулся.
Более крупный мальчик вспыхнул до самых корней темных волос.
— Вода, — продолжил Грифф, — это наш элемент. Итак, ощущать воду, чувствовать ее, влиять на нее является нашей властью на земле, над землей и под землей. Есть вода, которую вы можете увидеть и потрогать — жидкая вода: реки, дождь и облака. Но есть вода, которую вы не можете видеть, она создает дождь и облака, которая охлаждает и нагревает землю и поддерживает все живое. Это — вода, о которой вы должны знать и управлять ей, если вы хотите управлять погодой.
Его объяснение было удивительно похоже на научный урок пятого класса о водном цикле, подумала Люси. Неудивительно, что мальчики выглядели скучающими. Она испытывала трудности, пытаясь сконцентрироваться. День был таким серым, и голос Гриффа все гудел: «Поднимающийся воздух… поглощение тепла... энергия...»
Она помотала головой. Не выспалась.
— Почувствуйте земные толчки, — убеждал Грифф, спокойный как утомленный голубь, курлычащий с деревьев долгим вялотекущим летним днем. — Почувствуйте поток поднимающейся воды.
Небо прояснилось и потемнело. Необычный легкий ветерок закрутил воды фонтана и пропал. Никто больше не говорил. Ничего не происходило.
Люси прислонила голову к камню и закрыла глаза. Уставшая. Она ничего не должна была делать. Она ничего не хотела делать.
— Следите за паром, почувствуйте, как он охлаждается, — сказал Грифф.
Она задрожала от холода. Слишком холодно. Слишком влажно. Под опущенными веками она представила себе Мэгги, стоящую в холле наутро следующего дня, после того как Калеб привел ее домой, ветер, дующий через парадную дверь, и ее руки, протянутые к дождю. Вспомнила покалывание электричества в воздухе и на своей коже, чувство полноты в груди, чувство тяжести в голове. Она чувствовала, как поднимается, голова кружилась, как будто она парила над землей на расстоянии нескольких миль. Потоки текли, капельки вспыхивали как косяк серебристых рыбок. Она открыла рот, чтобы вдохнуть. Надавить здесь. Толчок.
Скачок.
Лучи солнечного света согрели ее лицо.
— Отлично сработано, — мягко сказал Грифф.
Люси открыла глаза. Моргнула.
Воды фонтана искрились. Они все смотрели на нее: взгляд Гриффа просто прикован к ней, Рот — с широко раскрытыми глазами, Йестин — с нескрываемым восхищением.
Она задрожала. В этот раз не от холода.
— Что? — ее голос был пронзителен. — Я ничего не делала.
— Ну, это был не я, — сказал Йестин. — Я пытался сделать дождь.
— Я хотел солнце, — выразил готовность Рот.
Глаза Гриффа сузились: — Ой, ли. — Совсем не вопрос.
Ее сердце заколотилось.
Это была не я, это не могла быть я.
Могла ли?
Вероятность того, что это сделала она, грызла ее изнутри. Она чувствовала себя мальчиком-спартанцем, который украл лису и спрятал ее под своей туникой. Или она себя разоблачит, или позволит себе быть разорванной на куски. Ни один из вариантов не казался хорошим выбором.
— Ничего не произошло, — сказала она. — Совсем.
Лоб Гриффа сморщился.
— Вероятно, нет. Просто это ваш первый раз и все.
Она села очень прямо, едва дыша, стараясь не вспоминать Маргред в мокром синем платье, стоящую под проливным дождем.
Грифф вздохнул.
— Я должен идти.
Он сделал паузу, как будто ждал, что она что-нибудь скажет.
Люси склонила голову, изучая сжатые в кулаки руки на коленях, как будто она никогда не видела их прежде. Как будто они принадлежали кому-то другому.
Возможно, так и было. Она закусила губу.
Рот встал.
— Останьтесь, — сказал Грифф. — Я не хочу видеть никого из вас вблизи от холла, пока делегация здесь.
Делегация.
На небольшой внутренний дворик опустилось унылое молчание, его не могли облегчить даже пение и блеск фонтана. Мир Люси обрушился. Она забыла, что должны были прибыть демоны.
Возможно, она хотела забыть. Не то, чтобы кто-то просил ее встречаться с демонами.
Слава Богу.
Рот, очевидно, не разделял это совершенно здоровое отношение.
— Я сам могу разобраться.
— Ты не можешь разобраться с Го, — сказал Грифф. — Демоны прибыли сюда для демонстрации силы. Мы не станем отвечать им, выставляя самых молодых и слабых.
— Но у нас заключен мир, — сказал Йестин.
— Пока, — мрачно ответил хранитель. — Это не помешало им убить нашу Гвинет.
Люси вдохнула. Конн говорил, что селки можно убить, но...
— Убить? — она повысила голос. Люси снова закусила губу от смущения и осознания того, что, в действительности, она ничего не хотела знать.
Грифф посмотрел на нее долгим, оценивающим взглядом.
— Этим летом. На вашем острове, на Конце Света. Я думал, что ваш брат, должно быть, рассказал вам, раз он был лично в это вовлечен.
— Нет. — Она оцепенела, пытаясь справиться с этим новым шоком.
Конечно, она знала о деле. Это транслировалось по всем новостям, по всему острову. Неопознанная туристка, приехавшая издалека, была замучена, убита и брошена на пляже.
Не туристка, с болью поняла Люси.
Селки.
И ее брат знал об этом.
— Мы с Диланом даже не разговаривали до свадьбы Калеба, — сказала она.
Грифф кивнул.
— Калеб, тот самый. Он и Маргред задержали убийцу.
— Калеб? — похоже, тревога превращала ее в попугая.
— Да. Это было хорошо сделано, даже слишком хорошо, для человека, как ваш брат, и Маргред, потерявшей свою шкуру.
Ее разум изо всех сил пытался соединить те факты, что этим летом, в то время как она разрабатывала планы и ожидаемое расписание уроков и работала в своем саду, ее семья, очевидно, разыгрывала эпизоды из «Баффи» (американский сериал про вампиров). Она хотела домой. Теперь она задавалась вопросом, существовал ли за пределами ее воображения дом, по которому она скучала, и семья, которую она знала.
— Что вы имеете в виду, говоря «потерявшей»?
Грифф пожал плечами.
— Пропавшая. Уничтоженная. Демон, который убил Гвинет, сжег котиковую шкуру Маргред.
Люси попыталась соотнести его слова с котиковым мехом в изножье кровати, с ее воспоминаниями о невестке. Она призвала воспоминание о Мэгги, окровавленной и ошеломленной, той ночью, когда Калеб привел ее домой. Но более поздним было воспоминание о Мэгги, улыбающейся Калебу в день их свадьбы. Что из этого было реальным? Что было правдой?
— И что происходит...
У Люси перехватило дыхание. Резкое лицо Конна преследовало ее. Его жестокое обвинение отозвалось эхом в ее памяти.
«Я — гораздо больше твой узник, чем ты моя заключенная».
Она облизала свои губы.
— Что это значит? Когда селки теряет свою котиковую шкуру?
— Они не смогут трансформироваться, — сказал Йестин быстро.
Люси моргнула.
— И это все?
— Это, черт побери, все меняет, — сказал Рот.
— Спросите моего лорда, что это означает, — сказал Грифф. — И избегайте холла.
Прежде чем она смогла сформулировать другой вопрос, он отвернулся и прошел через арку к другому внутреннему двору, где трава сменялась булыжниками. Для крупного мужчины он двигался очень легко. Даже по камням он шел почти бесшумно. За ним Люси увидела высокие, резные каменные стены и большую дверь, окованную железом, распахнутую настежь. Холл?
Она посмотрела на двух мальчиков.
— Что теперь?
Они обменялись взглядами.
— Вы не знаете?
Она почувствовала себя студентом-практикантом в свой первый день в школе. Нехорошее чувство.
— Ну, он собирается присоединиться к Конну и другим хранителям, правильно? Встретить этого... демона.
Йестин кивнул.
— Го.
— Вы знаете, почему они встречаются? — спросил Рот.
Люси понятия не имела. Она покачала головой.
Рот нахмурился.
— Мы думали, что вы знаете.
Йестин выпрямился и встал с травы.
— Что вы делаете? Куда вы идете? — спросила Люси.
— Посмотреть на них.
Она не была их учительницей. У нее не было никакой власти над ними вообще. Но она не нуждалась в таких полномочиях, чтобы знать, что это было Плохой Идеей, как быть пойманным в ловушку в доме с серийным убийцей и в одиночку пойти исследовать шум в подвале.
— Грифф сказал вам избегать холла.
— Он сказал, что не хочет нас там видеть, — сказал Рот.
— И он не увидит. С навесной башни у нас будет хороший обзор, — добавил Йестин.
Они повернулись к ней с одинаковыми ухмылками.
«Они старше, чем выглядят», — говорил Конн.
Они селки. Возможно, они знали, что делают.
Но они были похожи на пару десятилетних из Конца Света, задумавших нырнуть со скалы в карьер, заполненный водой.
Она смотрела, как они поднялись на сломанную, узкую лестницу к зубчатым стенам. Они были только на полпути вверх по стене, когда замок дрогнул как лошадь, замученная мухами. Сердце Люси ушло в пятки. Вибрация поднялась через камни под ее ногами, отдаваясь в костях. Мэдэдх прижался к ее ноге, ощетинив холку.
Она погладила собаку дрожащей рукой, успокаиваясь от его теплой, мохнатой шерсти.
— Что это было?
Йестин повернулся, его бледное лицо и глаза блестели от волнения.
— Демоны здесь. В пещерах под замком.
Рот прокричал:
— Поспешите, или мы пропустим их появление.

Со своего места на возвышении Конн смотрел, как делегация из Ада прошествовала через главный холл, сопровождаемая суровым Морганом и северными хранителями. Финский народ мерцал в серебряных и черных одеяниях. Дети огня передвигались, как столбы дыма, прозрачного и местами темного, все время циркулирующего, их количество и выражения лиц постоянно менялись. В тени зала их глаза блестели, как искры.
Лорд демон Го был центром этого окружения, во плоти. Испытывая недостаток в собственном веществе, он приспособил иллюзии, чтобы соответствовать настроению момента, преломляя свет и наполняясь частицами земли, воды и воздуха, чтобы выдержать форму и предназначение посла. Сегодня, потворствуя чувству юмора или, возможно, просто драматическому таланту, он принял орлиный облик, ниспадающую тунику и лавровую корону древнего римлянина. Вергилий, подумал Конн. Гид Данте по Аду. Мудрый государственный деятель в возрасте, добродетельный язычник.
Го любил выставлять все в ложном свете. Даже его имя означало «ложь».
Го остановился перед возвышением, все глаза устремлены на него.
— Лорд Конн.
Конн склонил голову в небольшом поклоне. Он не встал.
— Лорд Го. Вы приехали издалека, из самого Ада, чтобы побеспокоить нашу компанию.
Демон улыбнулся, его зубы немного обнажились.
— Любое место это Ад, мой лорд. Это лишь вопрос восприятия.
Конн поднял брови.
— Вы здесь чтобы философствовать.
— Я прибыл принести дань уважения, — сказал Го. — И в знак благодарности за долгую историю между нами.
— Я не вижу уважения в вашем недавнем насилии над нашими людьми, — холодно заметил Конн.
— Мой принц, мы вам не враги. В течение многих столетий дети огня сочувственно смотрели, как ваше количество, силы и территории сокращаются, поскольку люди грабят ваши океаны и злоупотребляют вашим терпением. Демон Тэн просто стремился привлечь ваше внимание к существующей проблеме.
— Посредством убийства.
Конн не повышал голос и удерживал руки на подлокотниках кресла. Никогда не допускать эмоций. Никогда не проявлять слабость.
— Методы Тэна, пожалуй, были экстремальными, — признал Го. — Но его намерения были благими.
Эния наклонилась вперед, демонстрируя свою грудь и оскал зубов.
— Все мы знаем, куда ведет дорога благих намерений.
Улыбка Го была более резкой и хищной, чем у нее.
— На личном опыте, я уверен. Сколько лет вы жертвовали объятием моря за прохладные любовные ласки вашего принца? Из лучших побуждений, конечно.
— Осторожно, демон, — мягко предупредил Конн. — Я не потерплю нападок на себя. Любых нападок вообще.
Демон посмотрел на него, его глаза: черные, пустые и блестящие как мертвые жуки на заимствованном лице.
— Но Вы делаете это постоянно, — возразил он. — Вы смотрите, как люди наводнили землю, загрязняют воду, даже воздух, и Вы ничего не делаете. Что же нужно, чтобы исчерпать Ваше терпение?
— Вы очень близко к тому, чтобы это выяснить.
— Я? Я, в самом деле? И что о терпении ваших людей? Что вы скажете о Финском народе? Ваш отец впустую потратил столетия в мечтах и отрицании действительности. Вы ожидаете, что они будут следовать за Вами, в то время как Вы делаете то же самое?
Что не так с финским народом? Морган сопроводил демонов из пещер и через внешнюю защиту замка. Использовал ли Го возможность подорвать преданность лорда финского народа? Или демон стремился посеять проблемы, вызывая сейчас сомнения Конна?
Конн посмотрел на Моргана. Хранитель северных морей вернул ему взгляд лишенными выражения золотистыми глазами.
Под маской спокойствия Конна скользило сомнение, быстрое и незаметное, как акула, холодная тень в его душе.
— Дети моря соблюдают нейтралитет в вашей войне с Небесами и человечеством, — спокойно сказал он. — Мы не будем принимать сторону, которая против Создателя.
Го наблюдал за ним с холодным расчетом.
— Даже при том, что мы здесь, чтобы предложить себя, снова, в союзники для защиты всего творения?
Гнев сжал легкие Кона. Он заставил себя дышать.
— Такой союз вы предложили Гвинет?
Глаза Го мерцали. Он махнул рукой.
— Один селки. Один среди… сколько их сейчас, принц? По крайней мере, ее не избили люди, не освежевали живьем. У нее есть шанс родиться снова в морской пене. Ее шкура была возвращена в море.
— Не Вами, — прорычал Грифф.
— Не мной лично, — признал Го. — Но, тем не менее, возвращена. Давайте не будем мелочиться.
— Я вижу Вас насквозь, — сказал Конн. — Лгун. Мучитель. Убийца.
Около Го зашевелился Морган.
— Убийство одного из нас не вдохновляет на доверие.
Го развел руками, растягивая рот в пародии на удивленную невиновность.
— Я что говорил, что убил ее?
— Тогда Ваш господин, — сказал Ронэт нетерпеливо.
— Мой господин тоже рассержен этим неудачным развитием событий. Разве жертва не была одной из нас? Элементаль. Тэн действовал без уведомления и одобрения Ада. Нет, я здесь... — пристальный темный взгляд Го прошелся по кругу хранителей и снова загорелся на Конне, — Чтобы предложить извинения Ада.
Конн еще раз осторожно вздохнул. Он не верил ни слову из заявления демона.
— Вы прилагаете большие усилия, чтобы принести извинения, — сказал он сухо.
Го показал зубы в улыбке, которая пронеслась вокруг комнаты как мертвые листья в переулке. Эния отвела взгляд.
— Разве Ваша доброжелательность не стоит немного моих усилий? — его голос был опасно близок к искренности. — Мы не хотим конфликта, мой лорд. Вы не можете позволить себе вступить в конфликт.
Его лицо было маской. Его слова были ложью. Но то, что он сказал, холодно признал Конн, было верно.
У Конна не было достаточной численности, или власти, или поддержки, чтобы вызывать раздоры с Адом. Он не мог бороться и победить. Он не мог сдаться и выжить. Все, что он мог сделать, это цепляться за свой долг, как моллюск за скалы, и молиться, что Люси преломит ситуацию прежде, чем все они будут истощены и умрут.
Если бы у нее были от него дети...
Он представил ее худое, спокойное лицо, глаза, подобные штормовому морю. Но это было не то.
Не только это.
Го ждал его ответа.
— В интересах мира мы принимаем извинения Ада, — сказал Конн формально.
Го поклонился с оттенком насмешки.
— Мы благодарны за Вашу мудрость, морской лорд. Мой господин был бы встревожен, если бы что-нибудь вмешалось в существующее неустойчивое равновесие сил.
Несмотря на хорошо различимую маску Го, несмотря на ее дипломатическое выражение, Конн знал очень хорошо, что его не благодарили.
Его предупреждали.

Люси сидела, сложив руки на коленях, слушая нежный звук воды, чувствуя солнце на лице, стараясь не думать о чем-либо вообще.
«Ты принадлежишь этому месту, — сказал ей Конн прошлой ночью. — Придет время и ты примешь это».
Действительно ли он был прав?
Она задавалась вопросом, как приспособился Дилан, приехав сюда впервые, когда ему было тринадцать лет, оставив позади свою семью и друзей, единственную жизнь, единственный мир, который он когда-либо знал. Но Дилан был селки, и с ним была их мать.
Она думала о том, как жена Гриффа, Эмма, приспособилась, будучи единственным человеком, единственным смертным в Убежище. Конн сказал, что она была счастлива здесь. Удовлетворена. А муж Эммы был предан ей до дня ее смерти.
Люси теребила красную шерстяную ткань на коленях и пыталась вообразить, какие чувства она будет испытывать, будучи любимой. Как она чувствовала бы себя, люби ее Конн.
Она вспомнила выражение его лица, когда он смотрел на море, его тело, будто вылепленное из лунного света и мрамора, и сердце забелело.
Мэдэдх зарычал и встал в стойку.
Обескураженная, она мельком глянула вниз. Маленькие уши собаки были прижаты к узкому черепу. Желтые глаза сверкали. Она проследовала за направлением его взгляда к пустой арке и далее, к вымощенной камнем главной башне. Ее грудь сдавило в предчувствии.
— Все хорошо, — она успокаивала себя, не понимая, было ли все хорошо или нет.
Мэдэдх сделал крадущийся шаг вперед.
Она подошла, не было никакого ошейника, и положила руку собаке на холку, чувствуя, как ее мышцы напряжены под густой шерстью.
— Давай не будем глупить.
В другом внутреннем дворе что-то происходило. Высокая кованая дверь тихо качнулась и открылась. Никаких шагов. Никаких голосов. У нее все еще было время вернуться в свою комнату. Принимая во внимание то, что она могла обнаружить в этой груде камней.
Она стояла.
— Пойдем, — убеждала она Мэдэдха, будучи неубедительно радостной на слух. — Давай…
Собака дернулась из-под ее руки и рванула через внутренний двор.
— Дерьмо.
Она побежала следом за ней.
В арке она остановилась, затаившись у холодной стены обтесанного камня, сердце выпрыгивало из груди, гулко стуча.
Призрачная процессия — людей? — выплыла, словно дым, через открытую дверь. Не людей. Призраков. Солдатов древности, сенаторов, центурионов, как выдержки из старого библейского кино, как видения из кошмаров. Что-то в форме их черепов, виде их плеч или глазниц, не было вполне... нормальным. Их одежды и тела перетекали и блекли на солнце. Сквозь их обутые ноги — обутые в сандалиях — она могла видеть камни внутреннего двора, выделяющиеся как кости.
У Люси стыла кровь.
Мэдэдх прыгнул в переменчивую, мерцающую толпу, как кусок скалы из катапульты. Воздух закручивался и искрился по следам собаки.
— Мэдэдх, нет! — Люси крикнула, в то время как одна фигура — высокая, одетая в тунику, с венком из листьев особого вида, окружающим его темную голову — повернулась и подняла руку.
Собака упала словно камень.
Люси прижала руки ко рту.
Человек, если это был человек, перевел взгляд с собаки, скулящей у его ног, на Люси, скорчившуюся у стены. Его глаза пылали как тлеющие угли затухающего огня. Они опаляли ее душу.
Она почувствовала грубый толчок вторжения, как топорик для льда в своем черепе, как ручку метлы между ног. Толчки. Гарь. Вторжение. Неправильно.
Инстинктивно, она отскочила в тень арки, с сердцем, колотящимся в груди, и вкусом пепла во рту.

Барт Хантер пришел домой, телевизор был включен, и пахло подгоревшей едой. Он бросил ботинки за парадную дверь.
— Люси?
Никакого ответа.
Где она, черт возьми?
Он не хотел быть здесь. Он не хотел быть дома. Обычно в этот час он находился в гостинице. Мужчина заслужил выпивку после дня, проведенного на воде. Он не должен следить за своей взрослой дочерью. Она была достаточно взрослой, он был слишком стар, чтобы вынести это дерьмо.
Но в то время как он был настроен продать свой улов: молодых омаров, крабов, сбросивших панцирь; снабдить водоем кооператива на зиму, этот осел Генри Тиббеттс пошутил: — Где ты зарыл тело, Барт?
Как будто его дочь умерла, а не взяла пару дней, чтобы отлежаться, пока больна.
Как будто она убежала.
Как ее мать.
— Лю! — проревел он.
Пропускать работу — совсем на нее не похоже. Даже когда она была маленькой девочкой, она никогда не пропускала больше дня школьных занятий. Никогда не создавала проблем, подумал он с гордостью и сожалением.
Телевизор работал — какая-то женщина с большими губами и маленькой грудью наклонилась над кухонной плитой. Барт выключил ящик и услышал шум из кухни. Текущая вода. Скрежет.
Он нашел Люси в кухне, стоящей перед раковиной и срезающей лопаткой какое-то ужасное черное месиво со сковороды. Шкафы и ящики были распахнуты настежь. Грязные чашки, миски и ложки в большом количестве разбросаны повсюду среди пятен от муки, жира и помидоров. Сквозь дым и запах горелого проник более резкий, более свежий аромат, как от скошенной лужайки.
Люси повернула голову, когда Барт вошел в кухню, копна ее светлых волос взлетела следом. Что-то — томатный соус? шоколад? — было размазано по ее щеке. У нее были дикие глаза.
Барт остановился. Он не спрашивал ее, что не так. Они никогда друг друга не спрашивали. Было слишком много вероятных ответов, которые он не хотел слышать.
— Что, черт возьми, ты делаешь?
Она наполовину подняла кастрюлю из раковины, расплескивая воду на пол.
— Я хотела приготовить обед.
Он перевел взгляд с мокрого пола на твердые, почерневшие остатки… чего-то, что бы это ни было, воняющего в раковине.
Он нахмурился, обеспокоенный. Изумленный.
— Почему ты просто не бросила что-нибудь в мультиварку?
— Я не знаю, — сказала Люси, ее нижняя губа задрожала. — Я ничего не знаю.
Слезы хлынули у нее из глаз.
Барт отшатнулся. Но за беспокойством и раздражением зашевелилось воспоминание: Элис, сражающаяся на кухне, сразу после того, как пришла к нему жить. «Но я хочу тебе готовить», — возразила она, когда он пришел домой и застал еще один загубленный обед. — «Как нормальная жена».
«Я не хотел нормальную жену», — дразнил ее Барт. — «Я женился на русалке».
Он делал яичницу или варил омаров. А иногда они вместе пропускали обед и поднимались наверх, чтобы заняться любовью.
В былые времена. В славные дни. В те дни, когда она еще любила его достаточно, чтобы угождать ему, и он любил ее настолько, чтобы доверять ей.
Старая, знакомая боль раздирала его.
Он смотрел на дочь Элис, ее покрасневшее лицо, ее заплаканные глаза и неловко переминался с ноги на ногу.
Он никогда не был ей хорошим отцом. Не было необходимости им быть. Калеб воспитывал ее с тех пор, когда она еще носила подгузники. К тому времени, как парень уехал из дома, она уже могла достаточно хорошо сама о себе позаботиться. И о нем тоже. Она стирала, делала домашнее задание, открывала консервированный суп на обед. Хорошая девочка. Никаких проблем, подумал он снова.
Но сейчас у нее были какие-то проблемы. Генри сказал, что она всю неделю не была на работе.
— Может нам стоит куда-нибудь сходить, — сказал он. — Чтобы поесть. Ты отдохнешь.
Ее зеленые глаза — зеленые как трава, зеленее, чем он помнил — округлились.
— Зачем?
— Ты была больна, — сказал он грубо. — Сама не своя.
— Сама не своя, — повторила она.
Он решил не брать ее в бар при гостинице. Они пошли бы к Антонии.
— Поев хорошей еды, ты почувствуешь себя лучше.
Слезы высохли как по волшебству.
— Я почувствую себя лучше.
Он был необъяснимо доволен собой и ею.
— И завтра ты вернешься в школу.
Она уставилась на него, ее лицо выражало смущение.
От паники у него пересохло во рту. Что-то случилось с ней в школе? Что-то, о чем она не могла ему рассказать? Может ее уволили или… Он пытался не думать обо всем, что могло произойти с девушкой, об опасностях, от которых он никогда не был в состоянии ее защитить.
— Школа, — внезапно сказала она и улыбнулась. — Учиться.
Он сжал руки в своих карманах.
— Преподавать.
— Преподавать и учиться.
— Правильно, — правда, почему нет? — Это лучше, чем бродить по дому как твой старик.
Она улыбнулась, на ее лице отразился намек на шалость.
— Поев хорошей еды, ты почувствуешь себя лучше.
Он рассмеялся, сразу почувствовав себя лучше, чего не было уже довольно давно.

Пристальный взгляд Конна перенесся с тела Мэдэдха, хромающего по булыжникам, на белое, ошеломленное лицо Люси. На секунду его сердце просто остановилось, застыло в ужасе.
Го улыбнулся ему через внутренний двор, насмехаясь над ним. Играя с ним.
Ярость хлынула через Конна как штормовая волна, сметая все на своем пути.
Его губы раздвинулись в рычании:
— Держите его.
Оболочка Го замерцала. Возможно, это было воздействие солнечного света, но лорд демон казался почти потрясенным.
— Я — эмиссар. У Вас нет полномочий, чтобы удерживать меня.
— Мое королевство, — сказал Конн. — Мои правила.
Ропот пронесся по когорте Го. Зловоние демонов стояло в сторожевой башне как дым. В этой переменчивой, мерцающей толпе, любой мог ускользнуть. Любой мог воспользоваться случаем, моментом человеческой слабости, чтобы скользнуть в сознание Люси и захватить его, осесть в этом длинном, худом теле, лишить ее воли.
Конн протянулся своими чувствами, всеми своими чувствами, но он не смог найти ни следа демона в ней, никаких отпечатков Ада. Что бы они не предприняли, она не была одержима.
Его страх притупился. А ярость и не думала.
Го скривил свои заимствованные черты лица в выражение оскорбленного удивления.
— Вы не подвергли бы опасности улучшение наших отношений из-за... собаки?
— Моей собаки, — сказал Конн.
Моей женщины.
Он больше не смотрел на Люси. Он бы не стал привлекать внимание демона к ней. Но он знал, что она вжалась в тень арки, ее пальцы прижаты ко рту, и это причиняло ему боль.
— У Вас нет причины удерживать меня, — возразил Го.
— Молитесь, чтобы Вы оказались правы, демон, — мрачно сказал Конн. — Или даже Ад не защитит Вас от меня.
— Я действовал в целях самообороны, — протестовал Го.
— Чушь, — заявил Грифф. — Животное не может укусить призрака.
Мэдэдх.
Теперь, когда его больший страх отступил, Конн смог подумать о собаке. Он приблизился к собаке тремя размашистыми шагами, едва замечая военачальников, которые потеснились, освобождая ему дорогу. Гончая была молодой, сильной, прожила только три года. Только три...
Конн опустился на колени.
— Ваше беспокойство так трогательно. Я не ожидал такого чувства от великого лорда моря, — глумился Го.
Конн проигнорировал его, быстро проверяя состояние сердца собаки, конечностей, легких. Мэдэдх поднял свои тревожные желтые глаза наверх и заскулил. Живой.
Конн с облегчением вздохнул.
— Вы видите? Животное просто в растерянности, — сказал Го. — Я не совершил бы никакой глупости, чтобы нарушить равновесие сил.
Взгляд демона скользнул к Люси?
— К черту равновесие сил, — сказал Конн сквозь зубы. — Коснись того, что принадлежит мне еще раз, отродье Ада, и я затушу тебя как свечку.
Го зашипел.
Конн отыскал Ронэта среди военачальников, которые следовали за ним из зала.
— Воды и одеял для собаки.
— Да, мой принц.
Конн погладил собаку по голове и встал. Хвост гончей слабо дернулся на камнях.
— Что мы сделаем с лордом Го? — спросил Морган.
Конн хотел отослать лорда демонов назад в Ад. Но он не освободит Го, пока не убедится, что Люси невредима.
Она все еще стояла в тени стены замка вне защитного круга военачальников. У нее было опустошенное выражение лица. Мертвенно-бледное. Синяки под глазами сменили когда-то нежную кожу.
Лицо Конна скривилось. Его нутро скрутило. Он должен ее заполучить. Там, где он мог бы поддержать ее, коснуться ее, убедиться в ее безопасности. Его гнев все еще пульсировал в висках, как головная боль, но пока он его контролировал.
Или почти контролировал.
Он проследовал через внутренний двор.
Люси опустила руки, крепко сжав локти перед собой, как будто она была смертельно ранена. Конн заскрипел зубами. Она могла бы держаться за него. Разве это не было бы нормальной реакцией женщины-человека на нападение? Она должна была бы броситься в его объятья. Он не возражал бы.
Но сначала он должен увести ее подальше от Го. От всех них.
Он подошел к ней, достаточно близко, чтобы увидеть взмах ее длинных светлых ресниц и пробор в ее мягких волосах, достаточно близко, чтобы учуять запах ее кожи и страха. Он хотел встретиться с ней взглядом. Ее глаза были расширены от шока, но в них был виден ее дух.
Она была в безопасности. Его сердце, крепко сжатое в кулак, расслабилось достаточно, чтобы забиться снова. Она была самой собой.
За его спиной заговорил Ронэт.
— Мой принц? Лорд Го?
— Он может отправляться в Ад, — не оборачиваясь, сказал Конн. — Сопроводите его к пещерам.
Люси провела языком по губам. Все его тело сжалось в ответ.
— Наверх со мной, — скомандовал он мягко. — Сейчас.
Она вытянула шею, чтобы просмотреть ему через плечо, очевидно не обращая внимания на опасность для себя и его нужду.
— Собака... С Мэдэдхом все в порядке?
Он хотел встряхнуть ее. Она была не в состоянии понять, как маловероятно было ее недавнее спасение?
— Собака в шоке, — сказал он коротко. Картина Мэдэдха, распростертого на булыжниках, Люси, зажавшей себе рот рукой, с силой ударило его снова. — Но он будет жить. Возможно, это даже научит его слушаться.
На лицо Люси вернулись краски.
— Это не была ошибка Мэдэдха.
— Он должен был повиноваться.
Ее глаза были широко раскрыты и несчастны.
— Ты сердишься на него? Или на меня?
Конн коротко и резко вдохнул. Он был разъярен на Го и на себя за то, что не предвидел, в какой опасности она окажется, за то, что не был достаточно быстр, чтобы защитить ее. Но у него не было намерения обсуждать свои чувства перед советом. Он никогда не обсуждал свои эмоции. Смесь страха и острого желания были слишком новыми для него.
Он схватил ее за руку чуть выше локтя.
— Наверх.
Она оценивающе взглянула на его руку поверх своей, когда он вел ее по стене замка к своей башне.
— Ты знаешь, что касаешься меня, только когда куда-нибудь тащишь?
Это не звучало как обвинение. Ее тон был почти задумчивым. И это резало его словно ножом.
Он сдавил ее руку сильнее. Его челюсти тоже сжались. Он не знал, как нужно прикасаться, чтобы подбодрить или утешить. Только когда надо драться или спариваться.
— Я касался тебя. Я был в тебе.
Они уже почти дошли до его башни.
— Секс не считается, — сказала она.
В нем нарастали раздражение и желание. Его самоконтроль пошатнулся.
— Значит, если я это сделаю, это не будет иметь значения.
Он протолкнул ее через дверной проем, зажал у стены и накрыл ее рот своим, с горячей, голодной безотлагательностью. Поцелуй был грубым, практически диким. Ярость и страх перекачивались через кровь, стучащую в голове.
Он требовал, потому что она была его.
Его, чтобы защищать ее.
Его, чтобы взять ее.

Люси испытывала потрясение от его натиска, чувствуя его голод, насыщая его, нуждаясь в этом. Го поймал ее на открытом пространстве, неподготовленную. У нее не было времени, чтобы найти убежище позади стены, которую она строила всю свою жизнь.
Когда демон напал, она нанесла ответный удар инстинктивно, выставляя барьеры, чтобы защитить себя, ее защита меньше походила на строительство стены и больше на вываливание кучи кирпичей на голову демона.
По крайней мере, она это чувствовала именно так. Она не знала, что почувствовал демон.
Но чужое присутствие в ее мозгу закончилось, погашенное полным совком земли, как походный костер, оставляя ее опустошенной, в щебне и пепле, с песком в глазах и обложенным языком. Она чувствовала пустоту в груди. Ее сознание — потрясено. Налет от дыма и гари, обнаруженный сзади на ее шее, казалось, осел и в носовых пазухах.
Она нуждалась во вкусе Конна, чтобы стереть этот. Она нуждалась в его прикосновении, чтобы снова почувствовать себя живой, в безопасности.
Она бы радостно встретила его твердый, настойчивый рот, его грубые, требовательные руки. Он прислонился к ней, его необычайно мускулистое тело — защита и убежище. Она обняла его рукой за шею, кончик ее мизинца поглаживал его гладкую, открытую для обозрения кожу, и чувствовала, как его стон вибрирует в горле, внизу ее живота.
Он мог наполнить ее. Он мог взять ее туда, где ей не надо будет думать. Он накрыл ладонями ее груди, и она задрожала от наслаждения и облегчения. Она жаждала теплого забвения в сексе, как ее отец жаждал бутылку. Она хотела почувствовать что-то кроме одиночества. Что-то помимо оцепенения.
Конн заставил ее почувствовать это. Он поймал ее в ловушку у стены своим телом, дыша часто и прерывисто. Бушевавшая в нем буря эмоций кружилась вокруг них, заряжая воздух, посылая волнующее покалывание, скользящее по ее коже. Она была раздавлена между стеной с острыми камнями, упирающимися в спину, и весом его мускулистого тела, прижимающегося к ее: к груди, животу, бедрам. Его член пульсировал напротив нее, толстый, наполненный жизнью. Он склонил голову, и она почувствовала трение его щетины на своем горле и затем теплое прикосновение губ к своей шее. Ее веки скользнули вниз, глаза закрылись.
Пыль, пепел и отчаяние.
Она снова торопливо открыла глаза, и Конн был там, теплый и реальный, твердый и настойчивый. Она бросилась к нему, обняв его шею, зажимая его волосы между своими пальцами. Возьми меня. Спаси меня.
Он зарычал и поднял ее на руки, погрузился с ней в прохладу и тень башни, поднял ее вверх по лестнице. Круг за кругом, они взбирались, мрак и свет играли на его твердом лице, ее вздохи и его шаги эхом отзывались в замкнутом пространстве. Она могла чувствовать в нем эту настойчивую потребность, жестокую, как приближающийся шторм. У нее кружилась голова. Она затаила дыхание, сбитая с толку, она была пьяна от предвкушения.
Это был секс. Всего лишь секс.
Это была жизнь.
Это было все.
Она лизнула его шею, наслаждаясь вкусом соли и мужчины. Он принес ее в свою комнату и бросил на кровать так, что она подпрыгнула. Он обрушился на нее сверху, удерживая свой вес на локтях, а ее ноги в плену своих бедер. Его рот накрыл ее губы. Она охотно раскрыла их для него. Его язык ворвался внутрь.
Ее бедра подались вверх — пожалуйста, там — ища способ увеличить давление, ища облегчения. Округлая, твердая головка его возбужденного члена потерлась между ног Люси. Она изо всех сил пыталась раздвинуть ноги, обхватить его, но его широко расставленные ноги крепко прижимали коленями шерстяную ткань плаща к ее телу. Ее поймали в ловушку. Желание казалось непреодолимым. Отчаянным.
Задыхаясь, она изо всех сил пыталась сбросить его с себя. Он приподнялся — недостаточно, даже близко не достаточно — схватил ее за бедра и развернул лицом в матрац.
Гм, нет. Только не так. Он был слишком сильным. Это было слишком. Она опасалась его полного господства, но еще больше ее встревожила собственная ответная реакция.
В любом состязании на поле страсти она проиграла бы. Уже проиграла.
А она даже не знала ставок.
Она начала извиваться, чтобы повернуться к нему лицом.
Но он придавил ее, обездвижив ее руки своими, сдерживая своими бедрами ее бедра, окружая ее своим сопротивлением. Он задрал ее плащ и юбки одной рукой, собирая их в кучу у нее на талии. Прикосновение холодного воздуха к ее обнаженным ногам отвлекало и облегчало. Он сгреб руками ее ягодицы, оценил просвет между бедрами и стащил ее трусики вниз, потянув за эластичную резинку. Она задрожала, раскрывшись для него, уязвимая, влажная и открытая. Лежа на подушке, она повернула голову, когда он просунул свою изящную руку под ее живот, оттягивая момент проникновения, лаская ее пупок. Его прикосновения спускались ниже, замедлившись. Ищущие, неторопливые. Она застонала и закусила губу, боль была короткой остановкой на пути к блаженству.
Он был так близко позади нее, горячий и твердый, сдерживающий ее своим телом, добивающийся ответного чувства своими руками. Она была пьяна, ошеломлена смешанными мускусными ароматами его пота и своего прозрения. Она чувствовала, как Конн поменял положение, чтобы раздеться и дрожала в ожидании. Ее грудь налилась. Ограничения, которые она сама себе установила, затуманились.
Он широко раздвинул ее ноги коленом. Люси прогнулась. Он поглаживал ее дразнящими прикосновениями, скользя по ее гладкой, чувствительной плоти. Пошатываясь на коленях, она выгнулась ему на встречу — добровольный сообщник своей собственной капитуляции.
Он поцеловал ее в затылок.
Люси издала звук разочарования, приглушенный подушкой, и укусила его. В руку. Как животное.
Горячее дыхание обдало ухо Люси.
— Ты сама этого хотела.
Она чувствовала волосы в его паху, гладкий, твердый выступ его члена, потирающего расщелину в ее ягодицах. Он взял себя в руку, подвел к ее влажному открытому лону и скользнул туда налившейся головкой. Она растворялась в нем. Стонала. Его кожа была горячей и шелковистой. Ее лоно расслаблялось и сжималось.
Задыхаясь и подаваясь бедрами вверх, она уже не смогла бы ему отказать.
— Да.
— Тогда прими его, — он вошел в нее. — Прими меня.
Глубже.
— Прими мое семя.
Ее тело сотряслось. Ее разум взбунтовался. Но разум и тело были подхвачены, одурачены ощущением наполненности внутри, его толчками, полнотой его извержения. Она была ослеплена и затаила дыхание, пойманная течением, которым она не могла управлять. Она вскрикнула и забилась в конвульсиях, ее оргазм, заживший своей жизнью, подбрасывал ее снова и снова, как раковину, пойманную в ловушку приливом. Волна за волной изнуряя ее, одурманивая ее, она сжимала его член, когда он погружался в нее, пока он не содрогнулся, застонал и излился глубоко в нее.
Его большое влажное тело растянулось на ней. Опустошенное.
Люси закрыла глаза, вбирая стук его сердца, звуки его прерывистого дыхания.
— Теперь, — сказал Конн, с глубоким удовлетворением в голосе. — Ты останешься.

— Гм.
Дух Люси парил где-то над кроватью, сдерживаемый только узлом в сердце. Голова все еще кружилась от силы, с которой Конн обладал ею, и полноты ее собственной отдачи. Она чувствовала, что ее тело припухло и саднило. Разболтанное, будто Конн разобрал ее на части и собрал обратно, не воспользовавшись инструкцией изготовителя.
— Я не говорила, что останусь с тобой.
Запах секса, резкий и мускусный, висел в воздухе и въелся в ее кожу. Покрывала спутаны в беспорядке. Как и она. Конн же, вместо того, чтобы отвернуться и заснуть, или выскочить в душ и за дверь, казался довольным лежа подле нее, его рука беспечно и властно покоилась на ее бедре, взгляд — на ее лице.
— Мне не нужны слова. Этого достаточно, — он заправил прядь волос ей за ухо, тыльной стороной пальцев поглаживая ее по щеке. От нежности этого жеста у нее на глазах навернулись слезы. Так неожиданно, от него. Так ново для нее. — Так лучше.
Ее сердце колотилось в груди. Во рту пересохло.
— Это ничего не решает.
Он опустил руку. Его темные брови сошлись на переносице.
— Я отдал тебе свое семя.
Да. Она облизала пересохшие губы, ощущая неловкость от чувствительности в своем животе, от влаги его спермы между бедрами. Он толкался в нее так сильно, так глубоко, что она уже не смогла бы сказать, где заканчивался он, и начиналась она.
— Угу. Ты берешь на себя пожизненные обязательства перед каждым партнером по сексу?
Конн нахмурился.
— Конечно, нет. Я — селки.
Она сглотнула.
— Ну, а я — человек. И людям требуется время, чтобы получше узнать друг друга, перед тем как...
— Трахнуться? — предположил он очень мягко.
Он сердится, догадалась она. Обиделся? Но это же смешно.
— Взять на себя обязательства, — закончила она.
— Ты сказала «да», — напомнил он ей. — На этот раз, словами.
Она почувствовала, как краснеет.
— Я бы сказала что угодно, лишь бы ты вошел в меня.
Его ноздри раздулись. Его глаза были таинственными и темными.
— Тогда…
Люси была ужасно смущена. Но теперь она была еще больше настроена объясниться, заставить его понять.
— Я бы сделала что угодно. Отдала бы тебе что угодно, — она еще раз глубоко вздохнула, вынуждая себя посмотреть ему в глаза. — И это пугает меня до чертиков.
Он нахмурился.
— Я сделал тебе больно?
— Что?
Он изучал ее лицо.
— Я был груб. Я сделал тебе больно?
Она приготовилась к тому, что он будет раздражен. Неожиданное предположение Конна потрясло ее.
— Я в порядке. Ты был... — Безжалостным. Ошеломляющим. — Потрясающим. Но этого недостаточно.
Он окинул ее продолжительным, оценивающим взглядом. Его рот изогнулся в шаловливой усмешке.
— Я могу дать тебе больше.
Воздух покинул ее легкие. Желание сжимало ее грудь, наполняло ее лоно. Искушение сдаться, уступить ему, практически лишило ее сил.
Она согнула ноги в коленях и села на них, разглаживая юбку на бедрах, чтобы ей не нужно было смотреть на него.
— Вчера вечером ты обвинил меня в нехватке смелости, взять то, что ты мне предлагал.
— Я был зол.
— Ты был прав. Мне страшно. Я боюсь, что отдам тебе себя всю без остатка и останусь ни с чем.
— Люси, — он накрыл ее руку своей, остановив ее беспокойный перебор ткани. Рука была теплой. Ее сердце перевернулось в груди. — Я оставил тебе залог.
— Из-за пророчества.
— Я отдал тебе свою котиковую шкуру.
— Я не знаю, что это значит, — это только подтверждало ее точку зрения. — Тебе не кажется, что мы слишком разные? Есть столько всего, чего я о тебе не знаю. Чего мы не знаем друг о друге.
Конн отпустил ее руку и поднялся с постели. Люси ощущала его уход, как боль от потери руки или ноги, словно что-то теплое и жизненно важное было отделено от нее. Облицованный камин обрамлял его величавые плечи. Сегодня он носил серый бархат с кружевным воротником на шее. Он напоминал портрет аристократа в книге картин восемнадцатого века.
Или короля.
— Селки — дети моря, — сказал Конн, стоя к ней спиной. — Мы принимаем жизнь и силу от океана. Селки, отдавший свою шкуру, передает свою силу и жизнь во владение другого.
Он повернулся: высокий, суровый и непреступный, как всегда.
— И человек, который берет шкуру селки, обладает такой же властью над ее владельцем. Как твой отец удерживал твою мать.
Люси уставилась на него, ужасное подозрение укоренилось в ее голове.
— Ты имеешь в виду, против ее воли.
Он не ответил.
Ее сердце колотилось, основы ее мира снова пошатнулись.
— Мой отец любил мою мать.
— Он бы так и сказал, — лицо Конна было лишено эмоций.
Она не знала, что ответить. Неужели все эти годы, все поступки ее отца руководствовались не горем, а чувством вины?
— И она... — голос Люси постыдно задрожал.
— Заботилась о нем, я думаю. Какое-то время.
— Тогда Калеб... И Дилан...
— Маргред сделала выбор, жить как человек ради счастья твоего брата. Также как Дилан решил остаться с Реджиной.
Но Мэгги любила Калеба. Любой, кто видел их вместе, не смог бы в этом усомниться. И Дилан был предан Реджине.
Сердце Люси забилось быстрее.
— И какое это имеет отношение к нам с тобой?
Лицо Конна стало, если это возможно, еще более холодным и отстраненным.
— Я отнял твою свободу. Отдал тебе свою. Что еще тебе от меня нужно?
Ее горло саднило.
Твоя любовь.
Но она, конечно, не могла этого сказать. Он дал ей то, что имел. Все что он мог ей дать. Могло этого быть достаточно? Она не хотела походить на маленькую девочку из сказки, просившую луну с неба.
Что ей было нужно?
— Я хочу быть частью нормальной пары, — сказала Люси. — Я хочу регулярных отношений. Чтобы рядом был кто-то, с кем можно поговорить и посмеяться, о ком я могу заботиться. Кто-то, кто будет со мной, потому что я ему нужна. А не из-за пророчества или котиковой шкуры, или еще чего-нибудь.
Он посмотрел на нее немигающими ледяными глазами.
— Я не могу изменить того, кто я или что я сделал. Я не стал бы, даже если бы мог. Для нас нет пути назад.
— Я не ищу пути назад. Я только хочу немного притормозить.
— Зачем?
Сомнение занозой застряло в ее груди, покалывая былой уязвимостью. Она не могла соблазнить парня, с которым жила, сходить поесть пиццу. Неужели она серьезно думала, что трехтысячелетний лорд моря купится на идею «обед и кино»?
— Чтобы узнать друг друга получше.
— Я знаю тебя.
В плане секса.
Да.
Красные отметины от ее зубов красовались на его руке.
Она покраснела и отвела глаза.
— Ты знаешь только маленькую часть меня. Ты без понятия, какой цвет мне нравится или какой у меня любимый цветок, закручиваю ли я крышку на тюбике с зубной пастой, люблю ли китайскую кухню. Ты не знаешь, хожу ли я в церковь и на какой половине кровати сплю, не знаешь имени моего первого парня.
— И ты думаешь, что это все имеет значение.
Она выпятила подбородок.
— То, что это означает — доверие, близость — вот, что важно. Да.
— Прекрасно. Расскажи мне.
Ее удивление вылилось в смешок.
— Тебе выдать список?
— Да.
Он был серьезен. Воплощение ее плана в один момент показалось смехотворным и странно успокаивающим.
— Нельзя узнать кого-то таким образом. На это требуется время.
Конн сцепил руки за спиной.
— Сколько времени?
Он давил на нее, всегда давил. Робея, она тоже попыталась надавить.
— Беспокоишься о том, сколько лет мне отпущено на возможность забеременеть?
Его глаза вспыхнули.
— Нисколько, до тех пор, пока я могу проводить это время в твоей кровати.
Пульс ускорился. Желание ласкало ее кожу подобно дыханию теплого ветерка, пульсировало в крови. Как могла Люси замедлить свое стремительное падение к опасной зависимости, когда он мог пробудить ее одним взглядом, одним словом?
— Мы должны договориться. Я готова дать тебе — нам — шанс. Ты же должен предоставить мне личное пространство.
Он приподнял брови.
— Тебе недостаточно этой комнаты?
Ха—ха.
— Я имела в виду эмоциональное пространство.
— Согласен. В течение дня ты можешь располагать своим временем, разговаривать и пользоваться эмоциональным пространством, которое так тебе нужно. Но ночью, мы будем спать в одной кровати.
Люси почувствовала пульсацию в горле и между ног.
— Это — твой компромисс?
Он ухмыльнулся.
— Да.
Она закусила нижнюю губу, чтобы сдержать ответную улыбку. Она хотела с ним спать, тосковала по телу, которое прижималось к ней в темноте, обеспечивая иллюзию близости и удерживая в узде ее мечты. Она хотела большего. Даже теперь, с лоснящимся и чувствительным после их огневого контакта телом, она жаждала близости такими способами и в таких местах, что это ее шокировало. Это, вероятно, потрясло бы и его, если бы он узнал об этом.
Она скользила по нему взглядом, словно рукой, жадно накапливая впечатления: от следов укуса на его руке к шее, его длинному широкому стройному телу, ровным бедрам. Она почувствовала желание, медленно раскручивающееся в ее животе с восторгом и отчаянием. Он взял ее так грубо, что разбудил ее сексуальный аппетит, как будто выпустил джина из бутылки. Как она вообще собиралась снова обрести контроль над собой?
Я хочу... Я хочу...
— Скажи мне, как его звали.
Она снова обратила на него свое внимание.
— Что?
— Имя твоего первого парня. Того, о котором ты думаешь, когда смотришь на меня.
— О, — кровь прилила к ее лицу. — Это не важно.
Конн неотрывно смотрел на нее, неподвижный как его башня, непреклонный как море.
— Доверие — вот, что важно, — мягко процитировал ее Конн.
Ее сердце заколотилось. Пойманное в ловушку.
— Его звали Брайан.
Конн ждал.
Дерьмо.
— Он, гм... Мы встретились, когда я училась на втором курсе. На вечеринке.
Она тайком глянула на него, чтобы увидеть, понял ли он. Обычная субботняя ночь, открытые двери и бутылки, в квартире друга твоего друга. Наблюдать, как другие прожигают жизнь, обычно не казалось Люси привлекательным. Она хватила этого сполна, пока росла. Но Калеб недавно вернулся в Ирак, и она чувствовала беспокойство и не могла усидеть на месте, отрезанная от брата и невыносимо одинокая. И она позволила своей соседке по комнате склонить ее к походу на вечеринку.
— Вы с ним занимались сексом, — сказал Конн.
— Той ночью? — Люси поморщилась. — Да.
Случайный секс. Ее первый раз. Брайан был пьян, и она нервничала. Она вспоминала неловкие ласки, голод и феромоны, сочащиеся как коктейль через ее вены, пьянящие и захватывающие. Она вернулась домой, практически веря в любовь с первого взгляда, голова кружилась от гормонов.
— А после?
— Иногда, — она откашлялась. — Фактически, мы, гм, жили вместе некоторое время.
Она никогда не рассказывала Калебу. Она никогда не рассказывала никому, кроме своей соседки по комнате. Она представляла, как вернется домой из Ирака ее брат и сравняет с землей ее парня. Не было никого, кому она могла бы довериться, никого, кто мог бы дать ей совет. Перебродившие за это время слова выплескивались как кислота, вязкие и едкие.
— Иногда он не мог... Он не хотел... Ну, посмотри на меня, — она сгорбила плечи, раздраженная и сконфуженная. — Я — не супермодель. И у него было несколько действительно трудных предметов, он слишком уставал, чтобы...
«Ты что, извращенка? — сонно протестовал Брайан, раздраженный тем, что она потянулась к нему в четвертый — или может даже в пятый? — раз. — Отстань от меня».
Люси вздрогнула от этого воспоминания.
— Его не устраивали мои запросы.

«Запросы»?
Чертовы уроды.
Кровь приливала к голове Конна и к его члену. Ему бы понравились ее запросы. Он хотел придушить молодого придурка, из-за которого она перестала себя ценить, который ни во что не ставил ее чувственную природу селки.
«Посмотри на меня», — говорила она.
Он так и сделал. Он увидел ее густые, шелковистые волосы, худое, решительное лицо, густые и бледные ресницы. У нее не обладала экзотичной красотой, но и банальной ее внешность не была, скорее: утонченной, стройной и очаровательной.
Ее ясные глаза отражали капризы моря. Прямо сейчас они были цвета штормового моря, серые, подернутые влагой.
Вожделение переросло в нежность, переполняя его грудь и сдавливая горло.
— Я понимаю тебя, — сказал Конн.
Она обхватила себя руками.
— Я хочу тебя, — он смотрел ей прямо в глаза, разведя руки в стороны ладонями вверх. — Я к твоим услугам. Командуй мной.
Губы Люси непроизвольно раскрылись. Он видел, как возможные варианты развития событий проносились в ее воображении и расцветали в глазах, сокровенные, волнующие, возбуждающие. Но ей не хватало уверенности, чтобы командовать или даже просить. Пока.
Поэтому он подошел к кровати и заключил ее лицо в свои ладони. Ее кожа была теплой, с легким румянцем. Он разгладил большим пальцем упрямую линию ее бровей, маленькую ямочку на подбородке. Люси закрыла глаза, и он поцеловал ее дрожащие веки, покатые скулы и уголок рта.
Люси вздохнула. Осторожно, наблюдая за ней, он передвинул руки к застежкам ее плаща, расстегивая длинный ряд пуговиц, одну за другой. Костяшки его пальцев задевали холмики ее грудей. Она затрепетала.
— Красивые, — его шепот вибрировал между ними.
Она открыла глаза: серые глубины, водоворот тоски и отрицания.
— Как море на рассвете, — сказал он.
Она недоверчиво фыркнула.
Гнев пронзил Конна насквозь. Гнев на ее любовника-человека, который воспользовался ею и оставил в такой нерешительности.
Гнев на самого себя, за то, что он сделал то же самое.
И, тем не менее, за все, что он присвоил, он мог отплатить ей этим. Он продолжал раздевать ее, не спеша, делая осторожные движения, паузы, чтобы восхититься каждой ее частью. Произнесенные им сексуальные слова заставляли ее краснеть и испытывать неловкость, так что он продолжил без слов рассказывать ей, какой совершенной она была, как крепко, превосходно и изящно сложенной. Он прикоснулся губами к ее плечу, вдыхая аромат ее кожи, пробуя ее солоноватый вкус. Он проделал дорожку из поцелуев к бархатным вершинкам ее грудей и нагнулся, чтобы пососать их.
Она издала низкий грудной стон нетерпения и подалась к нему.
Он отстранился от ее спешного прикосновения.
— Леди, я весь Ваш. К Вашим услугам.
В ее глазах стояли слезы, она выглядела потерянной и смущенной. Ее состояние разбивало ему сердце.
— И что?
— Ты хотела притормозить, — напомнил он ей шаловливо.
Улыбка дрожала на ее губах. Ее руки безвольно повисли.
Конн дрожал от напряжения. Не только потому, что хотел взять ее, но и потому, что хотел вернуть силу ее женственности. Он торопливо сбрасывал свою собственную одежду: тунику, леггинсы и рубашку. Его член выпирал, твердый и угрожающий, но он игнорировал собственное возбуждение, чтобы сосредоточиться на ней, легонько проводя руками по ее рукам вверх и вниз, медленно смещая свои прикосновения от возвышенности ее бедра к мягким изгибам ее живота. На ее коже сверкал крошечный драгоценный камень в золотой оправе.
Конн коснулся его пальцем.
— Что это?
Она посмотрела вниз.
— Гм... я думаю, аквамарин.
— Я имею в виду, почему ты его носишь?
— Тебе он не нравится, — сказала Люси бесцветным голосом.
Что он мог ей сказать? Что это взволновало его? Что это отталкивало его? И то и другое было правдой.
— Я никогда не видел ничего подобного, — честно сказал он. — Селки не пытаются изменить или украсить свою кожу. Это мило, — добавил он.
— Вот это да, спасибо.
Пальцем, он провел линию от пирсинга в ее пупке к мягким кудряшкам внизу живота.
— Это, — сказал он. — Для меня дороже золота.
Ее дыхание предательски перехватило. Ее глаза были глубокими и темными, как морская пучина. Ветер завывал и стонал за стенами башни.
Он приблизился, скользя губами по ее шее, чувствуя пульсацию паники и желания, ниже — по ее украшенными бисеринками пота грудями в ароматную пустоту между ними, ниже, ниже, следуя за линией, проведенной его пальцем туда, где она была влажной и ждала его. Она вскрикнула, задохнувшись, и запустила руки в его волосы, качнувшись к нему и снова отпрянув. Сладкая. Горячая. Ее чувственный отклик сводил его с ума.
Стекла в окнах дребезжали на ветру, отбрасывая на пол причудливые тени. Она опьяняла его. Ее нужда стала его потребностью, ее удовольствие — его желанием. Он опустил ее спиной на кровать, уговорив лечь на свою шкуру. Ее волосы рассыпались по меху, белое на черном. Встав на колени на полу, с головой меж ее щедрых, гладких бедер, он терзал ее губами, зубами и языком, ощущая ее реакцию, наслаждаясь ей, пока она не забилась в экстазе, и ее дыхание не перешло в рыдания. Он практически тонул в красоте ее оргазма.
Он притянул ее к себе, крепко удерживая, и развернулся, усадив ее к себе на колени. В окна хлестал дождь. Буря шумела в его ушах, свирепствовала в крови. Схватив ее за бедра, он подтянул ее ближе, и она оседлала его, сидящего на краю кровати. Она сжала коленями его бока. Скользнула грудью по его груди. Посмотрела ему прямо в глаза.
Потрясение лишило их обоих дара речи.
Они прикасались друг к другу, но не соединялись, он исследовал ее влажное доступное тело, не теряя самообладания.
— Возьми его, — сказал Конн хриплым голосом, и слова теперь имели совсем иной смысл. Благословение. Мольба. — Возьми то, что тебе нужно.
Он видел, как ее горло дернулось, когда она сглотнула. Его шея была напряжена. В комнате стало темно. Она обняла его за плечи и медленно, медленно, насадила себя на него, впуская его в свою горячую влажность. Конн сжал зубы. Воздух со свистом вырвался из легких. Она пошевелила бедрами, чтобы принять его еще глубже. Он вытянул ноги, чувствуя, как ее мышцы сжимаются и расслабляются, чувствуя, как ее тело сдавливает и отпускает его, яростно стимулируя его копье изнутри. Ее невидящие глаза блестели, пока она двигалась в неуклюжем ритме, впившись пальцами в его плечи, крепко обхватив его своим телом.
Молния рассеяла тени, когда она присоединилась к буре, овладела ей, объезжала ее. Объезжала его. Сила пульсировала внутри и снаружи. Она задрожала. Он застонал. Он почувствовал потрескивание и выброс, когда она сжала его, поднимаясь и опадая как море.
Сердце Конна сжалось.
— Я твой, — сказал он ей.
Но он не верил этому до сих пор.
Их обоих накрыло волной оргазма.

Бледно-желтый свет заливал западную стену внутреннего двора замка. Кусочки торфа лежали, растворенные в нагромождении камней и водорослей, словно зеленая волна, обрушившаяся на берег.
Нежась на солнце, Люси подняла лицо, светясь от счастья. Каждый миг трех прошедших дней, который Конн проводил не с хранителями, он был с ней — по большей части, в постели. Не было ничего, что он не сделал бы за эти дни, и совсем немного того, что они не попробовали. Она чувствовала себя необычайно чувствительной, до боли живой, кожа лоснилась от постоянного внимания Конна. Она сияла изнутри и снаружи.
— Камни, они нагрелись, — сказал Рот со скамьи.
Люси вздрогнула, ее внимание снова обратилось к уроку. Температура во внутреннем дворе значительно поднялась, прибавив по меньшей мере десять градусов.
Грифф потер челюсть своей огромной рукой.
— Айе. Сегодня слишком жарко, чтобы сконцентрироваться на учебе. Идите, наслаждайтесь.
Трое мужчин посмотрели на Люси, их глаза темнели животной настороженностью. Они знали, что она все поняла. Даже мальчики.
Она чувствовала себя так, будто ее окунули в кипяток, ошпарив до красноты.
— Кажется это слишком теплая погода для октября, — заговорила Люси.
Рот поперхнулся.
Йестин опустил глаза.
— Это все течение, — любезно пояснил Грифф. — Оно движется с юга. Поэтому на острове никогда не бывает очень холодно.
— Или очень тепло, — сказал Рот. — Обычно.
Йестин пнул его в лодыжку.
Люси откашлялась.
— Хороший климат для растений.
— Хороший, для овса и яблок, — сказал Грифф.
— И для дикого лука, тоже, — сказал Йестин. — Который растет под фруктовыми деревьями. И для мяты.
Люси рассеянно посмотрела на узкий длинный участок у подножия залитой солнцем стены. Не то, чтобы это было ее дело, но...
— Разве не было бы удобнее выращивать растения в стенах замка. По крайней мере, травы.
— Айе. Эмма сажала какие-то из них за кухней, много лет назад, — Грифф печально улыбнулся. — Теперь они растут не так хорошо.
— За кухней? — Люси нахмурилась, представляя отдаленный внутренний двор замка. — Там совсем немного солнечного света.
— Вы могли бы пересадить их, — предложил Грифф. — Весной.
Люси вздрогнула. До весны пройдут еще месяцы. Когда она просила Конна предоставить ей время, она не заглядывала так далеко вперед.
— Или сейчас, тоже хорошо, — сказала она. Сейчас было бы очень хорошо. Зачем упускать такой шанс? — Осень — лучшее время для пересадки.
— Правда? — темные глаза Грифа, казалось, оценивали ее. — Тогда Вы могли бы взглянуть.
— Я так и сделаю.
Почему нет? Конн сказал ей, что до полудня он будет встречаться с оставшимися хранителями. Взрослея, она поняла одну вещь — нельзя сидеть сложа руки и ждать, что кто-то обратит на тебя внимание. Конн заботился о ней, ее удобстве и удовольствии. Просто у него были и другие обязанности, занимающие время, и она…
Сзади, на шее, Люси ощутила покалывание. Совсем чуть-чуть.
Пришло время что-то с этим делать.
— Ну, — она встала. — Спасибо.
— Йестин принесет Ваш обед сюда, — сказал Грифф.
— Я сама могу за ним сходить. Обычно я в состоянии это сделать.
Грифф и мальчики наградили ее пустыми, мужскими, непонимающими взглядами.
— Я все равно пройду мимо кухни, — вздохнула Люси.
И мимо большого зала, подумала она. Конн был в зале. Не то, чтобы она действительно решилась увидеть его, но даже небольшая вероятность близости пускала ее сердце вскачь. Словно ей снова десять лет и она проезжает на велике мимо дома Мэтью Миллера, потея и затаив дыхание в ожидании.
Но когда она приблизилась к арке во внутренний двор замка, то стала шагать уже не так решительно. Вообще-то она не ходила этой дорогой со времени своего столкновения с лордом демонов. Воспоминание ворвалось в ее разум, агрессивное, болезненное. Она отгородилась от него тем же способом, каким заблокировала Го.
«Он почувствовал, что ты — человек и поэтому уязвима», — сказал Конн во время одного из коротких перерывов на разговоры. Прошлой ночью? Позапрошлой ночью? Он поднялся, чтобы подкинуть дров в камин, отблески огня скользили по его решительным чертам. Люси подтянула покрывало к груди. Ей было холодно без его тепла, и, кроме того, воспоминание о Го вызывало дрожь. Голос Конна был глубоким и резким, как топор. «Теперь он знает, что ты находишься под моей защитой. Он не станет снова нарушать суверенитет Убежища».
Люси была уверена, что защитила себя в прошлый раз, но ей нравилось, как она себя чувствовала, когда Конн беспокоился о ней. В безопасности. Окруженной заботой. Кроме того, Конн был обнажен. Все время пока он говорил, она была сосредоточена на твердом уклоне его плеч, изгибе его бедер, когда он склонился к огню.
Она пересекла мощеное камнями пространство.
Длинное, низкое здание напротив сторожевой башни было кухней, рядом с которой находился колодец. Люси не увидела возвышающихся грядок или прополотой от сорняков земли, среди камней она узнала тимьян, в ползучем растении с крошечными листьями, и более высокий кустик, беспорядочно разросшийся в тени, который вероятно был шалфеем. Около двери на кухню пророс пучок серо-зеленой листвы с сухими колосками. Лаванда? Она потерла бархатистый лист между пальцами и фыркнула. Майоран. Хорош с цыпленком и рыбой. Она должна уговорить Гриффа разрешить ей взять на себя часть обязанностей по приготовлению еды.
Обустройство сада, планирование меню... Она снова зажила своей старой жизнью, и Конн стал ее новым центром.
Что-то в этой мысли показалось ей не совсем правильным. Люси отмахнулась от этого ощущения и открыла дверь на кухню.
Там было мало света, беспорядок и холод, скорее склад, чем кухня. В помещении стояли запахи яблок и лука, рыбы и торфа. Закрытые ставнями окна пропускали полосы света, выхватывающие камень, покрытый копотью, толстый слой пыли на полках, контейнеры, мешки и бочки, сложенные вдоль стен.
Так. Люси медленно повернулась. Если она хотела чем-то себя занять, она пришла в нужное место. Когда ее глаза привыкли к скудному освещению, она увидела длинный, широкий стол, заставленный серебром, хрусталем и фарфором, похожими на сокровища с блошиного рынка. Распахнутый очаг и чугунная печь были установлены на одном конце комнаты. Глубокая лохань с трубой занимала другой конец. Стены были завешены открытыми полками.
Люси подошла ближе и заморгала, удивленная рядами консервных банок. Все размеры и формы оловянных и жестяных консервных банок, маркированных на всех языках, с потускневшими картинками помидоров, персиков, бобов.
«Мы принимаем подарки, которые выносит приливом», — говорил Конн.
Если бы у нее получилось открыть их, она смогла бы закатить целый пир. Пир на одного?
Люси нахмурила брови. Если бы ей хотелось в одиночестве поесть консервов, то она могла бы вернуться в Мэн.
Не то, чтобы она реально могла вернуться. Не то, чтобы она сейчас этого хотела. Конна ведь не было в Мэне.
Выражение ее лица смягчилось, она распрямила плечи и начала искать консервный нож среди ножей с костяными ручками и серебряных щипцов.
Через щели в ставнях доносился мужской голос.
— ... более неотложные проблемы, занимающие его внимание.
Послышался невеселый смех женщины.
— Занимающие его кровать, Вы имеете в виду.
Люси застыла, вцепившись в лопатку.
— Я так понимаю, Вы не одобряете связь принца, — прохладно сказал мужчина.
О, Боже. Мужчина и женщина вместе пересекали внутренний двор. Хранители?
— Я лишилась права одобрять или не одобрять что-либо, когда покинула постель принца, — сказала женщина. — А Вы, Лорд Морган?
Люси задержала дыхание. Скрытая ставнями Люси подошла поближе к окну, чтобы получше их рассмотреть. Чтобы шпионить, призналась она себе со стыдом и чувством неловкости. Высокий мужчина в черном был седой и чисто выбритый. Это, должно быть, Морган. А рыжеволосая женщина с ожерельем из крупных розовых жемчужин, рядом с ним, спала с Конном.
Она очень красива, подумала Люси.
И попыталась не принимать это на свой счет. Чего она ожидала? Конн ведь должен был где-то изучить технику секса. Занимаясь этим с ним, она понимала, что он не был трехтысячелетним девственником.
— Шельфовые ледники в северных глубинах разрушаются, — сказал Морган. — Котики теряют почву под ногами изо дня в день. При сложившихся обстоятельствах мне трудно поддерживать интерес к новой племенной кобыле Конна.
Ай.
У Люси перехватило дыхание. Они не знали ее. Как они могли ее осуждать?
— Я Вам сочувствую. И также, кажется, Конн Вам помогает? — интонация женщины сделала утверждение вопросом.
— Он делает, что может, — мрачно сказал Морган. — Этого явно недостаточно, чтобы противостоять людям в их варварском истреблении нашего народа. Возможно, когда уровень воды в океанах поднимется и затопит их, мы, наконец, испытаем облегчение.
Люси сглотнула. Очевидно, она не была единственным человеком, которого невзлюбили эти два селки. Они были полны злости и ненависти.
Племенная кобыла Конна.
Она поежилась.
— Значит, Вы согласны с Го? — прошептала женщина.
Широко шагавший Морган остановился. Они стояли очень близко к окну. Люси вжалась в тень, ее сердце колотилось в груди, как пойманная в ловушку птица.
— Вы слышали принца, — бесцветным голосом сказал он. — Дети моря нейтральны в войне Ада с человечеством.
— Не так уж нейтральны, пока эта человеческая galla делит с ним постель.
Ее презрительный тон не нуждался в переводе.
— Ее мать была селки, — сказал Морган.
— Ее мать была сукой.
— Зато плодовитой, — подчеркнул Морган. — Конн хочет ребенка.
Рыжеволосая женщина оскалилась.
— Вы осмеливаетесь предполагать, чего хочет Конн?
— Я ничего не предполагаю, — резко ответил Морган. — Будь это не так, возможно, Ад ответил бы по-другому.
Они ушли. Если женщина и сказала что-нибудь в ответ, Люси этого не слышала. Кровь стучала в ушах. Живот скрутило.
Она должна встретиться с Конном. Очевидно, заседание совета закончилось. Скоро он придет ее увидеть. Она нуждалась в утешении его сильных рук и подбадривающих словах. Он не испытывал ненависти к ней за то, что она была человеком. Он считал ее красивой. Он согласился дать ей время.
Пока она продолжала заниматься с ним сексом.
«Конн хочет ребенка».
От испытываемой боли она закрыла глаза. Да, он хотел.
«Твоя кровь и мое семя, для спасения моего народа», — говорил он.
Он не лгал ей. Возможно, было бы легче, если бы он лгал. Поскольку теперь она не могла найти утешение даже в гневе. Она не могла обвинить его в том, что он ее обманул.
Она сама себя обманула.
Дрожащей рукой она положила лопатку обратно на стол. Ей нужно время все обдумать до того, как она снова увидит его.

— Куда Вы идете? — юный голос Йестина настиг Люси у потайного выхода из крепости.
Люси окинула страждущим взглядом пространство за стенами замка, где зеленый склон спускался, теряясь в саду, устремляясь к горным вершинам и гребням. Скалы поднимались из торфяников как киты на поверхность океана. Горные хребты мерцали в лучах полуденного солнца. Она хотела быть там. Она хотела уйти подальше от башен и ожиданий, которые давили на нее так, что было трудно дышать.
Она повернулась и сдержанно улыбнулась Йестину, как учитель ученику.
— На прогулку.
Йестин нахмурился.
— Я думал, что Вы пошли обедать.
Она сглотнула, горло саднило.
— Я не голодна.
По крайней мере, это было правдой
Взгляд мальчика скользнул по ней и задержался на Мэдэдхе, сидящем рядом с ней, высунув язык.
— Я пойду с Вами.
— Нет, — резко сказала Люси. Слишком резко. Бурлящие в ней чувства грозили вырваться наружу. Ей отчаянно хотелось сбежать из этого места. От этой боли. — Со мной все будет в порядке. У меня есть Мэдэдх.
Лицо Йестина застыло с невероятно взрослым выражением. И затем она вспомнила. Он только выглядел как подросток.
— Собака не защитила Вас от нападения Го.
Нет, она сама себя защитила.
— Со мной все будет в порядке, — повторила Люси. Семейный девиз Хантеров, используемый, чтобы хранить секреты и отвергать заботу. Она нахмурилась, любопытство на мгновение преодолело ее страстное желание сбежать. — Сколько же ты видел, шпионя со стены?
— Достаточно, чтобы знать, что Вы не должны блуждать в одиночестве вне этих стен.
Его беспокойство было искренним и трогательным.
— Конн сказал, что я здесь в безопасности.
— Вы все еще можете заблудиться или вывихнуть лодыжку. И тогда я попаду в неприятности. Я не могу позволить Вам уйти.
Она вздернула подбородок.
— Ты не сможешь меня остановить.
Йестин усмехнулся ей, усмешкой мальчика: дразнящей, дерзкой.
— Хотите проверить?
Гм, нет. Не смотря на жилистое тело, он был так же высок, как и Люси, а компактная мускулатура наводила на мысль о бегуне средней школы.
— Сколько тебе лет? — спросила Люси.
Еще одна усмешка.
— Я скажу, если разрешите мне пойти с Вами.
Она моргнула. Он что... Мог ли он флиртовать с ней? Это было осложнение, не нужное никому из них.
Но его дружелюбная улыбка бальзамом пролилась по ее оскорбленному эго.
— Хорошо. Мне не так уж интересно, — сказала Люси и направилась вниз по склону.
Мэдэдх рыскал впереди, длинный мохнатый хвост мягко раскачивался, как флаг позади велосипеда. Ветер растрепал Люси волосы и всколыхнул высокие сорняки в саду. И принес насыщенно-сладкий аромат яблок.
Йестин шел рядом с ней, на расстоянии шага.
— Мне было двенадцать лет, когда принц привел меня в Убежище.
Это ее заинтересовало.
— Конн привел тебя?
Йестин кивнул.
— Он заплатил моему отцу золотом.
— А что думала об этом твоя мать?
— Я не знаю. Моя мать — селки, — он покосился на нее. — Как и Ваша.
— Но... Разве ты не видел ее после того, как приехал сюда?
— Нет. Я был ей не нужен, — просто объяснил он. — Она зачала меня в человеческом обличье, так что она не могла уйти в море все время, пока была беременна. Она отдала меня отцу, как только они смогли найти кормилицу. Я не помню ее и сомневаюсь, что она помнит меня.
Как Конн, с болью в сердце подумала Люси. Бедный мальчик. Бедные потерянные мальчики.
— Должно быть, тебе было трудно покинуть отца.
Йестин пожал плечами.
— Он начал жалеть, что потерял меня, когда я стал достаточно взрослым, чтобы помогать на ферме. Но мой лорд дал ему достаточно золота для того, чтобы нанять много людей.
Они пробирались через садовую траву, переплетенную усами дикой земляники и украшенную крошечными синими и белыми цветами. Фрукты все еще висели на нижних ветках, темные как гранаты, золотые как луна, и под каждым деревом кольцо из упавших от ветра плодов, лежащих словно ожерелье.
— Я имею в виду, должно быть, это было эмоционально тяжело для тебя, — сказала Люси.
— Я не мог остаться, — сказал Йестин.
— Почему нет?
— Я был близок к своей первой трансформации, — он поднял голову, чтобы посмотреть на собаку, несущуюся из-за деревьев вверх по склону на противоположной стороне. — В первый раз это тяжело, даже когда ты подготовлен. Нужно восстановить свой кожный покров изнутри. Это больно. Будто тебе вырывают кишки.
— Но ты же не обязан трансформироваться, — вырвалось у Люси прежде, чем она смогла остановиться.
Легкие сжались в груди. Сердце сильно заколотилось. На мгновение она снова почувствовала себя четырнадцатилетней беглянкой на захудалой бензоколонке за пределами Ричмонда, выворачивающейся наизнанку в грязный толчок придорожного туалета, умирающей на холодном кафельном полу.
Йестин повернулся и всмотрелся в нее суженными золотистыми глазами.
— Конечно, обязан. Все селки трансформируются. Мы не можем это изменить. Это — наша природа.
Люси вынудила себя вдохнуть. Все селки трансформируются.
Она не была селки.
Они поднимались на холм вслед за Мэдэдхом, который уже взбирался по камням на скалы. Благодаря подъему, растянулись утомленные мышцы ее бедер, ослабло напряжение в подколенных сухожилиях. Солнце лилось вниз словно мед, ярко очерчивая тени. Легкий ветерок донес едва уловимый след дыма утренних костров.
— Значит вам нужно, чтобы кто-то был с вами? — спросила Люси.
Йестин кивнул.
— Это помогает при трансформации. И после нее. Трудно противостоять притяжению моря. В первый раз в море наставник необходим, чтобы помочь найти дорогу назад.
— А без наставника?
Он снова пожал плечами.
— Можно остаться под волной. Возможно, навсегда. Если, конечно, не придет в голову выйти на берег.
Люси попыталась предположить, что же может привлечь селки на берег.
— Например, чтобы поесть?
— Ээ, — Йестин покраснел. — В основном, ради секса.
— О, — сглотнула Люси.
Конечно. Ее собственная мать... И Мэгги...
Длинное, низкое завывание эхом отразилось от скал и затем еще и еще в жутком хоре, от которого по ее спине пошла мелкая дрожь.
Мэдэдх пригнулся, прижимая уши, ощетинивая холку.
Люси задрожала.
— Что это было?
— Волки.
Она остановилась как вкопанная.
«Волки?»
На лице Йестина блеснула еще одна ухмылка, его смущение было забыто.
— Они безвредны.
— Безвредны, — недоверчиво повторила Люси.
— Айе. Если Вы не глупая овца.
Он явно дразнил ее. Люси это совсем не задело. Она посмотрела на Мэдэдха, дрожа, как натянутая в луке стрела, а затем перевела взгляд на тропинку впереди, вьющуюся между скал.
— Значит, я — овца, — сказала она. — Давай вернемся.
— Беее, — проблеял Йестин.
Люси показала ему язык. Они повернулись, чтобы начать спуск.
И неподвижно застыли, так как громадный серый волк выскользнул из тени скал и преградил им путь.
Мэдэдх заскулил.
Йестин побледнел.
— Дерьмо.
Страх запустил свои когти прямо в горло Люси.
— Ты сказал, что волки безвредны.
— Они, — Йестин осторожно нагнулся, не сводя глаз с волка, и вынул из ножен под коленом черный клинок, как у Конна.
— Они не волки. Уже нет.
О, Боже.
— Кто … — Люси пыталась справиться с пересохшим ртом.
— Демоны.
Паника взорвалась в ее голове, ослепляющая, яркая. Она заморгала, проясняя зрение, и увидела, как еще больше фигур подкрадывалось, окружая их с обеих сторон, держась вблизи скал. Люси сжала кулаки.
— Встаньте за мной, — скомандовал Йестин, его юный голос звенел от напряжения. — Не бегите. Они нападают сзади.
Люси запнулась, повинуясь его приказу. Под ее ногами лежали камни. Она наклонилась, схватив по одному в каждую руку, и посмотрела на тропу перед собой
Волк, преградивший Йестину путь, лязгал зубами и рычал. Угрожая. Испытывая. Люси практически повернулась.
И чуть не упустила двух его сородичей, когда они показались, бесшумно вплывая на тропу, словно дым.
Колени дрожали. Руки тряслись. Мэдэдх издавал низкое рычание.
— Уходите! Я приказываю вам! — выкрикнул Йестин.
Волки, стоящие напротив Люси, обнажили клыки, словно смеясь. Мэдэдх ощетинился и задрожал.
— Конн, — прошептала Люси.
Сожаление огромной дырой зияло в ее сердце. Ладони были скользкими от пота. Она сильнее сжала камни. Люси не хотела покидать его. Не так, когда между ними осталось столько невысказанных слов и нерешенных вопросов.
Тень перед ней прыгнула. Она закричала. Люси пережила сумбурное мгновение из жара, клыков и глаз прежде, чем Мэдэдх ринулся навстречу нападавшему. Их тела столкнулись с такой силой, что покатились по земле, лязгая челюстями, царапаясь когтями.
Она слышала, как Йестин что-то проворчал, почувствовала, как он колеблется в нерешительности позади нее, поглощенный очередной атакой. Все вокруг было наполнено шумом борьбы, ужасом и хаосом. Люси бросила камень и промахнулась. Бросила другой, и он отскочил, ударив волка в бок и не причинив вреда. Окружающие их звери, смыкали кольцо. Позади нее Йестин сделал резкий выпад и нанес удар. Что-то теплое брызнуло на ногу Люси.
Она посмотрела вниз. Это была кровь.
Мэдэдх взвизгнул.
И Люси сорвалась.
Гнев затопил ее нутро, наполнил грудь, хлынул по дрожащим ногам, возвращая им твердость. Она чувствовала, как это клубилось, извивалось и поднималось внутри нее: вездесущие, коварные волны ярости, рокочущие в ее теле, в мозгу, слишком многочисленные, чтобы их контролировать, слишком огромные, чтобы их сдержать. Боль пронзила ее мозг так, что искры из глаз посыпались. Вскинув пустые руки, она закричала: — Хватит!
Слово вылетело из нее, словно молния, и ударило в рычащий, извивающийся узел сцепившихся Мэдэдха и волка. Она услышала крик боли или изумления от Йестина, чувствуя запах паленой плоти и горящей шерсти, в ужасе наблюдая, как оба животных дернулись и рухнули на землю.
О, Боже. О, Боже. Руки безвольно упали. Дыхание было рваным. Что она наделала?
Гончая поднялась на все четыре лапы, пошатываясь и истекая кровью. Волк остался неподвижно лежать на земле.
Йестин резко вдохнул позади нее.
Она повернулась.
Мальчик пошатывался над осевшей тушей первого волка. Под копной рыжевато-коричневых волос его лицо отсвечивало нездоровой белизной. Кровь вытекала из рваной раны на руке, в которой бесполезно болтался нож.
Пока она смотрела, он слабо ухмыльнулся и перехватил окровавленное лезвие другой рукой.
— Двое готовы, — сказал он.
Люси сглотнула и кивнула, стараясь удержать содержимое своего желудка.
Из-за скал появлялись новые тени. Больше подкрадывающихся, окружающих Люси и Йестина волков. Ждущих своего часа.

Длинная черная тень от сторожевой башни ползла по булыжникам, отмеряя время как гигантские солнечные часы.
Раздражение, сгущаясь, распространялось по венам Конна. Он не хотел слушать Гриффа, находясь здесь — в тени внутреннего двора.
Образ Люси пылал в его мозгу, как тогда — в его видениях, высокое настороженное тело и худое, сдержанное лицо, волосы цвета спелой пшеницы. Ее образ отпечатался в его мозгу — Люси, просыпающаяся и спящая, обнаженная и раскрепощенная. С ним. Под ним.
Он был одержим Люси, пленен этой смертной женщиной, как его отец — морем.
Сравнение вынудило его стиснуть зубы. Он не был Ллиром, чтобы сбросить с себя обязанности, подобно одежде.
И если бы он не был так явно поглощен своими мыслями этим утром — одержим, опьянен — возможно, Грифф не докладывал бы ему о хранителях, сговаривающихся по углам.
— Ты думаешь, Морган стал бы за моей спиной вести переговоры с Адом?
Темные глаза Гриффа были мрачны.
— Я не знаю, зашел бы он так далеко. Должно быть обещание, данное Вашему отцу, все еще сдерживает его.
— Он должен быть верен своему народу. А не королю.
— Какому народу? Морган — финский лорд.
— Финский народ — такие же дети моря, как и все селки. Если он служит им, он служит всем нам. Мы не сможем выжить, если будем расходиться во взглядах на верность.
— Вы говорите о Моргане? — спокойно спросил Гриф. — Или о себе?
Конн коротко и резко вдохнул.
— Моя верность не обсуждается. Нам нужны дети. Ребенок, дочь Атаргатис, чтобы исполнить пророчество.
— Морган обеспокоен, что беременность может спровоцировать будущий конфликт с Адом.
Дети огня не обрадуются изменениям в существующем равновесии сил.
Руки Конна сжались в кулаки. В висках стучала кровь.
— Я не отступлюсь от нее.
— Потому что она продолжает родословную.
Потому что он больше не представлял себе жизни без нее, ее тихого упорства, ее неудержимой сексуальности, ее глаз, глубоких и непостижимых, словно море.
— Я не отступлюсь от нее, — уже спокойнее повторил Конн.
Грифф вздохнул.
— Тогда Вы должны поговорить с Морганом.
— Отлично, — еще одно препятствие, удерживающее его вдали от Люси. Проклятье. — А ты можешь переговорить с Энией.
— С Энией, мой лорд?
— Да, — Конн скупо улыбнулся. — Раз ты так хорошо понимаешь женщин.
— Только не эту, — Грифф прочистил горло. — Почему бы не позволить Вашей леди самой завоевать симпатии хранителей? Конечно, если они встречались с ней…
— Они презирают ее за то, что она человек, — сказал Конн. — Все встречи, вместе взятые, не смогут это изменить.
— Ни один человек в мире не способен на то, что может сделать она, — оспорил его суждение Грифф.
— Я не буду подвергать ее …
«Конн».
Его имя. Ее голос. Ветер принес шепот, удерживающийся в его голове словно зубец рыболовного крючка.
Он дернулся, как рыба на леске.
Люси?
Его сердце колотилось. Охватывая взглядом внутренний двор, Конн почувствовал, как тревога клещом впивалась в тыльную сторону его шеи, страх проникал под кожу.
— Мой принц? В чем дело? — спросил Грифф.
Конн ощущал вибрацию в голове. И хотя в тени башен никого не было, звук ее голоса запечатлелся в его сознании: зубец серебряного крючка, соединяющийся с нитью, такой же реальной, как если бы она была из волокна.
Язык едва слушался Конна.
— Где она? — спросил он хрипло.
— Эния?
— Моя леди.
Беспокойство глубокой складкой легло на лице Гриффа.
— В Ваших покоях, я думаю.
Нет.
Люси.
Что-то было не так.
Легкие Конна сдавило. Он ступил под косые солнечные лучи, навстречу потоку теплого воздуха, следуя зову своего имени. Связующая нить простиралась вдаль, за стены замка, колышась на ветру, словно прядь волос Люси. Хрупкая. Золотая.
Где же ты?
Его мысленный вопрос вращался вдоль яркой нити, натянутой из глубины души, кровью вытекая из его сердца.
Где-то там была Люси. Вне стен замка. Он чувствовал ее дрожь вибрацией на кончиках пальцев и в сознании, словно это был бумажный змей во власти ветра.
— Мой лорд, — вмешался Гриф.
Его вмешательство практически выдернуло Конна назад, но он цеплялся за эту искру связи, выворачиваясь наизнанку, используя всю свою силу, пытаясь достигнуть ее, отчаянно желая коснуться ее...
Нить оборвалась.
Воздух покинул его легкие. Нет.
Связь прервалась.
Люси.
Она пропала.
Кровь пульсировала в висках Конна.
— Мой принц? — спросил обеспокоенный Грифф. — Мой лорд, с Вами все хорошо?

— С Вами все хорошо?
Сквозь звон в ушах, сквозь туман в голове Люси услышала напряженный голос Йестина.
Последнее нападение чуть не прикончило их. Чуть не прикончило ее. Ее потряхивало от шока, тело ломило от усталости.
«Не бегите», — приказал Йестин.
Никаких проблем. Она не могла пошевелить ногами. Едва могла поднять руки. Плечи горели, зрение было затуманено от изнеможения.
— Прекрасно, — прохрипела Люси.
Жива, по крайней мере. Дышу. Во всяком случае, сказала она себе, судорожные вздохи, вырывающиеся из ее горла, можно квалифицировать как дыхание.
Лежащий у нее в ногах Мэдэдх издавал похожие звуки. Она сжала руки, вонзившись ногтями в ладони. Каким-то образом, собака подползла к ней, оставляя за собой зловещий темный след, тянувшийся по земле. Она уничтожила волка, который распорол собаке живот, но она не могла встать на колени, чтобы позаботиться о ней или успокоить, не могла отвести взгляд от рычащей, лязгающей зубами своры, крадущейся вдоль границы из трупов своих сородичей.
Она шевельнулась. Дрогнула. Волки нападали на слабых. Она должна быть сильной.
Но зло, с которым они столкнулись, подорвало ее силы и лишило воли. Его злоба ощущалась как тяжесть в груди, напряжение в голове, давление, постоянное давление на защитные барьеры ее разума, прощупывание уязвимых мест жуткими пальцами, поиск бреши, слабого места.
Она заблокировала это. Отгородилась от всего, от горя, страха и смрада пролитой крови, паленой плоти. Она больше не ощущала запахи сада или моря.
Скоро напряжение в ее голове уже не будет иметь никакого значения. С каждой новой атакой круг затягивался все туже, словно петля на шее. Скоро не будет комнаты, покинутой из чувства протеста, и они с Йестином будут погребены под грудой изуродованных тел, разодранные белыми клыками.
Глаза защипало от пота. От слез. Плечи болели. Что еще могли сделать мальчик, истекающий кровью, и опустошенная девушка против стаи волков? Ее ноги задрожали. Сколько еще они смогут так стоять?
Она моргнула. Слишком много клыков. Слишком много глаз. Волки окружали их, со всей свирепостью и без всякой надежды на отсрочку.
Она никогда не была воином. Калеб был, стойкий и сильный. Как предводитель солдат в сказке, которую он обычно ей читал. Она была бы рада еще раз увидеть Калеба. Калеба с его револьвером. От этой мысли она улыбнулась. Она бы хотела сказать «прощай».
Ее улыбка поблекла. Узнает ли ее семья о том, что с ней произошло?
И Конн. Она бы хотела...
Нет.
Решимость была комом в ее животе, безвкусным и холодным, почти таким же подвигом, как проглотить овсянку. Она еще не была готова сказать Конну свое «прощай».
Она облизала потрескавшиеся губы. В ее жизни, в ее мире, кавалерия не приедет, чтобы спасти Люси. Ее принц никогда не появлялся. Но это не помешало ей попытаться.
Попытаться выжить.
Она раскрыла окровавленные ладони. Прижала друг к другу дрожащие колени. И когда демоны снова напали, она была готова их встретить.

Конн почувствовал запах дыма.
Паленая плоть. Выгоревшая земля. Шипение воздуха. Ветер принес эти запахи, походившие на зловоние выжженного клейма или шлейф погребального костра.
Грифф закашлялся.
Брихан выругался.
Они уже тяжело дышали, задыхаясь от бега. В море они были воплощенной силой и грацией. На земле они бежали, ноги сбивались и уставали, торопливо пристегнутое оружие болталось на бедрах и спинах. Пот лился ручьями по лицам и груди.
Конн пожертвовал скрытностью ради скорости, количеством ради готовности немедленно выступать. Чтобы как следует собраться и вооружиться, нужно было больше времени. Времени, которого у него не было.
Только дюжина хранителей последовала за ним, когда он в спешке распахнул ворота, когда он топтал садовые цветы и взбираясь вверх по склону, следуя оборванной нити, шепоту своего имени.
Воздух казался таким густым, что его можно было потрогать. Плотный. Конн с трудом продвигался вперед, как смертный человек в море, унесенный волной отчаяния.
Резкий запах дыма и крови тянулся со скал, словно смрад от кровавого побоища людей. Птица возмущенно вскрикнула, взмывая в небо, словно черный флаг.
Воздух покинул его легкие. Пожалуйста, Боже...
Селки не молились.
Пожалуйста, Боже, пусть она будет цела.
Рычащий волк — нет, не волк — появился у него под ногами: горячее зловонное дыхание, влажная окровавленная пасть, пылающие ненавистью глаза.
Демон.
На мгновение перед ним мелькнули зубы и когти нападавшего волка. Конн отсек ему голову одним ударом. Из отделенных частей струей била кровь. Его тело рухнуло, испустив дух, содрогаясь в предсмертных судорогах.
Конн услышал воющий лай, исторгнутый горлом животного, но не им самим.
Конн перепрыгнул через труп, отдавая себе отчет, что были и другие тени, другие сражения вокруг него, рычание, завывание, столкновение кости и стали. Пожалуйста, Боже. Он бежал по следу, который тянулся между неподвижными камнями.
И застыл при виде открывающейся между скалами неожиданной сцены.
Люси. И Йестин. Они подпирали друг друга, спина к спине, как будто их тела склеились, и даже сильный ветер не смог бы их разъединить. Их лица болезненно посерели от страха или от потери крови. Правая рука мальчика свисала, пришедшая в негодность, багровая от запекшейся крови.
Конн вдохнул. Запах серы и паленой шерсти раздирал ему горло. Волос Люси развевались на ветру, как знамя сражения. Юбка была покрыта пятнами крови. Она стояла, неловко раздвинув ноги, между которых лежала, словно тряпичный ком, домашняя собака с вывалившимися наружу внутренностями.
Грудь Конна сдавило.
Ее шатало как заезженную лошадь, голые руки подняты вверх. Никакого оружия. И все же они были окружены черным кровавым урожаем из мертвых волков, лежавших, словно упавшие яблоки под деревьями у подножия склона.
И не смотря на это...
Скалы просто кишели тьмой.
Крик Конна облетел холм.
Картина битвы дрогнула и распалась в напоре шума и жара. Адреналин подскочил. Время замедлилось. Конн замахивался и разил, перерезая горло за горлом. Быстрая, безжалостная, кровавая работа. Демоны были бессмертны, но как огонь, из которого они появлялись, они нуждались в кислороде, чтобы выжить. Они не могли остаться в теле хозяина, который уже не дышал. Его окружали звуки кряхтения, рычания, падения тел.
Волки отступили.
Хранители бросились преследовать их.
Конн переступил через кольцо из трупов и притянул Люси в свои объятья, отчаянно желая коснуться ее, убедиться, что она цела. Она бросилась к нему навстречу, обняла за шею, крепко прижимаясь к нему всем телом. Она так сильно дрожала, уткнувшись в него влажным от слез лицом, что его трепет был почти незаметен. Ее горячие слезы обжигали ему шею.
Дрожащими руками он обследовал ее тело, плечи, спину, ребра. Она была цела. Кровотечения не было. Переломов тоже. Спасибо, Боже.
— Мне жаль, — бормотала она ему в шею. — Так жаль.
За что она извинялась?
— Шшш, — погладил он Люси. — Теперь ты в безопасности.
Он поднял голову и поймал взгляд Моргана. Губы финского лорда скривились. Конн внезапно осознал, что обнимает свою человеческую возлюбленную на виду у собравшихся хранителей. Его руки напряглись. Он посмотрел Моргану прямо в глаза, лишенным выражения взглядом. Я не отступлюсь от нее.
Маленький отряд возвращался назад, по одному и парами, волки были перерезаны, демоны казнены.
Конн посмотрел вниз на макушку Люси. Как она и Йестин смогли так долго удерживать волков?
— Йестин... — сказала она.
— В порядке. Все будет хорошо. Храбрая девочка.
Она подалась назад.
— Я не была храброй.
— Вы меня обыграли, — сказал Йестин из-за ее спины.
— Мне жаль, — повторила она, глаза на бледном лице казались огромными.
Она была одержима? Нет. Тогда...
Ее взгляд упал на неподвижно лежащего в ее ногах Мэдэдха.
Ах. Понимание скользнуло в Конна как лезвие, повреждая ребра, пронзая сердце.
— Все в порядке, — мягко солгал он.
Все смертные создания умирают. По крайней мере, он не потерял ее. На этот раз.
Он присел около Мэдэдха и положил руку ему на голову. Ниже спутанной окровавленной шерсти торчали острые кости. Дыхание собаки походило на хрип, теплое и слабое. Золотистые глаза остекленели, задние лапы дернулись, как будто собака бежала во сне лежа около стола своего хозяина перед горящим камином.
В пересохших и занесенных песком глазах Конна защипало. Он не плакал. Селки не плачут. Всего лишь собака, с отчаянием сказал он себе. Одна из сотен за минувшие столетия, верная и легко заменимая.
Его горло сжалось от горя.
Он не мог излечить его раны. Этот дар был потерян для его людей еще до правления его отца.
Но кое-что он мог сделать.
Он погладил жесткую шерсть. Он направил свою силу через свои руки, через спутанные внутренности, разорванную плоть и истерзанные нервы, вбирая в себя боль, облегчая страдания собаки и ее уход.
Люси встала на колени подле него, волосы упали на ее лицо и его руки, от ее горючих слез у Конна сводило горло.
— До свидания, друг, — прошептал он хрипло. — Покойся в мире и пусть тебе снятся кролики.
Люси шмыгнула носом. Одинокая слеза упала на тыльную сторону ладони Конна.
И зашипела.
Он затаил дыхание от боли и удивления, та единственная слеза обожгла его ладонь, вонзилась в нее словно гвоздь. Рядом с ним пылала Люси, излучая волны тепла. Он схватил ее руку и накрыл ею свою ладонь, их пальцы сплелись в окровавленной шерсти собаки. Он чувствовал, как волшебство пульсировало в их руках, обжигающий поток, который поднимался в ней и перетекал в него длинными, низкими, вздымающимися волнами, наводняя все бесплодные глубины его опаленной души. Он был пропитан силой, утопая в ней. Это изливалось в него, в живот и легкие, в рот и глаза, текло, заполняло, росло, выплескивалось огромной золотой волной. Смутно, он слышал крик, словно спасатели кричали с берега, и в то же мгновение его накрыло и унесло потоком силы. Он старался направить поток, который в нем громыхал, ведя его по направлению к ранам Мэдэдха, чувствуя, как он пенится и кружится среди хаоса разорванных тканей и отторгнутых органов.
Собака зевнула, содрогнулась, покачнулась, вставая на лапы. Снова крики, снова тени, беспокойное движение вдоль краев потока. Волшебство ревело в его голове, выливалось через его вены.
Волна обрушилась и рассыпалась ослепительными брызгами голубого и желтого, яркими как осколки драгоценных камней. Люси вскрикнула и осела на землю. Пульсирующие волны волшебства вытекали, оставив Конна ослепшим и бездыханным в его пробуждении. Собака была цела, а девушка без сознания лежала на пропитанной кровью земле.

Сознание возвратилось фрагментами и заполнило пробелы, как свет огибает и заполняет пространство вокруг зашторенного окна. Люси вздохнула. Ее ложе было бугристым. Щека покоилась на чем-то твердом. Твердом и удивительно удобном.
Она не хотела двигаться. Чего уж там! Она не была уверена, что сможет открыть глаза. Она чувствовала слабость, легкость в голове и пустоту в желудке, как будто много дней провалялась в постели с гриппом.
— Нам соорудить носилки для тэргэйр ингхин? — спросил кто-то.
— Нет, — низкий голос поколебал ее волосы. Она почувствовала запах сажи, пота и возбуждающий соленый и крепкий запах моря. — Я сам понесу ее.
Она узнала этот голос. Голос Конна. Она сидела у него на коленях, в колыбели его рук. Дыхание приводило в движение его грудь, вверх и вниз, словно океан.
— Мой принц... Ваша рука...
— Я сам понесу ее, — заносчиво повторил Конн тоном «лучше не связывайтесь со мной».
Она улыбнулась, уткнувшись в его плечо.
Рука, которая служила ей подушкой, напряглась.
— Люси, — одно только хриплое слово надежды.
Она поняла, что все-таки может открыть глаза.
Его серебристые глаза сияли на резком, осунувшемся лице.
Ее сердце сжалось. Что-то произошло, подумала она. Хорошее? Плохое? Она вспомнила, как встала на колени рядом с ним и собакой...
Люси облизала губы.
— Мэдэдх?
На лице Конна вспыхнуло выражение облегчения.
— Он здесь, — сказал Конн.
Собака уткнулась мордой в Люси, виляя хвостом. Инстинктивно, Люси вытянула руку, принимая ладонью нежные, влажные поцелуи. Она потрепала собаку по голове, похлопала грязный, покрытый коркой засохшей крови бок.
Люси заморгала. Раны пса будто испарились.
— Я не… — Понимаю.
— Ты исцелила их обоих, — сказал Конн, внимательно наблюдая за ней. — Мэдэдха и Йестина.
Она почувствовала пустоту в груди. Кровь стучала в висках.
— Я не делала этого...
Она замолчала, вспоминая огромную золотую волну, порыв силы слишком могучей, чтобы сдержать или контролировать ее.
— Йестин подбежал к тебе, когда ты упала, — продолжил Конн, с бледным от волнения лицом. — И когда он прикоснулся к тебе, его раны излечились.
У Люси пересохло во рту. Она не могла говорить.
Йестин встал перед ними на колени, его побелевшее лицо переполняли эмоции. Он взял ее мягкую влажную руку в свою невредимую руку — Люси заметила черные полумесяцы крови у него под ногтями — и прижал ее пальцы ко лбу.
— Тэргэйр ингхин¹, — сказал он, задыхаясь от волнения.
Люси закусила губу.
— Гм.
Слова Йестина многократным эхом отразились от скал, были подхвачены и повторно произнесены несколькими людьми — хранителями — стоящими рядом. В ожидании. Чего они ждали? Она узнала Гриффа, который улыбнулся ей со сдержанной гордостью, и высокого человека со светлыми волосами с проседью, который называл ее племенной кобылой Конна.
Она задрала подбородок. Он посмотрел на нее в ответ. Его глаза были золотистыми, как у Йестина. Странная мимолетная улыбка коснулась его губ прежде, чем он склонил голову.
Она сжала пальцы в мохнатой шерсти Мэдэдха.
Грифф выступил вперед. Он не преклонял коленей, как Йестин. Но он поклонился и также поднял ее руку, коснувшись пальцами своего лба.
— Тэргэйр ингхин.
— Только не начинайте опять, — умоляюще сказала Люси.
— Он делает тебе честь, — раздался голос Конна позади нее.
Она повернула голову, чтобы посмотреть на него.
— Почему? Что они говорят? Что это означает?
— Ты — дочь Атаргатис.
— И что? — спросила Люси, сбитая с толку. — Мы это и раньше знали.
— Обещанная дочь, — серьезно объяснил ей Конн. — Тэргэйр ингхин. Та, которой предсказано изменить равновесие сил и спасти наш народ.
1. targair inghean - дочь пророчества (ирландский)

Люси натянула плотно облегающее бирюзовое платье. Ей не понравилось, как Конн смотрел на нее — не как на женщину, с которой он хотел бы спать, а как на загадку, которую он так до конца и не разгадал.
Он растянулся на роскошном кресле, похожем на трон, по другую сторону от камина в их спальне, наблюдая за ней из-под густых черных ресниц.
До того как живущие в замке люди засуетились вокруг нее с горячей водой, полотенцами и чаем, Конн куда-то исчез. Они обращались к ней «леди» и «тэргэйр ингхин», но она не знала никого из них. Кера казалась потрясенной, а Рот — подавленным. Никто из прислуживающих Люси людей не подбадривал ее, как, возможно, сделал бы Конн, не дразнил ее, как Йестин, и не отвечал на ее вопросы, как Грифф.
Она поняла, почему Конн испытывал потребность скрывать свои чувства в присутствии хранителей. Поняла и возмутилась этому.
Теперь, когда Конн наконец был здесь, она чувствовала себя еще одним пунктом в «Списке его текущих дел».
Небо за окнами башни пылало розовым и оранжевым, яркое, как песчаные розы на пути домой.
Она просила его предоставить ей больше времени.
Но никакого времени просто не было. Прошлые несколько дней — драгоценных, совершенных, ярких, цельных — проскользнули сквозь пальцы, словно нитка отборного жемчуга. Теперь же, нить была перерезана и она могла только попытаться ухватить то, что было между ними, пока это не стало историей.
То, что было между ними...
Она не была его племенной кобылой, что бы ни говорили те хранители. Она была... кем? Кем он видел ее теперь? Чего он хотел от нее?
Его волосы были темными и блестящими после ванны. Лицо приняло обычное, непостижимое выражение. Несмотря на его вытянутые ноги и полузакрытые глаза, она чувствовала, что от Конна исходила напряженность, как тепло — от камина.
— Сколько тебе было лет, — тихо спросил Конн. — Когда ты начала бояться моря?
Беспристрастная мягкость его тона разрывала ее на части. Она обняла себя за локти.
Я не... — Помню.
Эта ложь не сорвалась с ее губ.
Сегодня она отпугнула демонов. И уж конечно, она сможет выдержать несколько воспоминаний?
Она посмотрела в лицо Кона, суровое в своем величии. Она могла, по крайней мере, попытаться быть достойной его и своего нового титула.
— Одиннадцать, — отрывисто сказала она. — Мне было одиннадцать лет.
— Сложный возраст.
Она моргнула, пытаясь представить бессмертного лорда моря одиннадцатилетним мальчишкой.
— Ты это помнишь?
Блеск, на мгновение появившийся в его серебристых глазах, снова сделал Конна похожим на ее возлюбленного.
— У нас в Убежище есть — были — дети, — напомнил он ей. — Многие из них появились здесь в таком возрасте.
— Значит, ты представляешь себе как это — быть одиннадцатилетней девочкой.
Он не ответил.
— Я понимала, что взрослею, — сказала Люси. — Я знаю, что быть подростком — отстой. Но в то время как другие экспериментировали с лаком для ногтей, тренировались носить лифчики и втихаря покуривали в лесу, я пыталась готовить обед и получать хорошие оценки, чтобы иметь возможность поступить в институт, как Калеб. Он ушел, мои друзья изменились, и я ненавидела все это.
— Тебе не нравятся перемены.
Она вертела в руках пояс от платья.
— Не совсем. Я имею в виду, что пока все остается по-прежнему, ты знаешь, чего ожидать, правильно? Ты, в каком-то смысле, контролируешь ситуацию. Даже если чувствуешь себя несчастной.
— Тебе не нравятся перемены.
— Это как раз то, что я только что... — она отпустила концы своего пояса, осознание открылось ей так внезапно, словно пропасть разверзлась в груди. — О.
О.
— Мы приводим молодёжь в Убежище, чтобы у них был кто-то, кто мог бы наставлять их во время трансформации, — сказал Конн. Его глаза были серьезными и печальными. Она хотела бы снова оказаться в его объятьях. Но он разговаривал скорее как психиатр, нежели ее возлюбленный. — У тебя же не было никого, кто подготовил бы тебя. Никого, кто бы наставлял тебя в твоем превращении в женщину или твоей первой трансформации как селки. Ты испугалась.
Неосознанный, невысказанный в течение многих лет гнев сжигал ее изнутри.
— В этом нет моей вины.
— Конечно, нет.
Его капитуляция только распалило пламя, бушующее в ее сердце.
— Это ее вина. Моей матери. Она могла бы остаться. Она должна была остаться с нами. Со мной.
— Она была селки.
— Она была эгоисткой, — обвинение вырвалось из нее с силой боли, переживаемой и подавляемой годами.
— И ты не хочешь быть похожей на нее.
— Нет.
— Так или иначе.
— Я... — Люси закрыла рот. Открыла его. — Нет.
— Она бы вернулась за тобой, — сказал Конн, и его голос был настолько нежен, что ей было почти все равно, лгал ли он. — Если бы она была жива. Она бы вернулась за тобой и Калебом в подходящее время.
— Когда ты ребенок, трудно постигнуть концепцию «подходящего времени», — холодно сказала Люси. — Тебе просто нужна твоя мама.
— Для нас все иначе.
— Не настолько иначе, чем ты думаешь. Ты же скучаешь по своему отцу.
Конн вздрогнул, как будто она воткнула в него гарпун.
— Мой отец не умер. Он ушел под волну.
— А мой — напился и вышел в море на лодке. Ушел, значит — ушел. Есть больше, чем один способ быть брошенным.
— Люси... — сожаление сквозило в его голосе.
Она покачала головой. Ее глаза были сухими. Раздраженными.
— Все в порядке. Я в порядке. Теперь я уже взрослая.
— Возможно, твоя сила сосредоточилась на том, чтобы подавить трансформацию, — осторожно предположил Конн. — И упражняясь в этом, дисциплинируя свой дар, изо дня в день, из года в год, ты стала сильной.
У Люси в горле встал ком, она сглотнула.
— Ну, это как раз то, чего ты хотел, не так ли? — Люси удалось произнести эти слова всего лишь с оттенком горечи. — Чтобы я была сильной. Чтобы я была Тэргэйр ингхин. — Она споткнулась, произнося плохо знакомую фразу: тэргах иин-йен.
Его глаза потемнели.
— Я хочу, чтобы ты была собой.
— Для этого ты должен оставить меня в покое!
Ее слова повисли между ними. Она взяла бы их назад, если бы могла.
Люси стояла там, чувствуя себя ужасно. Это не ее вина.
И даже не его, признала она справедливо. Иногда возможность видеть ситуацию с обеих сторон — полный отстой.
— Я не могу, — мрачно сказал Конн.
— Из-за пророчества, — покорно кивнула она.
Его глаза сверкнули.
— Потому что это была не ты, — огрызнулся он. — Осмотрительная, пугливая, неудовлетворенная, влачащая полужизнь, исполненную сознания своего долга. Ты выше этого. Ты заслуживаешь большего, чем такая жизнь.
— Это было не так уж плохо, — пробормотала она.
Конн выплыл из кресла со свирепым изяществом, которое заставило ее пульс подскочить.
— Это невыносимо. Отрицать свою природу... Отступиться от своей свободы... — он замолчал.
Она смотрела на него в изумлении и понимании. Она знала, и это разбивало ей сердце.
«Выбора нет», — сказал он ей. — «Ни для кого из нас».
Тогда она не понимала этого. Он был так же одинок в своем мире, как она — в своем. Так же связан долгом. Так же обманут своей судьбой.
Если она была его племенной кобылой, то кем был он? Королевским жеребцом-производителем?
Она стиснула зубы. Он облегчил ей жизнь так, как только смог.
Теперь она могла отплатить ему добром за добро. Она могла освободить его, по меньшей мере, от одной из его обязанностей.
— Невыносимо для меня? — мягко спросила она. — Или для тебя?
Его лицо было твердым, как арктический лед.
— Прошу прощения?
— Ты столкнулся с еще большими трудностями, чем я. Ты сам так сказал. — «Я — гораздо больше твой узник, чем ты — моя заключенная», — вспомнила она. — Но ты, по крайней мере, больше не должен заниматься со мной сексом.
Она ждала, что он станет возражать, молилась, чтобы он воспротивился этим словам.
Но он ничего не сделал. Только наблюдал за ней, сузив глаза.
Она обняла себя за локти, подавленная и полная решимости закончить свою речь, раз Конн молчал.
— Я — обещанная дочь, правильно? Та, о которой говорится в пророчестве. Значит тебе больше не нужно, чтобы я забеременела.
— Ты отказываешь мне в сексе?
Его тон все еще был сдержанным и уравновешенным, но буря в его возмущенных серых глазах, от вида которых маленькие волоски на ее руках вставали дыбом, вселяла в нее надежду.
— Нет, если ты сам этого хочешь, — ответила она.
— Ты звала меня, — неожиданно сказал он.
Она моргнула.
— Раньше, — объяснил он. — Когда ты стояла рядом с Йестином. Ты звала, и я почувствовал, что нужен тебе.
— Да, ты был нужен мне, — прошептала она.
Я до сих пор нуждаюсь в тебе.
— Между нами есть связь. Я не знаю, как это выразить. Раньше я не испытывал ничего подобного, — крадучись, он пересек комнату, остановился перед ней достаточно близко, чтобы прикоснуться. — Я только знаю, что когда демоны напали — связь оборвалась. Тогда я подумал, что тебя могли схватить или даже убить. Солнце померкло для меня, и океаны пересохли.
Люси раскрыла рот, но ничто не сказала, даже не выдохнула.
— А потом я увидел тебя, такую прекрасную и отважную, бледную от страха и сияющую силой, — он стоял так близко, что от его дыхания колыхались ее волосы. Его пронизывающий взгляд молнией прожигал ей нервы. — Я поглощен тобой. Ты — мое солнце. Ты укрепляешь мой дух. Ты знаешь... Люси, ты знаешь, чего я хочу.
Ее сердце дрогнуло. Она знает?
Всю свою жизнь она мечтала быть любимой за то, кем она была. Она никогда не верила в свою привлекательность, никогда не чувствовала себя любимой.
Никогда не представляла себя такой, какой ее видел Конн.
Она облизала пересохшие губы. Она еще никогда не была инициатором их любовных игр.
— Может, ты мог бы показать мне.
— Действительно, — улыбка согрела его голос и коснулась его глаз.
Изящные пальцы погладили ее щеку, обхватили подбородок. Она дрожала от желания и ожидания, готовая к тому, что он мог потребовать от нее. Он накрыл ее губы своими, мягко, едва ли не деликатно, его губы были теплыми и убедительными. От нежности его поцелуя у Люси перехватило дыхание, и сердце выпрыгивало из груди.
Он поднял голову.
— Так не честно.
Она открыла глаза. Руки, обнимающие его шею, напряглись. Он не мог сейчас остановиться. Ведь так?
— Что?
— Ты тоже должна получить то, что хочешь, — прошептал Конн ей в губы.
Его поддразнивание было чем-то новым и милым, но она затряслась от смеха. Кровь бежала по венам, теплая и волнующая. Она выгнулась ему навстречу, чувствуя его желание внизу своего живота.
— Я сказала бы, что ты как раз собираешься мне это дать.
— Этот ковер, например, — продолжил Конн, как будто она ничего не говорила. Его рука легонько ласкала ее бедро, скользя по гладкому шелку. Он касался ее всего лишь одной рукой, но каждый нерв в ее теле казался ожившим и подвижным.
Сбитая с толку, она взглянула на пол и увидела восточный орнамент на ярко-синем фоне.
— Что?
Он провел губами по ее губам. Его тело было горячим, совершенным и таким близким.
— Этот ковер доставили для тебя. Чтобы твои ступни не мерзли на каменном полу. Но он послужит и мне.
— Гм. Прекрасно.
И почему он до сих пор говорит?
— Например, когда я сделаю так, — сказал Конн и встал перед ней на колени.
Он подтянул наверх платье, вдохнул ее запах через одежду, ткнулся носом меж ее бедер. Его дыхание опаляло, не смотря на ткань. Ее колени задрожали, когда он задрал подол.
Несколько бесконечных минут спустя, ее руки сжались в его волосах, теплых, влажных и шелковистых под ее пальцами. Она трепетала и выгибалась, практически не дыша и ничего не видя перед собой.
— О, Боже, — выдохнула она.
Он ласкал ее языком снова и снова, заставляя ее стонать, а затем припечатал поцелуем низ ее живота.
— Не останавливайся, — умоляла Люси.
— Ты не сказала, что тебе это нравится.
— Я это обожаю.
— Ковер.
Она дико на него посмотрела.
— Он синий, — его пристальный взгляд ненадолго задержался на аквамарине в ее пупке и поднялся к ее лицу, с чисто мужским выражением самодовольства. — Твой любимый цвет.
— Я просто с ума схожу от него, — сказала Люси, дрожа от смеха и вожделения. С ума схожу от тебя. — Ты бы уже трахнул меня, пожалуйста.
Его лицо внезапно стало серьезным.
— Я хочу заняться с тобой любовью.
Она выдохнула. Ее сердце замерло.
— Да. Немедленно.
— На этом ковре, — сказал он.
— Где угодно.
Он потянул ее вниз и занялся с ней любовью, двигался в ней, пока она не закричала и не обмякла в его руках.
Той ночью солнце садилось за морем багрово-золотым знаменем.

Конн приподнялся на локте, любуясь профилем Люси в бледных красках утра. Другая его рука покоилась на ее талии. Он переместил ее на бедро Люси. Даже во сне, ее лицо никогда полностью не расслаблялось. Широкие подвижные губы были сдержанно сомкнуты. Небольшие складки залегли в широком пространстве между ее бровями.
Только во время секса, только с ним, она освобождалась от постоянного контроля над собой.
От этой мысли его утренняя эрекция стала еще больше, уютно пристроившись меж сладких изгибов ее ягодиц. Он наклонил голову, чтобы вдохнуть запах густых, светлых волос, разметавшихся по подушкам. Она пахла потом и сексом. Мускусные ароматы, земные и возбуждающие.
Его окатило волной благодарности и вожделения.
Он уткнулся носом ей в шею. Она что-то пробормотала и повела плечом, покрывала соскользнули, обнажая крепкий гладкий изгиб ее руки, верхнее полушарие груди. Ее кожа была настолько гладкой, настолько мягкой, влажной и привлекательной для него. Его член нетерпеливо дернулся. Он должен снова овладеть ею. Он должен овладеть ею.
Прошлой ночью он хорошенько объездил ее. Ему казалось неправильным будить ее сейчас.
Он ухмыльнулся в ее щекочущие волосы. Значит, он и не будет этого делать.
Он нагнул ее вперед, чтобы видеть маленькие бугорки ее позвоночника, и поднял ее ногу, положив на свое бедро. Он взял в ладони ее маленькие спелые грудки, потер твердые бархатистые соски, погладил изгибы ее живота, коснулся висящего в пупке драгоценного камня и стал поглаживать ее ниже, и ниже, там, где она все еще оставалась теплой, влажной и припухшей от их любовной игры.
Он вдохнул. Совершенна. Для него она была совершенством. Она вздрогнула и зашевелилась, когда он направил палец в ее гладкие складочки, скользя по ним круговыми движениями, увлажняя, распаляя ее сильнее. Она простонала его имя. Конн поцеловал ее в плечо. Она нетерпеливо подалась назад, потянулась к нему. Он подтолкнул ее вперед, перегибая через свою руку. Люси запустила свою руку между его бедер. И затем он скользнул в нее, толкаясь в ее гладкие жаркие ножны. Он чувствовал, как она сжимает его, когда он входит в нее; слушал ее тихое, учащенное дыхание, когда поднимался и опускался в нее, горячую, прекрасную, его.
— Конн.
— Ты моя, — успокоил ее Конн.
Он никогда не позволил бы ей уйти.
Приближающийся оргазм подхватил ее, тряхнул и накрыл их обоих. Он крепко держал ее бедра, пока она билась в конвульсиях, впитывал ее сладкую дрожь, пока ее снова и снова настигал оргазм. Он дождался, пока она кончит, и со стоном втолкнул свой член на всю длину, изливаясь в ее горячей глубине.
Комната постепенно пришла в свой прежний вид. К Конну вернулась способность нормально дышать.
Он погладил ее бедро, сердцу стало тесно в груди от переполняющих его чувств.
— Попроси у меня что-нибудь.
Она зевнула и улыбнулась в одно и то же время.
— Ты имеешь в виду что-то другое? — невнятно сказала она.
Он решительно улыбнулся поверх ее головы.
— Все, что пожелаешь.
Она развернулась, придавив собой волосы, и посмотрела ему в лицо.
— Ты и правда имеешь в виду то, что говоришь? — она казалась практически проснувшейся.
Встревоженной.
— Да, — уверенно сказал он.
Она все ему отдала. Свое тело. Свою любовь. Дала надежду его людям. Не было ничего, что он не отдал бы ей взамен.
Она впилась в него своими большими серо-зелеными глазами и сказала:
— Я хочу домой.

Лицо Конна потеряло всякое выражение, сделавшись мрачным и безжизненным, словно классная доска.
Люси почувствовала холод, который не имел ничего общего со сквозняками, проникающими сквозь каменную кладку.
— Не для того, чтобы остаться, — торопливо добавила она. — Только погостить.
— Я не могу тебя отпустить, — сказал Конн.
Что, в общем, звучало неплохо, если бы он не отстранился и не встал с постели. Она вцепилась в покрывала, когда Конн направился к камину.
Люси печально смотрела на плавные мощные линии его спины.
— Я хочу, чтобы ты пошел со мной, встретился с моей семьей.
Он присел, чтобы разжечь огонь. Мягкий серый утренний свет любовно скользил по изгибам его мускулистых бедер, согнутой руке.
— Мы встречались, — глухо сказал он. — Я знаю твоего брата лучше, чем ты сама.
— Ты знаешь Дилана. Калеб — тот, кто вырастил меня.
В камине вспыхнули желтые языки пламени. Конн встал и посмотрел ей в лицо, великолепный в своей наготе, восхитительный в своей раскованности.
— И что?
Она одернула взгляд от его члена и посмотрела ему в лицо. Вспышка в его глазах дала ей понять, что он видел ее реакцию. В этой тихой борьбе, которую они вели, его оружие: опыт, знание, чувственность — все это было направлено против ее воли.
Она вздернула подбородок.
— А то, что там, где я росла, если ты кого-то любишь, ты приводишь его домой, к своей семье.
Ее сердце колотилось в груди.
— Любимая.
Что-то смягчилось в позе и выражении глаз Конна. Он выглядел... потрясенным.
Он отошел от огня, сел рядом с ней на кровать, продавив толстый и мягкий, набитый перьями матрас. Он взял ее руки в свои, этот мужчина-селки, который никогда не касался женщины, если только это не было прелюдией к сексу. Его взгляд, его руки обнимали ее.
— Ты должна понимать, что сейчас я не могу оставить Убежище. Даже, чтобы сделать тебе приятное.
Она действительно понимала.
— Из-за Го, — сказала она.
Все же она чувствовала необъяснимую пустоту в груди. Каждая любящая девушка хочет, чтобы люди, которых она любит, были рядом с ней все вместе.
Я хочу, чтобы Конн сказал, что тоже любит меня. Люси сглотнула с трудом, понимая, что не услышит этого.
Конн кивнул, на этот раз соглашаясь с Люси. Возможно потому, что она соглашалась с ним.
Забавно, но от этой мысли лучше ей не стало.
— Я не могу оставить своих людей без вождя, — сказал он.
Как сделал его отец.
Она восхищалась преданностью Конна своему долгу и своим людям. Но чувство пустоты в груди никуда не ушло.
— Я могу пойти одна, — предложила Люси.
— Нет.
Ей был знаком этот взгляд. Каждой женщине, у которой есть брат, знаком этот взгляд.
— Просто, чтобы дать им знать, что у меня все хорошо, — сказала она.
— Они даже не заметили, что ты ушла. Останься, — настаивал он, теплый взгляд его глаз и удерживающие ее руки. — Здесь ты будешь в безопасности.
Она хотела верить ему. Но вчера его убежденность не уберегла ее, к тому же, ее присутствие подвергло опасности Мэдэдха и Йестина.
— Что, если демоны вернутся?
— Они не сделают этого. Не смогут. Сегодня мы запечатаем источники.
Люси нахмурилась. Не из-за отсутствия горячей воды, а потому, что она не могла представить себе силу, которая была нужна, чтобы запечатать трещину в земной коре.
— Вы сможете сделать такое?
— Мы должны, — мрачно сказал Конн, отпуская ее руки. — Нарушение границ лордом Го не может остаться без ответа.
Она смотрела, как Конн пересек комнату, направившись к сидячей ванне у камина. Круговыми движениями он провел ветошью по лицу, подмышкам, гениталиям. Взгляд направлен в пустоту, движения были проворными и машинальными.
Как Калеб, до дислокации в Ираке.
Умом Конн уже покинул ее. Она видела это.
Сердце Люси сжалось. Она устала от того, что с ней не считаются, устала быть забытой.
Она уже не могла покинуть остров или выйти за стены замка. Она что, собирается спокойно сидеть и ждать, пока ее мир не сузится до этой башни? Этой комнаты? Этой кровати?
— Я могу помочь, — предложила Люси.
Конн бросил ветошь в ванну с водой.
— Это — работа хранителя.
Ее брат был хранителем.
Люси помнила тот день, следующий после нападения на Реджину, когда Дилан отчаянно пытался защитить ее. Люси наткнулась на своего брата, стоящего на коленях в переулке за рестораном: скрюченные пальцы упираются в кирпичную стену, лицо напряжено и сосредоточено. Она вспоминала как неторопливые ручейки силы, словно собирающиеся подземные воды, накапливались в прохладных, тихих закоулках ее сердца и проливались в ответ на его мольбы.
Она снова посмотрела на Конна.
— Я могу помочь, — повторила Люси, и на сей раз, она была в этом уверена.
Глаза Конна сузились.
— Это может быть опасно. Если Го почувствует твое присутствие…
— Вчера я уничтожила множество одержимых демонами волков, — сказала Люси так холодно, как только могла. — Я думаю, что уже привлекла его внимание.
Конн удивленно приподнял брови.
Люси сидела очень тихо, у нее на шее пульсировала вена.
Пожалуйста, подумала она. Люси знала, что он не пойдет к ней домой. Он не мог пренебречь своими обязанностями. Только не сейчас. Возможно и никогда. Но у них должны быть равноправные отношения, хоть где-нибудь.
Он не мог стать частью ее прежней жизни. Мог бы он принять ее в свою?
Он стоял перед ней: обнаженный, высокий, темноволосый и потрясающий, как всегда. Уголок его рта изогнулся в редкой ленивой улыбке.
— Тогда мы встретим его, — сказал Конн. — Вместе.
Ее сердце затрепетало.
— Ты уверен?
— Уверен, — ответил он, а потом притянул ее к себе и поцеловал.

Легкими круговыми движениями пальцев Калеб Хантер поглаживал плоский мягкий живот своей жены. Она не чувствовала в себе никаких изменений. Здесь или... Он поглаживал выше, поднимаясь к ее роскошной, полной груди.
— Ты уверена.
Мэгги захихикала и выгнулась как кошка, практически мурлыча от его прикосновений.
— Да.
— Так быстро.
— Да.
Радость, беспокойство, страх теснились в его груди. Он осторожно вдохнул.
— Разве тебе не нужно сделать тест или что-то еще?
— Калеб, любимый мой, — она приподняла его подбородок. — Я знаю как вы, полицейские, любите доказательства. Но это говорит мне мое сердце. Я беременна.
— И когда?
— Я бы сказала, через несколько месяцев после рождения ребенка Реджины и Дилана.
Так быстро. Демоны нацелились на Реджину, как только она забеременела.
— Он... — Калеб сделал паузу, его язык еле ворочался от волнения. Горло сдавило.
Глаза Мэгги блеснули в темноте.
— Человек?
Ему было плевать, родится ли их ребенок с хвостом и плавниками, лишь бы его жена была счастлива. И невредима.
— Он здоров.
Мэгги улыбнулась.
— Ребенок чувствует себя прекрасно. Я тоже. Никогда не чувствовала себя лучше.
— Хорошо, — он притянул ее в свои объятья, прижимаясь к ее стройному, нагому телу. — Я дрожу, — признался он.
— Я заметила, — Мэгги поцеловала его. — Не волнуйся, любовь моя. Ты будешь прекрасным отцом.
О, Боже. Кровь отлила от его головы. Хорошо, что он уже лежит.
— А ты будешь замечательной матерью.
— Надеюсь, что так, — она тихо засмеялась, молодая и неуверенная. — У меня не было примера, которому я могла бы следовать.
Калеб подумал о своей матери, которая оставила его, и об отце, который утопил свое горе и негодование в бутылке.
— У меня тоже, — сухо сказал он.
Но радость Мэгги вытеснила все сомнения.
— О, твоя семья! — воскликнула она. — Мы должны рассказать им.
Калеба пронзил страх.
— Может не сейчас.
— Нет, — настояла она. — Сейчас. Я так счастлива. Я хочу, чтобы они разделили это с нами.
— Мэгги...
— Все будет прекрасно, — сказала она ему. — Все замечательно. Что может случиться?

Обстановка в пещерах была настолько напряженной, насколько плотным был окружающий пар и запах серы. Волшебный синий свет осветил влажные своды пещер и зарябил на поверхности воды.
Конн призвал огни ради Люси, чтобы она не споткнулась в темноте. Ее глаза не приспособлены видеть то, что лежало под поверхностью воды, как глаза селки.
Она не была частью всего этого, что бы он не говорил ей в башне.
Конн старался сохранить свое лицо невозмутимым, а мысли – сосредоточенными на их задаче. Люси заслужила свое право стоять плечом к плечу с хранителями. К несчастью, правда заключалась в том, что ему, возможно, понадобится Люси и ее сила.
Дети моря не могли повелевать этими вратами в Ад, задуманными и созданными соперничающими элементами, землей и огнем. Конн и хранители не могли сдвинуть тектонические плиты, закрыв щель между ними. Но они могли запечатать ее, закупорив расщелину с помощью магии, как мелкие фермеры заделывают глиной щели между камнями в своих домах.
Если бы только Конн смог объединить их силы. Он огляделся вокруг. Селки были одиночками по своей природе. Они вместе охотно и слаженно не работали. Даже здесь, даже сейчас, их силы вырывались из-под контроля, устремляясь во всех направлениях, словно пойманная в сеть рыба.
Конн намеренно расслабил сжатые в кулаки руки, позволяя своим мыслям парить сквозь пар у поверхности воды и ниже, посылая свой дух плыть сквозь теплые пузырящиеся потоки, выходящие спиралью из мрачных глубин, увлекая хранителей за собой в неизвестность, словно якорная цепь.
Пот струился по лицу. У него шумело в ушах, в голове, в то время как его дух опускался сквозь шелковистые воды, вниз, сквозь илистую взвесь.
В глазах появилось чувство жжения. Легкие горели. Его дух продолжил свой спуск, оставив тело у кромки заводи. Он ощущал присутствие хранителей позади себя так, как будто за ним тащилось множество связанных вместе буйков. Люси плыла над ним, колеблющийся на воде лучик света.
Чтобы запечатать врата, он должен был заплыть еще глубже.
Вниз, сквозь обжигающую воду, туда, где цвели сине-зеленые водоросли. Вниз, туда, где жар убивал все живое, и ничего не росло, не дышало, не двигалось, где были только пласты горной породы и вода, просачивающаяся сквозь камень.
В висках Конна стучала кровь. Он слишком долго обитал в своей башне, где свет был ярким, а воздух прохладным. Давление воды на глубине сминало его грудь. Сомнения всколыхнулись в нем, словно ил, затуманивая сознание.
Тем не менее, он продвигался, проникал все ниже и ниже, через крошечные отверстия в камне, в поисках яркой плавящейся жилки, щели в земной коре, в поисках равновесия между землей и огнем.
Он не мог дышать.
В его ушах гудел огонь, а не вода. Дым и мрак ослепили его. Вибрации сотрясали его как гул дороги, по которой приближается армия, как горящий дом, содрогающийся и разрушающийся в огне.
Он был предупрежден.
Кто-то вот-вот появится.
«Го», – подумал Конн.
Кажется, на мгновение он почувствовал, как Люси дрожит наверху.
«Лорд Конн», – голос в голове Конна был голосом Го, произнесенный не языком и губами, но все равно узнаваемый. Они были бездыханными, если так можно выразиться о словах, произнесенных без воздуха. Должно быть, лорд демонов торопился, чтобы помешать ему. – «Какой сюрприз».
В Конне вспыхнул гнев: сгусток ярости, опаливший горло и разъевший мягкие ткани его рта. Никакого сюрприза, ты, чертов сукин сын. Ты вторгся в Убежище.
Но Конн понимал, что гнев служил Го оружием. Чтобы отвлечь его, заставить отклониться от истинной цели.
Если бы Конн вступил в бой с демоном на этом уровне, то он бы не смог победить. Он не смог бы выжить.
Конн замер, отрешаясь от услышанного и увиденного. Он словно стал водой, чистой и невозмутимой, фрагментами проходя сквозь слои горной породы.
Эния была ртутным отблеском, Гриф – непоколебимый и непрерывный, словно дождь. Морган срезал себе путь сквозь горную породу, словно он был гарпуном изо льда. Люси... Где же Люси?
На Конна налетел страх, животный, прожорливый.
Еще одна ловушка, подумал Конн и мысленно сосредоточился на вратах.
Там. Красный, бурлящий энергией, клокочущий разрыв в поврежденной земной коре. Врата в Ад.
Го все еще мысленно был с ним, в его голове. Слова демона горели в его сознании, словно зияющие дыры в прожженной бумаге.
Вы не сможете это сделать.
Не провоцируйте нашу вражду.
Не надо... Не надо...
Ваш отец лучше знал.
Вы рискнете миром ради этого? Ради нее?
Люси.
Кому принадлежала эта оформленная мысль, ему или Го. Их сознания были так близко друг к другу, что Конн уже не мог отделить одно от другого. Демон ухватился за ее имя, пожирая его, ее образ, подпитывая свою энергию и страхи Конна.
Она не стоит этого.
Дочь Атаргатис, сказал или подумал Конн.
Но она смертный человек. Она не будет жить. Ничто не длится вечно, если это не Первое творение Создателя.
Они мысленно схлестнулись, тесня друг друга, отражая удары, их мысли стали колкими и гибкими, словно сталь. Конн смог противостоять демону в его игре на чувствах, но его сознание рвалось в бой, искушенное вызовом Го. Его рассудок всегда был и силой и слабостью Конна. Его мысленная битва быстро опередила хранителей в скорости. Вскоре он остался один, застряв в яростной схватке умов с лордом демонов.
Вы расторгли перемирие.
Вы нарушили равновесие сил.
Акт агрессии...
Самооборона...
Врата пылали. Жар опалял его волосы, плоть, сжигал надежду. Его ноздри забивал смрад горения.
Отдайте ее нам, напевал огонь, и между нами снова будет мир.
Конн открыл рот, чтобы бросить вызов пламени, и огонь ворвался, поглощая его язык, сжигая его горло и легкие.
Отдайте ее нам или мы разрушим Убежище.
Конн заколебался. Разум и сердце оцепенели, обезвожены словно кость. Он должен был... Что? Было что-то, чего он хотел. Что-то, что он должен был сделать.
Запечатай разрыв, – шептала вода.
Люси. Ее имя зашипело на языке, словно капля воды. Он задыхался, зажатый между сотней футов горной породы и огненной ямой.
Запечатай разрыв.
Он дрожал, выкладывая волшебные нити, опустошая себя, чтобы сплести сеть, которая запечатает врата в Ад, выплескивая себя в этом заклинании.
Этого слишком мало, – шептал Го. – Слишком поздно.
В мозгу Конна горело видение, иссушающее душу. Заблудившиеся, пойманные в ловушку хранители: как морские создания, выброшенные на берег приливом, каждый в отдельной заводи, в своем личном Аду. Умирающие. Обезвоженные.
Огонь ревел.
В отчаянии, Конн вытягивал из себя магию, словно влагу из своей плоти и костей, словно пролитую кровь.
Он осушил себя до последней капли, будто опрокинул чашу воды на раскаленный песок.
И почувствовал как его сила, его дух, испаряются.

У Люси защекотало в носу.
Она старалась не чесаться. Она старалась избегать лишних движений, чтобы не мешать Конну и не отвлекать хранителей от того, что они делали, стоя вокруг заводи и внимательно вглядываясь в воду.
Поверхность воды подрагивала, как веки спящего человека. Воздух был горячим и спертым. Люси считала удары своего сердца, борясь со сном. Что происходит?
По крайней мере, в начале, она чувствовала присутствие остальных. Они сверкали в темной пещере как драгоценные камни в шахте: Конн, блестящий и твердый, как алмаз, Гриф, со своим огромным горячим рубиновым сердцем. Тот, которого Конн звал Морганом, был темным, как оникс, а женщина рядом с ним, округлой и яркой, как опал.
Но проходили минуты — часы? — и Люси потеряла счет времени. Возможно, если бы они держались за руки, как дети, встающие в шеренгу, для удобства и чтобы не потеряться… Но селки не прикасались друг к другу.
«Я касался тебя», — возражал ей Конн. — «Я был в тебе».
Это воспоминание вызвало у нее улыбку.
Синие огоньки потускнели. Результат обилия пара? Кажется, остальные тоже клюют носом?
Жара становилась просто сокрушительной. Она вызывала оцепенение. Люси уронила голову. Капелька пота скатилась по ее носу и шлепнулась на рубашку.
Она украдкой скосила глаза и потерла запястьем нос.
Никто не заметил. Хорошо.
Никто не двигался. Вообще.
Действительно…
Люси нахмурилась, почувствовав странную дрожь внизу живота. На самом деле, казалось, они едва дышали.
— Конн? — ее голос дрожал, как и поверхность воды.
Никакого ответа. Дрожь перекинулась дальше. Усилилась.
— Конн! — ее крик срикошетил от свода пещеры по углам. Точно так, как это происходило в ее кошмарах. — Грифф? Конн.

Его поглотила боль.
Боль и огонь. Он вытянулся над Адским жерлом, как вздернутый на дыбе заключенный, как расплавленный воск на запечатанной бутылке. Его кости горели. Пламя текло по венам, наполняя сердце.
Люси, сердце мое...
Он и не думал любить ее. Селки не любили. И не умирали. Он бы вечно существовал в агонии, пока наверху было живо его тело.
Пока его воля это выдерживала.
Он лежал и горел.

Люси схватила Конна за руку, такую же жесткую и холодную, такую же безразличную как его лицо. Ужас сдавил ей горло.
— На помощь! — закричала она.
Но все, кто мог помочь, уже были здесь: ослепшие и безмолвные как манекены в витрине универмага.
Она вцепилась в Гриффа, стоявшего по другую сторону от нее. Энергия вспыхнула и охватила ее тело. Пульс подскочил. Нервы искрились, как будто она воткнула вилку в тостер. Как будто ее прикосновение замкнуло контакт.
Грифф застонал и с содроганием вздохнул.
Страх и необходимость немедленно действовать пересилили облегчение. Люси сжала его руку еще сильнее.
— Конн?
Грифф смотрел на нее затуманенным взором, моргая.
— Слишком глубоко, — пробормотал он. — Я не смог…
У нее не было ни времени, ни терпения на объяснения. Любовь обострила ее умственные способности. Страх был ножом, прижатым к ее горлу. Она встряхнула Гриффа.
— Помогите мне, — горячо молила она.
— Девушка...
— Вот так, — она не отпустила холодную безжизненную руку Конна, стоящего рядом с ней. Свободной рукой она дотянулась до Гриффа, который что-то неловко бормотал женщине, стоящей по другую сторону от него.
— Держите ее. За руку. Нам нужно…
Что?
— Сделать круг, — решила она. — Всем нам.
Грифф бросил на нее растерянный взгляд, но повиновался.
Женщина рядом с ним тяжело вздохнула и зашевелилась.
Люси переминалась с ноги на ногу, страдая от нетерпения, пока хранители пробуждались и роптали, так как Грифф подталкивал их в круг, заставляя взяться за руки, будто пятиклассники, вынужденные танцевать кадриль.
Мужчина с седыми волосами, Морган, взял за руку своего соседа. Он посмотрел на Люси, его губы были плотно сжаты.
— Зачем?
Она закусила губу. У нее не было ответа. Она только чувствовала, своим инстинктом учителя, что нужно делать в чрезвычайной ситуации. Держитесь за руки. Встаньте в шеренгу. Оставайтесь вместе. Так никто не потеряется.
Давление в груди усиливалось. Люси всхлипнула.
О, Конн.

Он плакал, но не было слез. Кричал, хотя ни горло, ни рот, не издавали ни звука. Горло и рот выгорели; пропала память и ощущение, что ты жив. Осталась только воля и паутина, растянутая над вратами в Ад.
О, Конн.
Из пепла поднялось имя.
Его имя, произнесенное голосом... Ее голос. Его возлюбленной. Она произносила его имя и рыдала.
Ее слезы были для него сладостным бальзамом и драгоценным дождем. Он поднялся, пытаясь призвать силы, чтобы ответить, поблагодарить ее за эти слезы, но того, что от него осталось, было недостаточно для ответа.
Он закрыл глаза, лишившиеся век, и продолжал гореть.
Но ее голос не позволит ему уйти.
Ее слова просачивались в его бесплодную душу, тоненькой струйкой бежали вдоль его вен, проникая в сердцевину костей. Ее золотые слезы открыли путь для других потоков, которые последовали за ними: источники силы, ручейки могущества. Грифф. Морган. Эния. Потоки соединились и перемешались. Этот стремительный поток бил ключом, лавиной проносясь по Конну, словно весенний паводок. Он был ослаблен, ослеплен, оглушен и благодарен.
Золотой потоп устремился к проходу, с бешеной скоростью промчавшись сквозь его душу, заглушая рев огня, заливая преддверие Ада. Его подхватила, поглотила огромная волна могущества, которая подбросила его и швырнула на берег.

Когда Конн открыл глаза, он находился в пещерах под замком, и Люси обнимала его так крепко, будто она уже никогда его не отпустит.
Она улыбнулась ему со слезами на глазах.
— С возвращением.

— Погуляешь со мной? — холодным ровным голосом предложил Конн.
При слове «погуляешь» Мэдэдх отвернулся от очага, открыл пасть и высунул язык, радостно задышав от возможности вырваться отсюда.
Люси чувствовала то же, что и собака.
— За стенами замка?
Конн кивнул.
Она посмотрела на меч, лежавший на бедре Конна.
— А это безопасно?
— Врата закрыты, — напомнил ей Конн. — Благодаря тебе.
Она покачала головой.
— Я понятия не имела о том, что делала.
— Ты объединила нас. Укрепила наши силы.
— Разве? Я просто… Я должна была сделать хоть что-то, понимаешь?
— Да.
Ему не нужно больше ничего говорить. Больше чем кто-либо другой, сын Ллира понимал, что перед лицом подавляющего превосходства соперника, ты делаешь то, что можешь, используя то, что имеешь.
Он выглядел... не на свой возраст, точно. Но этим вечером он казался усталым. Человеком. Напряжение этого дня глубокими складками залегло в уголках его рта и стянуло кожу, заострив скулы. Ее горло сдавило от беспокойства.
— Я только возьму плащ, — сказала Люси.
Он улыбнулся ей, редкой, сияющей улыбкой, которая преобразила его строгое лицо. Но под глазами у него лежали тени.
Глаза воина, подумала Люси, и снова ощутила это щемящее чувство. Она могла вытянуть его назад, с порога в Ад, но она была не в силах избавить его от воспоминаний о том, что он выстрадал там, не больше, чем она смогла помочь Калебу, когда тот вернулся из Ирака.
Пока она вытаскивала плащ из шкафа, ее посетило воспоминание: Конн, высеченный из мрамора и лунного света, пристально глядит в море, такой утомленный, такой гордый и одинокий.
Ну, он больше не одинок.
Стаскивая котиковую шкуру с кровати, она повернулась и посмотрела ему в лицо. Ее сердце колотилось в груди.
— Я готова, — сказала она.
Он замер на месте.
— Я подумала… После всего, что ты сегодня… Вот, — сказала Люси, запинаясь. Она протянула ему шкуру.
Он не сдвинулся с места, чтобы взять ее.
— Ты отпускаешь меня.
Она что, думала, в конце предложения будет стоять вопросительный знак?
— Наверно так.
Он — дитя моря. Море могло исцелить его. Она не вкладывала в свой жест никакого иного смысла. Но...
— Я хотела сказать, да. Я не хочу, чтобы ты чувствовал себя моим пленником.
Он поднял брови.
— У вас, людей, есть поговорка: если ты спас жизнь, она принадлежит тебе. Сегодня ты спасла не только мою жизнь.
— А ты вчера спас мою.
— После того, как привез тебя сюда против твоей воли, — напомнил он. — Я просто уровнял наши позиции.
Она сглотнула. У нее плохо получалось облекать чувства в слова. В ее семье это было не принято. И селки, предположительно, не испытывали чувств, о которых можно было бы говорить. Но сочетание обиды и чувства справедливости, заставило ее выпалить:
— Мне плевать на позиции. Я, черт побери, не очки зарабатываю, понятно? Я здесь, потому что я хочу быть здесь. Я решила быть здесь. Сейчас. С тобой.
Его серебристые глаза блеснули.
— И ты решила, что у меня тоже должен быть выбор.
— Я... — Люси резко, горько вздохнула. — Да.
Он пересек комнату двумя шагами. Он взял ее за руки. Котиковая шкура упала между ними. Он поднял ее руки к своим губам, одну за другой, целуя тыльные стороны и затем ладони. Его губы были теплыми. Как и глаза.
— Тогда я выбираю тебя, — сказал он. — Тебя одну. Сейчас и на веки вечные.

Позднее, намного позднее, они спускались к пляжу по узкой изрытой колеями дороге. Морская гладь напоминала кованое серебро, небо отливало золотом.
Люси чувствовала себя слабовольной, согретой и удовлетворенной. Каждый раз, когда Конн занимался с ней любовью, она чувствовала себя ближе к нему. Более свободной быть самой собой.
И все же, спустя всего две недели, насколько хорошо они в действительности знали друг друга? Он никогда не говорил, что любит ее. Она никогда не видела, как он перевоплощается.
Она смотрела на черную котиковую шкуру, висевшую на плече Конна, и пыталась подавить легкую дрожь в своем теле.
— Иди вперед, — сказала она. — Я посмотрю отсюда.
Он стащил через голову свою свободную рубашку. У него было красивое тело.
— Пойдем со мной.
Она вздрогнула, от запретов и ограничений, испытываемых ею всю жизнь, сводило живот.
— О, я...
Не решаюсь.
Не могу.
Не пойду.
— Ты и прежде заходила в воду, — напомнил ей Конн.
Ее сердце, казалось, пропустило удар от ужаса.
— Тогда не было так холодно.
Он наклонился, чтобы отстегнуть нож, закрепленный у колена; сбросил штаны. Его длинные ноги обнажены. Пальцы на его ногах... Она впервые заметила, что они соединены перепонками.
Люси быстро перевела взгляд на его лицо.
— Ради меня ты бросила вызов Аду, — нежно сказал он, не отводя взгляда. — Разве ты откажешься войти со мной в воду?
Как она могла отказаться, когда вопрос задан таким образом?
Люси стояла, стиснув зубы, пока он расстегивал пуговицы на ее плаще, расшнуровывал юбку на талии, и снимал блузу через голову. Одежда, которую она носила в Убежище, была более сдержанной и менее вызывающей, чем джинсы, которые она носила дома. Все время пока он раздевал ее, его руки были заняты прикосновениями, поглаживаниями, ласками и обрамлением ее прелестей. К тому времени, как он закончил ее раздевать, она уже дрожала от холода, страха и желания.
Ее соски заострились. Она скрестила руки на груди, прижала бедра друг к другу.
— Знаешь, у нас в Конце Света, когда лед трогается, есть такая штука, называется — Ныряние белого медведя, — нервно лепетала Люси, пока Конн сопровождал ее к пенным барашкам, обнимая за талию своей мускулистой рукой. — Но никто по-настоящему не входит в воду голым.
Конн улыбнулся ей, его глаза были такими ясными.
— Доверься мне, — пробормотал он. — Доверься себе.
— Тебе легко так … Дерьмо, как холодно.
Она прыгала с ноги на ногу.
Конн прижал ее к своему широкому обнаженному торсу, вода уже доходила Люси до колен.
— Все будет хорошо. А сейчас, держись за меня.
Люси вцепилась в него, благодарная за его тепло. Его поддержку.
— А что с твоей, гм, — свободной рукой она махнула в сторону берега, где бугорком лежала его котиковая шкура.
— Не в первый раз. Не в твой первый раз. Я буду нужен тебе, — его лицо было серьезным, сосредоточенным, как в тот раз, когда они впервые занимались любовью.
Люси снова внутренне содрогнулась, она поняла, что Конн не ожидал легкого финала. Что говорил Йестин? «В первый раз нужно восстановить свой кожный покров изнутри. Это больно. Как-будто тебе вырывают кишки».
Дерьмо.
Она вдохнула и вошла в ледяную воду. Холод пронзил ее ступни, охватил ноги, поднимаясь к средоточию ее бедер. Она сжалась и начала медленно, осторожно продвигаться сквозь небольшие волны.
— Храбрая девушка, — сказал Конн.
Она вяло кивнула и скользнула вперед еще на один шаг.
Тошнотворная боль пронзила ее живот, словно каленым железом. Ее тело сжалось. Скрючилось в судороге. Она чувствовала себя так, будто ее ударили кочергой в живот. Она не могла видеть. Не могла дышать. Не могла даже закричать.
Рука Конна железным обручем лежала на ее талии. Он удерживал ее в вертикальном положении в ледяной воде, пока ее колотило от невыносимой боли. Возможно, самые болезненные судороги, наподобие родовых схваток, как она смутно их себе представляла, вроде смерти...
На ее лице проступил пот. Задыхаясь, она прислонила голову к его плечу и молилась, чтобы эта боль прекратилась.
Конечно, это должно закончиться.
Конн выругался и потащил ее из воды. Она споткнулась. Он крепко держал ее, его тело стало ее убежищем. Она цеплялась за него, дрожа. Он поцеловал ее волосы.
— Я... в порядке, — сумела произнести Люси. — Только дай мне — успокоиться — отдышаться и мы попробуем еще раз.
Возможно. Если ее сначала не вырвет, и она не потеряет сознание.
Он нахмурился.
— Что-то тебя сдерживает.
— Да, — пошутила Люси, стуча зубами. — Невероятная боль.
Он нетерпеливо покачал головой.
— Что-то еще.
— Хочешь сказать, что я не должна так себя чувствовать?
— Только не без трансформации.
Она вздрогнула. По крайней мере, он уже не думал, что она зажималась или сдерживалась или еще что.
— Я попыталась, — сказала она в свою защиту.
— Да.
Этот единственный слог — «да» — звучал доброжелательно и веско. Нездоровое ощущение в ее животе слегка ослабло.
Но Конн все еще хмурился, смотря на море.
Она закусила губу.
— Может я все-таки не селки, — высказала свое мнение Люси.
Он не ответил.
— Ты разочарован? — спросила она.
Он взглянул на нее с очевидным удивлением.
— Нет, — просто сказал он. — Ты приняла меня таким, какой я есть. Это самое меньшее, что я могу сделать для тебя.
Ее сердце сделало рывок, ведь он практически повторил ее слова: Всю свою жизнь я ждала, что меня полюбят за то, кто я...
— Идем, — он отряхнул плащ от песка и укутал ее. — Тебя надо согреть.
Ее взгляд упал на котиковую шкуру, которая лежала близко к воде, но все же вне досягаемости волн.
— А как же ты?
Его лицо приняло знакомое, серьезное выражение. Он наклонился за ее юбкой и блузой.
— Я не поставлю свое удовольствие над долгом перед тобой.
В этом, подумала Люси, была его сила. И ее проблема. Она ценила его заботу. Но кто позаботится о нем?
— Ты не можешь всегда откладывать то, чего хочешь, в чем нуждаешься, из-за того, что ты чувствуешь ответственность за всех и вся.
Произнося эти слова, она почти поверила в них. Кто знал?
Конн сжал губы от раздражения. Это было хорошо, сказала себе Люси. Раздражение это эмоция. А с его эмоциями она как-нибудь справится.
— Я и есть ответственный, — сказал Конн, очень холодно и четко.
— И это одна из причин, по которой я полюбила тебя, — честно сказала ему Люси. — Но иногда — теперь, например — те обязанности могут подождать. Я могу подождать.
— Ты не должна этого делать.
Люси зарыла пятки в песок.
— Как и ты.
Она увидела как в его глазах, серых как штормовые облака, зарождается смятение.
— Чего ты боишься? — мягко спросила она.
— Селки, как море, плывут по течению. Вода — наша кровь, наш дом, наша жизнь, наша отрада. Тем не менее, если мы хотим выжить, кто-то должен остаться на берегу, чтобы думать и руководить.
— Кто-то должен быть взрослым, — пробормотала она.
— Прошу прощения?
Она покачала головой. Она восхищалась решением Конна взойти на трон, взять на себя роль своего отца. Разве она и Калеб, каждый по-своему, не пытались сделать то же самое? Но попытка частично стоила им детства.
А Конну это стоило части его самого.
— Ты думаешь, что если трансформируешься, то забудешь, кто ты есть? Что ты не вернешься, оставшись в море, как твой отец?
Лицо Конна было холодным, словно наступил февраль.
— Этого я и захочу. Да.
— Я в это не верю, — она наклонилась, как он до этого, и подняла с песка котиковую шкуру. — Ты вернешься.
— Ты не можешь этого знать, — ответил Конн сдавленным голосом.
— «Доверяй мне», — ты сказал это, помнишь? — она мягко процитировала его же слова. — «Доверяй себе». И безумнее всего то, что я так и сделала. Я доверяю тебе.
Вопреки всем ее ожиданиям и жизненному опыту, она верила, что он не бросит ее.
Она протянула ему тяжелую шкуру.
— Я знаю это так же, как я знаю тебя. Мы связаны. На веки вечные, как ты и говорил.

Ботинки Люси были мокрыми и натирали лодыжки, пока она поднималась по дороге к башне. Впереди вприпрыжку бежал Мэдэдх.
Конн настоял, чтобы она вернулась с собакой в замок. Впрочем, когда Люси достигла гребня горы, она повернулась, чтобы в последний раз увидеть пляж.
Ее возлюбленный стоял у кромки воды, словно статуя мужской красоте, отлитая в мерцающей бронзе. Заходящее солнце блестело на крепком изгибе его плеч, на длинных мускулистых ногах, и пылало ярким пламенем на медальоне, висящем на шее. На его ноги набежала морская пена.
Люси перевела дыхание, прижала к груди его рубашку.
С изяществом матадора он подкинул шкуру в воздух, где ее подхватило порывом ветра. С тем же порывом волосы Люси метнулись ей в глаза. Она торопливо убрала с лица раздуваемые пряди.
Конн исчез.
На его месте, на пляже, чернела фигура огромного самца морского котика.
Она закусила губу, чтобы удержаться от крика ужаса, потери, удивления, протеста.
Оно было очень крупным. Он — Конн — был, по крайней мере, вдвое больше, чем в своем человеческом теле.
Оно — он — громоздилось на скале, неловкое, неуклюжее, и сильное. Вода устремилась ему на встречу.
Первая волна омыла его бока. Следующая — накрыла с головой. Волна прибоя опрокинулась, разбиваясь о скалы с инерцией и силой своего движения, и вот он уже вдали, за волнами, в воде, неожиданно изящный, наконец, свободный.
От красоты этого создания у нее перехватило дыхание. В груди защемило от тоски.
Она и прежде видела морских котиков.
В Мэне.
На расстоянии.
Она достаточно редко наблюдала гладкие, темные головы, появляющиеся в сверкающем море, представляющиеся чем-то волшебным. Их глаза были большими, круглыми, светящимися разумом, достаточно человечными, чтобы вдохновлять на легенды или возбуждать душевные порывы в одиноких моряках.
Или Люси так думала.
Она никогда не представляла себе ничего или никого подобного Конну.
Он поднимался на волнах и нырял, плавучая энергия и текучее ликование, уплывая от нее, направляясь в открытый океан.
Мы плывем по течению, как море.
Ее лицо было мокрым. Она попробовала губы на соль. Брызги или слезы?
Он вернется, отчаянно говорила она себе. Они были связаны. Навсегда.
Она еще долго так стояла, глядя в море с переполненным тоской сердцем.

Когда Люси проснулась, кровать со стороны Конна была пуста, холодная подушка не смята.
Она перевернулась на живот, борясь с одеялами и своими опасениями. На что она надеялась? Конн не был каким-нибудь измотанным руководителем, отправившимся на пробежку после работы. Он не был ее отцом, ковыляющим домой после закрытия баров.
Конн был селки. Он был...
Скрип. Глухой стук от удара. Шуршание, доносящееся из платяного шкафа.
Ее сердце забилось быстрее, с любовью и облегчением. Он был здесь.
Она приподнялась, опираясь на локоть, и убрала назад волосы с лица. Конн стоял перед шкафом. Перед глазами Люси промелькнула часть его спины, прежде чем ее скрыла рубашка, надетая через голову. Его котиковая шкура лежала перед очагом словно коврик, богатый темный мех блестел в свете последних красных угольков затухающего огня. У нее перехватило дыхание.
Конн повернулся.
— Я разбудил тебя. Хорошо.
— Ты дома, — голос Люси, еще хриплый после сна, звучал как приглашение.
— Да, — он энергично шагнул к кровати, строгое лицо смягчилось и расцвело, в серебристых глазах пляшут чертики. — Я принес тебе подарок.
Люси моргнула. Она едва узнавала его в этом настроении, игривого и воодушевленного. Его кипучая утренняя энергия вызвала у нее желание снова зарыться под одеяла.
И утащить его с собой.
— Я так хочу его увидеть, — сказала Люси. — Отдай его мне.
Конн усмехнулся как... хорошо, не как маленький мальчик. Ни у одного маленького мальчика рот не изгибался в такой плутоватой, хитрой улыбке. Но он выглядел удивительно довольным собой и ею. Он откинул покровы.
— Во внутреннем дворе.
— Эй! — Люси схватила одеяла, смеясь и дрожа от холода. — Я тут совсем голая.
— Я заметил, — блеск в его глазах приобрел явно выраженный подтекст. Она снова задрожала, на этот раз от удовольствия. — Очень мило. Пошли.
Люси с глупым видом смотрела на Конна. Она и прежде получала подарки. И Кэл их ей дарил. А в Сочельник, после того, как закроется бар, их семья соберется перед телевизором и развернет свои подарки, сделанные друг для друга: шар для боулинга, настольная игра, пара перчаток. Но она никогда не испытывала чего-то подобного раннему утреннему пробуждению рождественским утром, не сбегала вниз наперегонки.
Сердце трепетало от непривычного волнения. Люси натянула свою одежду и последовала за Конном, вниз, по спиральной лестнице башни.
— Это ведь не пони, так? — пошутила она.
Он так поспешно остановился у основания лестницы, что она практически налетела на его широкие плечи.
Он повернулся.
— Ты хочешь пони.
Она стояла на одну ступеньку выше его, их лица находились практически на одном уровне. Она улыбнулась, глядя ему в глаза.
— Уже нет, примерно с тех пор, как мне было около восьми лет.
— Я очень рад это слышать, — сухо сказал Конн.
От любви к нему у нее защемило в груди. В горле встал ком.
— Конн.
Он ждал продолжения, подняв брови.
Он — селки. Как ей заставить его понять, сколько для нее значит то, что с ее желаниями считаются, ее потребности удовлетворяются? Им. Больше чем любым другим мужчиной, любым другим человеком, которого она когда-либо знала.
— Я... Спасибо, — сказала она мягко. — Ты уже дал мне все, чего я когда-либо хотела.
Его глаза потемнели от волнения. Рот изогнулся в ласковой, довольной улыбке.
— Ты должна была сказать об этом раньше, — пожаловался он насмешливым голосом. — Я мог бы вернуться много часов назад.
Люси засмеялась и прыгнула в его объятья прямо с последней ступеньки.

— Розовый куст, — сказала Люси.
Ее голос был бесцветным. Потрясенным.
Конн перевел свой взгляд с опущенной вниз головы Люси на влажный куль из мешковины, лежащий на камнях внутреннего двора. Из горловины мешка торчали четыре колючих стебля. Проклятый куст было дьявольски трудно перевозить.
Несмотря на то, что он был разочарован ее реакцией, он не мог винить ее в недостатке энтузиазма.
— Я боюсь, это небольшая его часть, — в конце концов, была зима. — Я привез его из Шотландии. Для твоего сада.
— Ты... выкопал его?
Он вспомнил — слишком поздно — что ей не нравилось, когда он брал чужие вещи. Он сцепил руки за спиной.
— Да.
— А как он попал сюда?
Притащил его с собой по морю.
— Здесь замешано немного магии, — признался он.
Люси рассматривала жалкую связку стеблей с ужасно колючими шипами. Было бы трудно себе представить что-то менее похожее на розовый куст.
— Есть еще семена, — сказал Конн, чувствуя себя идиотом.
Никогда не поддавайся порыву.
Он должен был принести жемчуг или сокровища из благородного металла, чтобы показать, как она ценна для него. Но Грифф посоветовал ему обратить внимание на ее характер и привычки, найти что-то, чего она хотела, но не могла попросить.
Ему следовало бы задушить Гриффа.
Она подняла голову. Ее огромные глаза блестели от слез. Выражение ее лица пронзило его, словно резкий удар в живот.
— Ты принес для меня сад, — прошептала она.
Он неловко пожал плечами. Никогда не допускать эмоций. Никогда не проявлять слабость. Все же с ней, его оборона разрушилась, как известковый раствор между камней башни.
— Это только для начала. Чтобы он напоминал тебе о доме.
— О, Конн.
К его ужасу, хлынули и покатились слезы.
Люси поднялась с земли и бросилась ему на грудь.
Ему хватило присутствия духа, чтобы удержать ее. Мягкие волосы, нежная грудь, по-женски тихие, глупые звуки, вроде бульканья фонтана, которых он не понимал. Однако он сообразил, что она рада, что он угодил ей, и скользкий узел, стягивающий его нутро, ослаб.
Он погладил ее спину, поцеловал в волосы. Непривычная для него нежность переполняла грудь настолько, что трудно было дышать. И все это волнение из-за стеблей и семян. Она не рыдала так шумно и безудержно, когда он похитил ее, или когда она столкнулась с одержимыми демонами волками, или когда она вытащила его с порога в Ад.
— Ты…Такой заботливый... Мне это нравится, — плакала она.
Он был сбит с толку.
— Тогда почему ты плачешь?
Она тряхнула головой, бормоча что-то ему в грудь.
Он просунул палец под подбородок Люси и приподнял ей голову.
— Расскажи мне.
— Я знаю, что не могу... И я не хочу, — она заплакала еще сильнее. — Уходить.
Его сердце застыло в груди.
— Ты не хочешь здесь оставаться, — он обнаружил, что, несмотря на то, что весь его мир в одночасье превратился в ледяную пустыню, он мог произносить слова, говорить спокойно и ровно.
Она подняла свои ласковые, залитые слезами глаза и посмотрела на него.
— Разумеется, я хочу остаться, — сказала Люси. — Я просто скучаю по ним, вот и все.
Его сердце снова забилось.
— Скучаешь…
— По моей семье.
Ах.
Он выпустил ее из своих объятий.
Она закусила губу.
— Все в порядке. Я отлично понимаю, что ты не можешь оставить Убежище ради двухнедельной увеселительной прогулки через океан. Я уверена, что с ними все в порядке. Просто… — Люси замолчала.
Конн сцепил руки за спиной. Что она говорила ему вчера вечером? «Ты не можешь всегда откладывать то, чего хочешь, в чем нуждаешься, из-за того, что ты чувствуешь ответственность за всех и вся». И все же она была готова пожертвовать своими желаниями ради его блага.
— Тебе стало бы легче, если бы ты смогла их увидеть? — спросил Конн.
Люси моргнула.
— Ты сказал, что это невозможно.
— Невозможно их навестить, — согласился Конн. — Это не значит, что ты не можешь за ними наблюдать.
— Ты можешь это устроить? — спросила Люси.
— Я видел тебя, — напомнил ей Конн просто.
Взяв ее за руки, он привел и усадил ее на бортик фонтана, бурлящего магией, искрящегося воспоминаниями.
— Представь свою семью, — тихо наставлял ее Конн. — Вообрази их всех вместе. Ты можешь их увидеть? Калеб и Маргред; Дилан и Реджина; твой отец Барт...
Их имена сливались с журчанием фонтана.
— Вся твоя семья. Все вместе. Сейчас.
По поверхности воды пронесся ветер, она заблестела от бликов и отражений.
Люси поежилась.

Ветер пронесся в дверной проем ресторана Антонии, принеся с собой запах горящего дерева и опавших листьев.
Мэгги задрожала.
Калеб приобнял ее, дверь позади них резко захлопнулась.
— Ты в порядке?
Она подняла на него свои большие темные глаза.
— Ты почувствовал?
— Да. Сегодня вечером чертовски холодно.
Резкое похолодание привело местных жителей в ресторан на обед. Калеб обменялся кивками с прежним мэром, Питером Куинси, поздравлениями — с ловцом омаров Мэнни Трухильо. Звенели бокалы. Гремели тарелки. Над обеденным залом ресторана витали запахи красного соуса Антонии и мидий Реджины в белом вине с чесноком.
Ник Бароне, восьмилетний сын Реджины, вскочил в проход между столами.
— Эй, шеф. Можно я покажу Дэнни ваши наручники?
— Конечно, Гудини.
В то время как Калеб отстегивал наручники от своего ремня, Реджина протолкнулась сквозь качающуюся дверь, ее узкое лицо под красной банданой совсем раскраснелось.
Она одарила его широкой улыбкой, а Мэгги — поцелуем.
— Блюда вечера сегодня: лафарь¹ с каперсами и мясной суп с овощами. Кабинки все заняты, но я могу раздобыть вам столик. Если конечно вы не хотите присоединиться к твоему отцу и Люси?
Калеб прищурился. Барт Хантер выходил из дома в поисках алкоголя, отнюдь не еды или компании. Вечера, по большей части, он предпочитал просиживать в баре при гостинице.
— Папа здесь?
Реджина кивнула.
— В углу.
Калеб оглядел обеденный зал. Дилан вышел из кухни и взял пару тарелок с раздачи. Калеб подавил смешок при виде своего изящного старшего брата, сына селки, хранителя моря, обслуживающего столики. Он унес тарелки в угловую кабинку, из которой виднелся фланелевый рукав и светлые волосы его сестры.
— На этой неделе они приходили почти каждый вечер, — продолжила Реджина.
Калеб сжал челюсти. Не так давно он вытаскивал отсюда отца, потому что тот бил бутылки за этой самой стойкой.
— Он доставляет вам какие-то неудобства? — спокойно спросил он.
— Нисколько, — она посмотрела ему прямо в глаза. — Он изменился, Кэл.
Калеб что-то проворчал, наблюдая неожиданную семейную сцену.
— Он снова собирается посещать собрания анонимных алкоголиков в церкви?
— Откуда мне знать.
Калеб потер тыльную сторону шеи.
— Хорошо, я поговорю с ним.
— Дилан говорит, что он действительно хорошо заботится о Люси, — заметила Реджина.
— Тогда это его первый раз, — Калеб отклонился в сторону, чтобы разглядеть сестру, сидевшую напротив отца в кабинке с высокими спинками. Что-то в цвете ее кожи, в выражении глаз, насторожило его.
— Она как-будто немного не в себе.
— Она была больна, — пожала плечами Реджина.
— Мы сядем вместе с ними, — сказала Мэгги.
— Я не хочу, чтобы ты что-нибудь подцепила, — беспокойно нахмурился Калеб.
— О, пожалуйста, — сказала Реджина. — Люси в порядке. Ник сказал, что ее класс провел большую часть дня на открытом воздухе.
Мэгги коснулась руки Калеба.
— Я хочу сидеть с ними. И они должны услышать наши новости.
— Что за новости? — пристальный взгляд Реджины метался между ними.
Темные глаза Мэгги сияли. Ее губы изогнулись в улыбке.
— О, мой Бог, — Реджина широко раскрыла рот. — Вы...
Мэгги кивнула, ее улыбка стала еще шире.
— Ждем ребенка.

От радости на ее лице, гордости в ее голосе, у Люси слезы навернулись на глаза.
— О, это чудесно. Разве это не чудесно? Они ждут ребенка, — она улыбнулась Конну сквозь слезы. — Я стану тетей дважды!
— Ребенок — это благословение, — согласился он. — Которого у нас было слишком мало.
Люси нетерпеливо мотнула головой.
— Я не говорю о рождаемости среди селки. Я просто рада за них. Разве ты не рад?
Брови Конна поползли вверх.
— Я рад за всех нас.
Она раскрыла рот. И закрыла его. Возможно, такой скудный отклик это отличительная черта всех селки. Или черта принцев. Или парней.
Он посмотрел на нее, слегка улыбнувшись, забавно и ласково. Поддразнивая ее.
Сердце перевернулось у нее в груди.
— Мой лорд Конн, — Грифф вышел из сторожевой башни и направился через внутренний двор. Он коротко поклонился Люси прежде, чем повернуться к Конну, глаза на его широком лице выглядели мрачно и серьезно. — Ронэт обнаружил новый проход к северо-западу отсюда.
Лицо Конна застыло.
— Он здесь?
— В зале, лорд.
Конн отпустил руки Люси и встал.
— Мне нужно это проконтролировать. Ты…
— Со мной все будет хорошо, — заверила его Люси. — Я буду… сажать свой розовый куст или что-нибудь еще, пока тебя нет.
Он вознаградил ее улыбкой за понимание.
— Пусть Йестин поможет тебе копать, — бросил Конн через плечо, уходя с Грифом.
Она смотрела, как они прошли через арку, их тени растянулись на вымощенном камнем пространстве внутреннего двора. Вода в фонтане журчала и текла. Водная гладь отражала только небо и башни замка.
Люси вздохнула и попыталась вспомнить свою семью в лицах, цепляясь за их образы, хранившиеся в ее сердце и памяти, представляя их радость и беседу. Скучали ли они по ней?
Но нет, у них была кукурузная дева, клэйдхэг Люси. Она сидела там, с семьей Люси. С лицом Люси. Ревность крохотным червем раскручивалась внутри и точила ее сердце.
Глубоко вдохнув, она сосредоточилась на серебристой поверхности воды. Думай о детях. Думай о племянницах и племянниках, о маленькой девочке с черными глазами Дилана, о маленьком мальчике с тихой улыбкой Калеба. Она уже практически видела их, крепкие пухленькие ножки и маленькие неряшливые ручки и кожа, гладкая как яйцо или внутренняя поверхность раковины. Ее сердце было наполнено любовью и нежностью к ним, к этим детям, которые всегда будут знать, что родители любили их.
Вода замерцала на глубине и глубже...
— Как мило, — голос — тот голос — вошел в ее мозг, словно железное лезвие, и распорол горло. Люси открыла рот, но не смогла закричать. — Как жаль, что они не доживут до своего рождения.
Живот скрутило. Сознание сжалось от ужаса. Этого не может быть. Го не должен быть здесь. Они же запечатали источники.
— О, я не здесь, — довольный смех Го разил, словно зубья ржавой пилы. — Я сейчас на пути в Конец Света, собираюсь навестить твою семью. Раз уж ты не смогла выбрать для этого время.
Люси затрясло, она съежилась от страха и чувства вины, словно медуза, брошенная под палящим солнцем.
— Ты знаешь, что я с ними сделаю, когда доберусь туда? С жалким недоразумением в виде твоего отца. С отважными старшими братьями и их сучками.
Вода помутнела и потемнела.
— Может, я даже позволю тебе наблюдать…
Живот Люси крутило, как воды фонтана. Она видела сцены, дурные, ужасные, отвратительные картины, колеблющиеся у поверхности воды: сражающийся Дилан и кричащая Реджина, окровавленный Калеб. Мэгги, бледная и раненная, рыдает, как будто ее сердце вот-вот разобьется на части.
— Нет! — кричала Люси, или пыталась кричать, но голос ее не слушался.
Прямо как в ее кошмарах.
— Так жаль детишек, — сказал Го и рассмеялся, а воды фонтана окрасились кровью.
Крик нарастал в ее груди и голове, пока горло не начало саднить, пока не зазвенело в ушах, пока это внутреннее давление не прорвалось.
Люси не издала ни единого звука.
Когда последние отголоски происшедшего затихли во внутреннем дворе, она поднялась на своих трясущихся ногах. Шатаясь, она завернула за фонтан, где ее и вырвало, прямо на булыжники.

После простора и облегчения, которые он испытал в море, окружающий Конна камень словно заключил его в тюрьму.
Конн видел, что они все это чувствовали, когда окидывал взглядом своих хранителей. Они привыкли к безбрежным пространствам своих собственных территорий. Пребывание на земле в человеческом обличье, вместе с другими, напрягало их так же сильно, как любая угроза со стороны демонов. С лица Моргана не сходила усмешка. Голос Энии был таким же нервным, как и ее улыбка. Даже обычно невозмутимое лицо Гриффа было испещрено тревожными линиями.
Груз ответственности давил Конну на шею и пульсировал в висках. Объединить их, направить, защитить — выпало на его долю, как бы неуютно они не чувствовали себя рядом друг с другом или под его руководством.
— Мы закрыли дверь, — мрачно сказал он. — Ад открыл окно.
— Если только проход уже не был там, — сказала Эния. — Мы не знаем всего, что происходит в глубинах земной коры.
— Извержение могло быть всего-навсего предупреждением, — сказал Морган.
— Не предупреждением, — ответил Конн. — Угрозой. Мы должны разобраться с этим.
Слова Го клеймом отпечатались в его памяти.
«Отдайте ее нам, или мы разрушим Убежище».
Он никогда бы не бросил Люси.
Он слушал, как хранители пререкались, словно морские птицы на скалах.
Он надеялся, что у них будут недели или даже месяцы до того, как демоны предпримут против них новую вылазку. Время, чтобы побыть вместе. Время, чтобы Люси осмыслила свой дар.
Она действовала, повинуясь инстинкту и неуправляемой силе. Исцеляя Мэдэдха и закрывая врата, она направила эту силу через Конна. Люси должна была научиться самостоятельно ее контролировать.
Морган сказал что-то, что заставило Энию вспыхнуть и огрызнуться на него.
Все же, возможно, невежество Люси было также и ее силой, размышлял Конн. Без обучения, она также была лишена любых установок: что она могла и чего не могла сделать. Ее сила, как и ее привязанность, не была продиктована логикой или долгом.
Волшебство Люси зарождалось в любви. В страсти.
Эта любовь спасла его гончую. Ее любовь спасла Конна от врат Ада.
Раскатистый голос Гриффа вмешался в прения хранителей. Конн слушал, как они спорили, как всегда, осознавая интенсивность подводного течения, которое угрожало их разделить.
Для спасения его людей Конну нужна была магия Люси. Но как она могла спасти их, если она не допускала того, что была одной из них?
Она любит меня, напомнил себе Конн. Она сама так сказала. Пока, этого должно быть достаточно.
Он должен держать совет в узде, в свете грядущего кризиса. Конн посмотрел на Ронэта.
— Насколько активен этот проход?
— Я не могу сказать, лорд. Я почуял дым, но не смог приблизиться к жерлу. Оно находится слишком глубоко для меня, больше чем в миле ниже поверхности.
— Смог бы кто-нибудь из финского народа пойти туда? — спросил Конн Моргана.
— Я мог бы пойти, — ответил Морган.
— Тогда…
Дверь распахнулась. Луч солнечного света разлился по полу. Люси вошла внутрь, следуя за ним.
Мгновение Конн просто наслаждался ее видом: высокая, стройная и грациозная, омытая солнечным светом.
Затем он увидел ее лицо, и его сердце сжалось в кулак.
— Что такое, девушка? — сказал Грифф. — В чем дело?
Спотыкаясь, она шагнула со света в тень, двигаясь неуклюже, вслепую, как старуха.
— Го.
Конн поднялся с места, чтобы подхватить ее.
— Что? — позади него послышался голос.
— Где?
Люси подняла залитые слезами глаза на Конна.
— В фонтане.
Конн притянул ее к себе, его сердце снова могло биться.
— Видение, — сказал он с облегчением.
Го, должно быть, воспользовался преимуществом раскрыться Люси в фонтане, чтобы обойти охрану. По крайней мере, демон не навредил ей физически.
Люси сжала его руки.
— Я должна вернуться домой.
Конн напрягся. Она в смятении. Она не это имела в виду. Она не могла оставить его.
— Нет.

Люси трясло.
Он не понимал.
— Го угрожал моей семье. Я должна вернуться домой.
По челюсти Конна ходили желваки.
— Ты не можешь покинуть Убежище.
Безысходность разрывала ее на части.
— Ты не понимаешь. Я видела…
— Видения могут лгать, — терпеливо сказал Конн. Безжалостно. — Го лжет.
— Го уже на пути к Концу Света! — слова вырывались из нее пулеметной очередью.
— Тогда он будет там раньше тебя, — сказал кто-то, растягивая слова.
Люси повернула голову, чтобы увидеть говорящего. Седой Морган с мрачными желтыми глазами.
— Независимо от того, что Вы собирались предпринять, — сказал Морган. — Вы уже опоздали.
Опоздала.
Она содрогнулась от ужаса. В голове Люси снова зарождался крик.
Перед тем, как повернуться к Люси, Конн пронзил хранителя взглядом.
— Там Дилан, — успокаивающе сказал он. — И Маргред. Они защитят твою семью.
Видения Люси возникали как дым, иссушающие, безнадежные. Они душили ее.
— Этого недостаточно. Им нужен хранитель.
— Дилан — хранитель.
— Дилан — это лишь один человек.
— Я пошлю ему «китовую песнь» с предупреждением.
Люси смотрела на него, не веря своим глазам.
— Моя семья в опасности. Мои братья. Мальчик, которого ты знал с тех пор, как ему исполнилось тринадцать лет. И ты собираешься послать предупреждение?
Губы Конна сжались в прямую линию.
— Члены твоей семьи посчитали опасность приемлемой, когда отказались приехать в Убежище.
— Конн, — голос Люси сорвался. — Ты должен им помочь.
Его лицо ожесточилось.
— Мой долг — быть здесь.
— А как же мой долг?
— Ты — тэргэйр ингхин.
— О, позвольте ей уйти, — со злостью сказала Эния. — Позвольте ей принять вызов Го и сразиться с ним на чужой территории. Это решило бы наши проблемы с Адом.
— Так или иначе, — добавил Морган.
Конн метнул в них взглядом, который заставил их замолчать.
Люси повернулась к ним, оглядывая круг предубежденных, уклоняющихся от обязательств лиц селки исступленным взглядом.
— Вы могли бы помочь. Помогите моей семье. Пожалуйста, — ее сердце бешено колотилось. — Неужели никто из вас не поможет мне?
Грифф переступил с ноги на ногу и отвел глаза.
— Они же люди. Смертные, — ее глаза молили о понимании, о сочувствии. — Они умрут.
Конн крепко сжал ее руки.
— Люси, Убежище под угрозой. Без него, наши люди погибнут.
— Вы же бессмертны.
— Только не в человеческом обличье. И не за пределами Убежища.
— Так что? — был ли это ее голос, резкий и ледяной, как ветер? — Значит, вы живете всего восемьдесят, девяносто лет?
Его лицо окаменело.
— Дети моря не стареют и не умирают.
— У моей семьи не будет шанса состариться. Они просто умрут. Го убьет их. Если ты никого не пошлешь им в помощь.
— Мы не можем обойтись без кого-то из хранителей, защищая Убежище.
— Тогда я должна пойти.
— Без тебя мы тем более не можем обойтись. Ты нужна нам здесь. Ты нужна мне здесь, — Конн заговорил тише. Ему, должно быть, претила демонстрация эмоций на глазах у хранителей. — Я не смогу сделать это без тебя.
Его глаза — расплавленное серебро — проникали глубоко в душу. Руки Люси дрожали в его руках.
Но ее голос был совершенно тверд, когда она сказала:
— Мне жаль. Я люблю тебя. Но моя семья сейчас нуждается во мне больше.
Освободив руки от его хватки, она вышла из зала.
Никто не шевельнулся, не заговорил и не попытался ее остановить. Она шла очень быстро, чтобы никто не смог ее поймать. Она не оглядывалась назад. Она не могла себе этого позволить.
Люси прошла через внутренний двор и в башню, вниз по лестнице, и через личную дверь Конна. Мэдэдх поскуливал и семенил за ней.
На тропе, которая вела к пляжу, она развернулась.
— Иди! — закричала она. — Давай. Возвращайся к нему!
Собака подошла ближе, тыкаясь мохнатой мордой в руку Люси. Глаза защипало. В груди бушевало пламя.
Спотыкаясь, она спускалась вниз по тропе.
Она никогда не хотела быть похожей на мать, которая бросила ее. Но она могла быть самой собой. Она не должна думать о тех, кто остался позади, ее мысли должны быть с теми, кого она оставила, чтобы спасти.
Люси с трудом сглотнула. Быть может, ее мать сделала то же самое.
На пляже она сняла одежду, которую позаимствовала, и сложила ее в стопку.
«Что-то тебя сдерживает», — говорил Конн.
Да. Боль.
Страх.
Любовь.
Нагая, она стояла у кромки воды.
Или почти нагая. На ее животе сверкал аквамарин. Слова Конна засели в ее памяти: «Селки не пытаются изменить или украсить свою кожу». Была ли она селки? Люси помнила раздирающую боль в середине своего тела, в прошлый раз, когда она осмелилась войти в воду. Возможно...
Трясущимися руками, она неловко отстегнула пирсинг и положила его сверху на стопку сброшенной одежды. Крошечный драгоценный камень блестел на грубом полотне словно слеза. Обещание вернуться. Последнее прощай.
Ее сердце чуть не выскочило из груди, когда она повернулась лицом к воде. Конн предостерегал ее от погружения в море в одиночку. Что говорил Йестин? Без наставника, селки, трансформирующийся впервые, мог навсегда уйти под волну.
Но она была связана с землей узами, которых никогда не знал ни один селки, скреплена долгом и скована любовью.
Глубоко вдохнув, нагая, она вошла в море.
Вода пенилась у ее лодыжек. Она затряслась от холода и дурного предчувствия. Она не хотела этого делать. У нее не было выбора. Приняв это, она ощутила своего рода облегчение. Никакого выбора. Никакого контроля.
Она пошла вперед медленно и упорно.
Давление, возникало под кожей, под ребрами, глубоко в ее желудке, нарастало медленными закручивающимися бурунами вдоль ее сухожилий, костей, и нервов.
Она узнавала предвестники боли, начало процесса трансформации. Прежде, она всегда сопротивлялась им. Теперь она приветствовала боль, окуналась в нее со слезами, струящимися по лицу и распростертыми руками.
Для того, чтобы попасть туда, куда ей было нужно, ей было необходимо пройти через боль.
Ее зрение затуманилось. Ее слух обострился. Над ней проносились запахи: пряное варево из бурых водорослей в рассоле морской воды. Ее колени увлекало течением. Она пошатнулась, и вода поддержала ее, окутывая любящим объятьем. Боль вспорола ей живот. Ее сознание спуталось, когда мир распался и закружил в водовороте вокруг нее. Ноги стали короче и срослись. Тело уплотнилось. От паники перехватило горло. Она не могла... Она должна. Она пробивалась вперед, качаясь на волнах, неуклюжая и сильная одновременно. Ее кожа задрожала мелкой дрожью, мех колебался в ласкающей воде.
Мы плывем по течению, как море...
Вода накрыла ее с головой. Ее сердце безудержно забилось.
Да.
Волны шептали и напевали. Со вздохом облегчения она уступила свое тело, волю и контроль над собой морю.
1. Лафарь - рыба семейства окуневых, в среднем взрослые особи весят 1,5–2 кг